Над городом стояла тишина. Глубокая, завораживающая, она могла бы быть уместна в зимнем лесу или пустыне, но здесь, накрыв бесплотным покрывалом улицы, тишина казалась так же «в тему», как черная вуаль, скрывающая лицо невесты. Где-то вдалеке каркнула ворона, как будто недовольная застывшим, погруженным в сон городом.

Впрочем, город не спал.

Заходящее солнце освещало перекрестки и в беспорядке побросанные на них автомобили. Дома пустыми глазницами окон таращились на заваленные мусором улицы. Асфальт был усыпан осколками стекла, обрывками газет, листовками, пустыми бутылками и прочим хламом. На стене одного из зданий косо висела запылившаяся зеленая вывеска известного банка, разбитая пулями крупного калибра. Стеклянные двери, ведущие в офис, были заляпаны коричневыми пятнами давным-давно засохшей крови. На другой стороне улицы старая красная «тойота» замерла в витрине магазина «Мир меха». Днище машины было неприлично задрано вверх, обнажая проржавевшую выхлопную систему, в некоторые из дыр которой вполне можно было просунуть кулак. Небольшой паучок на секунду выглянул из ржавой щели, огляделся, словно хозяйка, проверяющая температуру на улице, и убрался прочь.

Опять раздалось карканье вороны, недовольное и будто простуженное. Ветерок погнал по пустой мостовой газету, которая, переворачиваясь в воздухе, сверкала заголовком на первой полосе: «…В ТИСКАХ БОЛЕЗНИ! ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ СООБЩАЕТ, ЧТО В ГОРОДЕ ВВОДИТСЯ КОМЕНДАНТСКИЙ…». Сильный порыв ветра подхватил листок и поднял его вверх, словно не желая, чтобы надпись кто-нибудь видел.

Ветер затих, и над пустынными, заваленными хламом улицами и домами снова установилась гнетущая тишина. Она накатывала со всех сторон, давя на этот сюрреалистический пейзаж и желая погрести город под собой, навечно сковать его покоем. Тишина была порождением пустоты, прочно обосновавшейся на скопище мусора, в которое медленно превращался некогда полный людей Горецк. Пустыми были здания, пустыми были брошенные машины, пустыми были улицы. В воздухе не было и намека на городскую гарь, он был чист, словно на берегу большого лесного озера. Пустотаподнималась волнами от замерших безжизненных коробок многоэтажных домов, застывших на фоне серого ноябрьского неба. Она изливалась давящим потоком из окон на проспекты города, затапливая его и превращая в то, чем он и был на самом деле… превращая в огромную, старую, забытую всеми свалку хлама, сломанных вещей и никому больше не нужных воспоминаний. Солнце бросило последний взгляд вниз, наступала ночь. В городе было тихо. Очень тихо.

Все началось не с этого человека, но именно он был одним из первых, кто невольно раздул едва тлеющий уголек эпидемии до размеров степного пожара. Возможно — только возможно! — все, что произошло потом, удалось бы остановить в самом начале. Но произошедшее было только звеном (и далеко не первым) в цепочке событий; звеном, которое потянуло за собой все оставшиеся с все возрастающей скоростью. И последующие «звенья» были много хуже предыдущих. Любой, узнавший все элементы этого ужасного уравнения, почувствовал бы себя как человек, вдруг увидевший в стремительно бегущей реке сначала кепку, потом сломанную бамбуковую удочку и, наконец, детскую курточку, дрейфующую вниз по течению. Этому гипотетическому наблюдателю не пришлось бы разъяснять, что скоро его взгляду предстанет нечто более страшное, чем порванная куртка со значком «Nike» на спине. А реку, как известно, не остановить и уж тем более не повернуть вспять.

Первым его заметил Кирилл.

— Эй, гляди, — он дернул Илью за рукав куртки, отчего тот едва не выронил полупустую бутылку «девятки».

— Что?.. — начал он, но сразу замолчал, увидев, о чем говорит приятель.

Мужчина сидел на мосту, прижавшись спиной к перилам. Тяжелое дыхание судорожными всхлипами вырывалось из груди. Человек, то ли спавший, то ли впавший в алкогольное забытье вдруг застонал, а потом громко чихнул.

— Пойдем, глянем, — предложил Кирилл.

— Думаешь, стоит? — Илья с сомнением посмотрел на безвольно поникшего головой мужика.

— Что, зассал? — пьяно захихикал Кирилл. Он провел рукой по коротким влажным волосам и добавил: — Нет, конечно, ты можешь остаться здесь, на стреме…

— Да пошел ты, — пробурчал Илья и первым пошел к мосту.

Улица была пуста, что, в общем-то, неудивительно, учитывая время и место: они находились далеко от центральных районов города, в секторе частной застройки. На этом берегу реки стояли одноэтажные жилые бараки, смотревшие на бушевавшую реку темными окнами, а на противоположном расположились брошенные дачные участки. Легкая осенняя морось висела в воздухе, окутывая немногочисленные фонари размытым ореолом. Внизу яростно шумела вода, пробиваясь между опор моста; всю прошлую неделю шли дожди, и уровень реки заметно повысился.

Мост едва заметно гудел от их шагов, пока они шли к сидящему у перил мужчине. Снова пошел дождь, и Илья натянул на голову капюшон, по которому тотчас глухо забарабанили капли. Река продолжала реветь под ногами как некое разбуженное и от этого недовольное существо. Парень поежился, сделал глоток пива: на какое-то мгновение ему стало жутко неуютно.

— Похоже, нажрался, — хихикнул Кирилл. Он присел на корточки и стал внимательно разглядывать мужика.

— Думаешь? Больше похоже на то, что он без сознания, а не пьян, — с сомнением сказал Илья. Еще раз огляделся, но улица, подернутая пеленой дождя, была по-прежнему пуста. Парень снова посмотрел на мужчину, и ему опять бросился в глаза синюшный оттенок лица спящего. Конечно, виновником бледности мог быть и неестественный свет фонаря, но Илья в этом почему-то сомневался.

Меж тем Кирилл наклонился к мужику, словно собираясь обнять его.

— Эй, ты чего?

Кирилл зыркнул на приятеля и снова занялся своим делом.

— Не ори, — прошипел он, руки продолжали шарить по карманам. — Или ты хочешь разбудить нашу спящую красавицу?

— Придурок, — прошептал под нос Илья. Он нервно огляделся, опасаясь увидеть либо припозднившегося пешехода, либо свет фар приближающегося автомобиля. Парень глотнул пива, стараясь успокоиться. Нет, он, конечно, знал, что у Кирюхи по пьяни башню сносит, но чтобы вот так ограбить какого-то…

— Эй, помоги, — прохрипел Кирилл.

— Чего?

— Подними этого борова, я в задних карманах посмотрю.

— Может не стоит…

— Давай короче, я тебе говорю! — Кирилл бросил злой взгляд на замершего в нерешительности Илью. — Брось ты свое пиво, сейчас еще ящик купим, если ты, наконец, начнешь шевелить жопой!

Илья поставил бутылку на мокрый асфальт и склонился над мужиком. Вблизи от того шел какой-то неприятный кисловатый запах, похожий на уксус: бедняга и вправду был вусмерть пьян. Илья присел и осторожно просунул руки подмышки мужчины. Голова пьяного безвольно свесилась на левое плечо, послышался тихий стон. Парень видел, как под дрожащими веками метались белки глаз. Напрягшись, он оторвал грузное тело мужчины от земли ровно настолько, чтобы Кирилл мог обшарить задние карманы брюк; при этом лицо парня оказалось в нескольких сантиметрах от рожи пьяного. Запах уксуса стал просто невыносимым, и Илья отвернулся в сторону, задышал ртом.

— Кирилл, быстрее, — просвистел он, стараясь не вдыхать через нос. Слава богу, шел дождь, иначе, как подозревал Илья, он бы уже давно сблевал на мостовую. Четыре бутылки пива забурлили в животе, явно протестуя против вонищи. Господи, да чего этот придурок напился? Протухшей браги? Так ведь и недолго кони двинуть.

Мужчина задышал быстрее и вдруг засопел, как собака, что-то учуявшая. По его телу прошла волна дрожи.

— Что за… — начал Илья, но договорить не успел: голова мужика дернулась, словно он сквозь сон услышал голос, глаза распахнулись и уставились на замершего подростка.