Пока же Нил покинул бал триумфатором с картиной под мышкой, забыв даже о том, что не имел права тратить столько денег.

Дождь закончился, но ветер еще не утих.

— Она очень нравится мне, — сказала Катринка, глядя, как шофер кладет ее картину в багажник «кадиллака».

— Мы можем ехать? — спросила Марго, спускаясь по ступенькам. От выпитого ее глаза сверкали совсем воинственно.

— Конечно! Почему бы и нет… А где Тед? — Марк оглянулся.

— Какая разница? Надеюсь, что я до конца своих дней не увижу больше этого сукина сына.

— Я уже отвез мистера Джонсона домой, — учтиво доложил шофер.

— Тем лучше! — заявила Марго. — Мне стыдно показываться на публике в его обществе.

Никто не знал, что так кардинально изменило настроение Марго, и никто не хотел об этом спрашивать.

— Ты сама поговоришь с ним, когда вернешься, о'кей? — сказала Катринка. — Я не сомневаюсь, он выполнит любое твое желание.

— Пусть только попробует не выполнить, — засмеялась Марго, садясь в «роллс-ройс». За ней последовали Лори и Томаш.

— Нельзя ли поскорее? — Александра едва дождалась, пока Нил в третий раз поменяет местами две картины в багажнике. — Я ужасно устала. — Она устроилась на заднем сиденье лимузина и закрыла глаза. Вечер прошел с большим успехом. Гости хорошо повеселились, а в фонд Ассоциации прогнозируемой рождаемости было собрано больше миллиона долларов: неплохая сумма в период экономического спада. Хвалы в ее честь будут петь несколько дней, возможно, даже несколько недель. Тем не менее, вместо подъема Александра испытывала непонятное чувство тревоги и опустошения.

Пока шофер заводил машину, Катринка поудобнее устроилась на кожаных подушках «кадиллака». Выглянув в окно, она увидела на ярко освещенных ступенях здания Сабрину. Та стояла и переводила взгляд с «роллс-ройса» на «кадиллак» и обратно, при этом выражение ее лица менялось от оценивающего к удовлетворенному. Похоже, она только что решила какую-то трудную головоломку, но какую? Какие мерзкие сплетни роились в ее мозгу? Катринку передернуло.

— Тебе холодно? — спросил Нил, сидящий напротив.

— Нет, — ответила Катринка, едва поборов желание осенить себя крестом, чтобы отвести дурной глаз, как это делали старые женщины в Свитове. — Мне хорошо.

Оказывается, во время благотворительного бала Сабрина увидела гораздо больше интересного, чем остальные его непосредственные участники. «Происшествие во время танцев шокировало высший свет Палм Бич» гласил заголовок ее колонки в ближайшем номере газеты. Для тех, кто по какой-то случайности не видел, как Марго Джонсон бросила своего мужа в середине танца, Сабрина подробно описала эту сцену, а от себя выразила опасение, что супружеской паре, которая и так с трудом преодолела тяжелое пьянство Теда и угрозу банкротства его компании, грозят еще большие неприятности. «Не замешана ли здесь женщина?» — задавала она невинный вопрос, зная наперед, что осечки не будет. Обладая способностью угадывать чужие мысли, которая заставила бы завидовать любого экстрасенса, Сабрина отметила также недовольство Александры тем, что Нил выкупил картину, которую сам же пожертвовал. Сложите два плюс два и получите в сумме финансовые трудности «Нап Маннинга». Мимоходом Сабрина метнула несколько стрел в Таубменов и Машеков, описала Рассела Льюиса как очаровательного джентльмена, а его жену как красавицу. Катринка была упомянута как «самое яркое пятно на балу».

Если колонка Сабрины носила откровенно ругательный характер, то отчет Рика Коллинза в его телевизионном шоу был добродушен и полон похвал в адрес Александры Гудмен. В личных беседах Рик бывал еще язвительнее, чем Сабрина. Своими меткими остротами о похождениях богатых и знаменитых он мог довести своих друзей до истерики. Но ни в печати, ни на телевидении не позволял себе личных выпадов и никогда не подвергал критике то, что считал добрыми делами. Вместо злопыхательства он полагался на интеллигентность и остроумие.

Однако возможности Сабрины причинять зло были ограничены. Уйдя из концерна ван Холлена, она заметно сузила круг своих читателей. Ее колонки больше не появлялись в газетах Нью-Йорка и европейских столиц. Журналистка специализировалась на международных знаменитостях, а Голливуд интересовали только свои собственные знаменитости.

Все это ей следовало предусмотреть заранее, но она проморгала этот момент из-за непреодолимого желания зарабатывать больше денег и выйти из-под контроля Марка ван Холлена. Она попыталась самостоятельно внедриться со своей колонкой в международную прессу, но потерпела неудачу. С нарастающим отчаянием Сабрина начала осознавать, что сама забралась в гроб и сама захлопнула над собой крышку. Она понимала, что теперь ей надо как-то выбираться из этого гроба.

На ее счастье, Чарльз Вулф пока не догадывался, что даром потерял свои деньги, и имя Сабрины вряд ли поможет продать лишний экземпляр его газеты, что личная жизнь людей, о которых она пишет, может приводить в волнение столицы всего мира, но совершенно безразлична обитателям Парижа в штате Айдахо или Манхэттена в штате Канзас. Пока он был очень доволен своим, как он считал, удачным ходом против Марка ван Холлена. Во время их последней встречи в Нью-Йорке он пригласил Сабрину на ленч в «Ла греноль» и обращался с ней, как с принцессой крови, не в пример ее прежним начальникам. Он также намекал на будущее, полное новых и волнующих перспектив. Что это за перспективы, Сабрина поначалу не догадывалась, но потом вспомнила о недавнем рывке спроса на акции ван Холлена, снова сложила в уме два и два и получила ответ: смена владельца. Не желая портить игру Чарльзу Вулфу, она ни словом не обмолвилась об этом подозрении в своей колонке; она даже не поделилась открытием со своим любовником Аланом Платтом, который постепенно выходил из-под ее контроля. Тем не менее она велела своему брокеру купить акции «Ван Холлен Энтерпрайзис». Марк лишается работы, во главе концерна становится Чарльз Вулф, ее колонка возвращается на страницы мировой печати… От таких перспектив захватывало дух.

В понедельник утром Зузка прочитала колонку Сабрины и сразу передала по факсу копию Катринке, после чего позвонила ей в Нью-Йорк, чтобы выяснить, что же на самом деле произошло в Палм Бич. Катринка, перейдя на чешский, рассказала подруге все, что знала сама. Когда она закончила, на другом конце линии наступило молчание.

— Зузка, ты меня слышишь? — переспросила Катринка.

— Да, да, слышу, — сказала Зузка. — Мне просто очень жаль Марго.

— Да, это ужасно, — согласилась Катринка. — В таком семейном разрыве есть что-то кровавое.

— Все разрывы кровавы, — добавила Зузка. Ее голос звучал измученно.

— Зузка, у тебя все в порядке?

— Да. Все замечательно, — поспешно ответила та. — Я вспомнила о тебе и Миреке Бартоше, вот и все. Как ты была несчастна, когда ваш роман закончился.

Катринка и Зузка выросли в коммунистическом обществе, где любое отклонение от общепринятого стандарта могло стоить жилища, пищи, работы, а иногда и жизни. С раннего возраста они научились держать язык за зубами, хранить тайны. Раз Зузка не хочет говорить, что случилось, значит так нужно.

— Марго очень разумная женщина, — сказала она. — У нее все будет прекрасно. Катринка глубоко верила в эмоциональную гибкость всех своих подруг. Они могли преодолеть все проблемы, с которыми сталкивались в жизни. — Как и у всех у нас, zlaticko.

— Кто знает? Может, ты и права, — засмеялась Зузка. — А как твой новый дом? — спросила она, сменив тему. — Мне не терпится увидеть его.

Все находили новый городской дом сказочным. Катринка и Карлос избежали аляповатости и безвкусицы. В доме не было ни позолоты, ни бахромы на шторах, ни роз, напоминающих капусту. Ощущение богатства было достигнуто сочетанием бледных красок, тонких тканей и изысканных дорогих вещей. Белый мраморный пол с инкрустациями покрывал весь первый этаж, объединяя гостиную, небольшой холл, столовую и библиотеку. Тяжелые шторы свисали с деревянных карнизов на окнах. Удобная современная мебель перемежалась с роскошными антикварными столами и комодами. Стену в гостиной украшал многокрасочный гобелен семнадцатого века, изображавший пасторальную сцену, а на каждой стене в столовой висели в рамках геометрические рисунки.