Глава 1

УБИЙСТВО

— Дорогой мой, вам надоел Шанхай? Заявление, которое мне абсолютно непонятно, — задумчиво протянул, зажигая ленивым движением отличную сигару, выхоленный, изящный брюнет. — Вы находите, что Шанхай скучен? Но вы — беженец, случайный элемент Шанхая, вы не всосались в его жизнь, мало его знаете — и потому его очарование вам ничего не говорит. А между тем…

— В чем оно, это ваше очарование?! — воскликнул второй собеседник, молодой блондин с красивыми, живыми глазами. — В чем вы его видите? Где вы находите это очарование, Виктор Николаевич? Уж не в той ли пестрой, шумной, грязной толпе, которая снует по улицам Шанхая, горланит, бранится, торгуется? Неужели очарование — в тех голодных глазах, которые смотрят на вас, когда вы выходите из кино, из кабаре, из авто, — и молят вас о коппере? Эти наши беженцы, которые толпятся на авеню Жоффр и жадно ловят взгляд каждого прохожего в надежде на какой-нибудь грошовый заработок — в них вы находите очарование? Я слишком хорошо знаю жизнь этих несчастных людей, испытал ее на своей шкуре. Как далеко здесь до очарования! Где вы его видите? В чем?

— В чем? — протянул брюнет. — В чем очарование Шанхая? Милый мой, вы моложе меня — и не видите, не чувствуете этого очарования. Вы, обвеянный романтизмом юности, красивый, сильный, жаждущий борьбы!.. Да оглянитесь вокруг, посмотрите внимательнее на окружающее. Оно кругом — это очарование! Именно в яростной борьбе за существование, именно в голодной драке, когда на карту поставлено все — способности, умение приловчиться, сама жизнь человеческая. Как вы не видите этого? Здесь, где один вырывает у другого кусок хлеба изо рта, где риск, где борьба, где полный простор героям Джека Лондона, где так рельефно, так ясно выявляются все чувства, все страсти человеческие. Милый мой! Да возьмите газету, любую газету — вчерашнюю, сегодняшнюю. Откройте ее, посмотрите ее внимательно и вы увидите, что она насыщена действием, динамикой, если хотите, даже романтизмом. Убийства, самоубийства, любовь, ревность, благородство, подлость, святость, измена — ведь все дышит этим. На каждой странице вы видите, читаете между строк трагедию души человеческой, держите эту душу в руках, чувствуете, как вивисектор, каждое ее трепыхание.

А человеческие трупы, которые находят здесь на улицах, в каналах, вылавливают в Вампу, обезображенные, неузнаваемые? Кто эти несчастные люди? Какая тайна витает над их смертью? Кто их убил? Что так трагически закончило их жизнь? А события, которые только что отзвучали и отодвинулись на сотни верст от Шанхая? События, которые приковали к себе внимание всего мира, которые перепугали все государства, которые заставили великие державы коренным образом пересмотреть свою политику на Дальнем Востоке?

Эта величественная эпопея, геройская борьба за Шанхай, когда и та и другая стороны показали чудеса храбрости, самоотверженности, преданности своей родине. Эта величественная картина горячих, кровавых боев в темных переулках Чапея, когда с одной стороны была техника, военное искусство, холодный, математический расчет, а с другой — горячие, молодые головы, пылкая молодежь пробуждающегося Китая. Ведь героизму этой погибшей молодежи пели дифирамбы даже их враги — вы помните? А картина пылающего Чапея — эта картина, достойная кисти Верещагина, эта китайская Москва или столица безумного Нерона!

Милый мой, да это страница истории, которая перевернулась на наших глазах, вот здесь, рядом с вами — ведь мы слышали даже шелест этой переворачиваемой страницы — среди рева орудий, грохота взрывов, пулеметной трескотни. Вам надоел Шанхай? Боже мой! Из какого теста вы сделаны, дорогой мой? А закулисные интриги, работа — тайная и явная — которая идет здесь в самых бешеных темпах?

Шанхай — это котел, в котором варятся, кипят и бурлят интересы многих государств, где перепугались интриги, взгляды, убеждения, верования, честь, долг, преступления, лесть… Концессии, банки, таможня, опиум, война, агенты чека, провокаторы, контрразведчики, большевики, царские генералы, дипломаты, шпионы, портреты царя и портреты Ленина в витринах на улицах.

Здесь вы увидите экономическую депрессию, сверх-скид- ки, распродажи, крахи и нищету — и рядом полные театры, кино, кабаре, самые потрясающие разгульные кутежи. Кто и за чей счет кутит, кто и за чей счет пропивает деньги, где их источник, в чей карман они попадают — полная неразбериха, полная каша, какое-то огненное сумасшедшее колесо, в котором, как и во всяком колесе, не ни начала, ни конца.

Город крайностей, город, напичканный парадоксами, город, в котором и Оскар Уайльд и Джек Лондон нашли бы неисчерпаемый материал дли своего творчества. Город, в котором вы рядом с ужасающим пороком встретите примеры удивительного самопожертвования, где рядом с небоскребом вы увидите допотопную хижину, где недалеко от великолепного Банда, с его гранитными надменными гигантами, вы увидите вонючий, средневековый Зиккавейский канал, где одни женщины готовы идти за вами в любой переулок за несколько копперов, а другие самоотверженно, оставив сытую, удобную жизнь, пошли перевязывать раны и ухаживать за чуждыми по расе китайскими солдатами.

Нет, Андрей, такой город не может надоесть… это удивительный город, целый мир, какого не создаст никакая, даже самая необузданная фантазия романиста. Я увлечен этим миром, я влюблен в него, я очарован им. Я по своей натуре, по-видимому, авантюрист, бродяга, я не в ту эпоху попал. Мне нужно бы жить заговоров, интриг, преступлений: меня должны были бы окружать средневековые атрибуты — яд, кинжал, иезуиты, чернокнижники, итальянские «браво», наемные убийцы.

Виктор Николаевич взял со стола рюмку с темным душистым ликером, выпил душистую влагу и взглянул на часы.

— Мой дорогой Андрей, — сказал он. — Вы, надеюсь, извините меня, если я покину вас. Я не из тех философов, которые бормочут о своих идеях, сидя в удобном кабинете, вдали от жизни. Я провожу свои взгляды в жизнь. Я люблю Шанхай и следую его привычкам и обычаям. Исколесив весь мир, я всегда жил жизнью тех юродов, куда меня забрасывала судьба. В Париже я проводил ночи на бульварах, в монмартрских кабачках, в Венсенском лесу. В Берлине я дул пиво на пари и дрался на дуэлях со студентами, объедался сосисками. В Лондоне меня били в гавани матросы, я проломил голову боксеру, чемпиону Шотландии, играл на скачках. В Риме носил плащ калабрийского бандита и мазал сладкие сюжеты с картин в виллах Медичи и Боргезе. В Шанхае… в Шанхае я не чужд адюльтера, ибо нарушение супружеской верности — один из типичных признаков Шанхая. Не хмурьтесь, мой друг: я — старый, неисправимый циник. Я люблю совращать с пути истины таких с виду неприступных, таких гордых матрон шанхайских трибунов. Боюсь, что когда-нибудь я получу по заслугам — это будет печальный финал моей, не хвастаясь, пестрой карьеры.

Легкая тень какой-то заботы, тревоги легла на его лицо. Но он прогнал эту тень усилием воли и снова улыбнулся.

— Сейчас я иду на свидание с очаровательной, демонической женщиной, обладающей не менее очаровательным, обвеянным ароматом поэзии именем — Юдифь. Это один из самых трагических романов в моей жизни. Может быть, потому, что — увы! — один из последних.

Он театральным жестом показал на свои седеющие волосы.

— Вы проводите меня, Андрей?

Блондин кивнул головой. Вызвав такси по телефону, они вышли из квартиры на блестящую асфальтом, ровную, как стрела, авеню Петэн.

— Сейчас 5 часов, — сказал Виктор Николаевич, глядя на наручные часы. — Позвоните мне около 8 часов, Андрей. Я с удовольствием куда-нибудь поехал бы кутнуть. Есть настроение… Едем? Итак, до свиданья, и помните, мой друг, что нужно пить жизнь полными глотками, ибо никто из нас не знает, что с ним будет через полчаса… Аддио.