Через два месяца Мари снова была в положении. Она едва успела встать с постели. Ей потребовалось шесть педель отдыха, чтобы восстановить силы после рождения Кики, и она была очень истощена, когда доктор сказал, что ей снова надо лежать. Вторая беременность протекала еще тяжелее, чем первая. Она чувствовала большую слабость и была благодарна всем обитателям дома, кто находил возможность зайти и посидеть с ней. Доктор Эре, опасаясь выкидыша даже при условиях постельного режима, прописал ей лекарства, которые держали ее в полусонном состоянии.

Рори предпринимал полуискренние попытки развлекать ее по вечерам, по теперь Мари не выражала желания, чтобы ее веселили. Большую часть дня она проводила в полудреме, что только усиливало ее апатию. Она с трудом заставляла себя вечером держать глаза открытыми. Но как только Мари впадала в это состояние полуоцепенения, она ощущала на себе глаза мужа, нетерпеливо выжидающие, когда она отключится. Просыпаясь утром, прежде чем принять свою порцию таблеток, она мучилась страхами, раньше ей неведомыми, — смутное беспокойство, отчуждение от других обитателей дома, неопределенная боль отвержения и предательства.

Евгения взвалила на себя весь груз забот о младенце. Все домашние оказывали ей большую помощь, были приглашены лучшие няни, но она считала своим долгом лично присматривать за ребенком Мари, которого непрестанно мучили колики. Взмокшая сестра сбивалась с ног от крошки, которая плакала день и ночь, но только Евгения понимала, что нужно малышу. Душевно такая же бодрая, как всегда, она, однако, быстро теряла свою физическую энергию. Забота о трудном ребенке, управление огромным домашним хозяйством, французская кровь, старая закалка не позволяла ей передать ключи от хозяйства слугам, но все это, вместе взятое, было нелегкой задачей для женщины в ее годах.

У Евгении уже не было ни времени, ни сил следить за действиями своего зятя, его приходами и уходами. Пока Мари жила в смешанном мире полугрез, полуискаженной реальности, Рори с радостью вернулся к своей прежней жизни. Теперь его ленчи, длящиеся долгими часами, проходили в модных ресторанах, в окружении старых приятелей. После полудня он шел в места, где с удовольствием приветствовали и его приход, и его деньги, или посещал будуары дам, от которых он так долго был отлучен.

Вечера теперь стали много приятнее. Он мог быстренько поужинать с Мари, промурлыкать ей несколько ласковых слов, наградить ее несколькими поцелуями и выждать, пока она не уснет. К тому времени, когда он чувствовал себя свободным, мадам дю Бомон уже собиралась отойти ко сну, с жаром моля, чтобы ее внучка позволила ей спокойно поспать хотя бы несколько часов. Дополнительным призом к вновь обретенной свободе стала Дезирэ, чья дверь всегда была для него открыта, когда весь дом засыпал. Теперь она вела ревнивый подсчет его приходам и уходам и каждый раз грозила, что расскажет матери и сестре то, что уже все знали в Новом Орлеане — Рори Девлин вернулся к своей жизни обворожительного дебошира. Но он только смеялся над ней.

— Ты ничего не скажешь Мари. Начнем с того, что ты не хочешь причинить ей боль. А если ты и расскажешь ей что-нибудь, то для нее не составит большого труда сообразить, что, уж если я завел любовниц, ты должна быть среди самых желанных, chérie [5]. Что же касается твоей maman, то она тоже быстренько сообразит, что ты сама не такая уж невинная. Она старая стерва, но вовсе не дура. И тогда ее несгибаемая гордость заставит ее выбросить тебя вон вместе со всем мусором, в том числе со мной.

Он правильно вычислил Дезирэ. Та решила: чем пытаться удержать его для себя одной, будет лучше появляться с ним открыто, и тогда никто не сможет их осудить. В конце концов, что может быть более естественным, чем появиться на людях с мужем сестры, заменяя его прикованную к кровати бедную жену?

После рождения второй дочери, Анджелики, Мари полностью ушла в себя. Рори, Евгения, Дези… Каждый задумывался по своей причине. Рори размышлял, знает ли она о его секретах. Дези беспокоило, знает ли сестра ее тайну. Евгения гадала, почему Мари проявляет так мало интереса к своим крошкам.

Только Мари знала правду, но не высказывала ее. Гордость и дочери было единственным, что имело теперь для нее значение, — это было все, что у нее осталось. Вначале она использовала свою физическую слабость для того, чтобы не встречаться лицом к лицу с правдой. Мари собрала все свои силы, чтобы подняться, наконец, с кровати, но на заботу о дочерях и на такую убогую вещь, как ее брак, уже ничего не осталось. Ей было легче предоставить матери заботиться о девочках и не думать о том, что ее замужество было актом саморазрушения. Постепенно она поняла, что муж не верен ей. Он не перестал заниматься с ней любовью, но делал это без страсти и легко, почти демонстративно отворачивался от нее. Мари не располагала доказательствами, но в глубине души знала это. Мать оказалась права. Рори Девлин женился на ней только по расчету — из-за ее положения в обществе, но главным образом — из-за денег, ее наследства.

Более того, она пришла к заключению, что он никогда не любил ее, никогда не желал ее так, как, к ее стыду, она все еще любила его, еще желала его.

Когда Мари глядела на него, ее кровь по-прежнему играла, сердце по-прежнему учащенно билось, ее глупое тело все так же томилось по его ласкам. Она все еще хотела его. Но она не могла, не имела права попытаться вернуть его, затащить в свою постель. Ее гордость была так же сильна, как ее вожделение. А все же она не могла развестись. Весь мир будет знать и смеяться, что Мари дю Бомон вышла замуж за человека, который был недостоин ее, человека, который опозорил ее тем, что обманывал тайком. Сейчас ей оставалось только одно: не замечать его присутствия. Она позволит ему жить в доме ее матери, спать на одной из двух кроватей, которые заменили одну двуспальную, разрешит ему быть отцом двух их дочерей. Но она не должна дотрагиваться до него и позволять ему дотрагиваться до себя. Для удовлетворения своего достоинства ей надо делать вид, что это она отвергла его.

И были малютки. Хотя они были плодом его чресел и ее лона, ранящим напоминанием ее собственной слабости, она отчаянно любила их. Но у нее не было сил, душевных и физических, чтобы самой заботиться о них. Когда-нибудь это положение изменится, и она сможет ухаживать за ними, выражать всю ту любовь, которую она питала к ним. Сейчас ее мать приглядывала за ними, и они, конечно, доставляли ей много хлопот. Кики была трудным ребенком, склонным к раздражительности, Анджелика, при видимом спокойном темпераменте, была очень капризна в еде и так легко простужалась, что требовала постоянного присмотра. У бедной maman от всех этих забот голова шла кругом.

Да, отчуждение от мира давало ей единственный шанс на спасение. Пока…

С годами бремя, взятое на себя Евгенией, не стало легче. Управляться с выросшими девочками восьми и семи лет было не легче, чем когда они были крохами. Мари не проявляла особого интереса к их развитию. Рори и Дезирэ продолжали выполнять обязанности семьи перед обществом, и время от времени Евгения, совсем издерганная, должна была напоминать себе, что Дезирэ не становится моложе и что ей нужно подыскать мужчину с подходящими средствами, характером, из хорошей семьи. Она сделала попытку поговорить с сыном, чтобы тот помог найти такого человека. Но у Джулиана были собственные трудности: он стремился сохранить «Розовую плантацию» в нынешние нелегкие времена. Хотя со времени накала кризиса прошло уже семь лет, Депрессия только углублялась, и не имело значения, что утверждал этот ужасный человек в Белом доме. Бедняга Джулиан все время должен был отражать нападки своей жены Одри, которая настаивала, чтобы он продал имение. Она рвалась покинуть Ривер-роуд, переселиться в Новый Орлеан и не оставляла Джулиана в покое.

Нет, было бы нечестно взваливать на Джулиана и эту дополнительную обузу. Она должна сама что-то сделать для Дезирэ. Ее старшая дочь уже хорошо перешагнула за двадцать пять и хотя по-прежнему оставалась красавицей, количество подходящих молодых людей вокруг изрядно поредело. Она сама часто твердила Дезирэ, что порядочные мужчины тянутся к благоразумным молодым леди, которые думают о своем будущем, а не к тем, которые, несмотря на нынешние фривольные времена, живут одним днем.