Сюзанна была права. Никто никогда не будет любить ее так, как Поли, и теперь, когда она это поняла, — увы, слишком поздно и для себя, и для Поли, — ее потеря казалась еще более ужасной.

И разве имеет значение, кто кого больше любил? Любовь, которую дарят, или любовь, которую принимают? Все равно это любовь!

У меня есть Тодд и Меган, и в следующем году у меня появится еще один ребенок. А потеря Сюзанны невосполнима. Я вытащила руку из-под одеяла и дотронулась до ее руки.

И все-таки двадцатое августа 1972 года навсегда останется в моей памяти.

Для моей сестры Сьюэллен существовало две таких роковых даты — 1963 год, когда погиб Джек Кеннеди, и 1968 год, когда погиб Боб. Для меня 1972 год останется годом, когда я потеряла ребенка и когда умер Поли.

Сюзанна вышла замуж за Джеффри Дюреля после того, как он развелся с женой в Санто-Доминго, и даже газеты Огайо не обошли вниманием это событие.

— Теперь у нее есть все, не так ли? — спросила Сьюэллен и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Отличная карьера, весь капитал Дюреля и собственный шампунь, не говоря уже о собственной косметике, заполонившей все наши торговые ряды. Вчера я работала в Галерее и должна сказать, что там все провоняло ее духами. Мне просто нечем было дышать.

Меня рассмешила ее тирада.

— Тодд обещал ей большую рекламную продажу. И она прикарманила не все деньги Дюреля, а только половину. Миссис Дюрель, его первая жена, получила довольно крупную сумму.

— Мне все равно. Просто это несправедливо, — возразила Сьюэллен. — Ведь это она убила Поли, разлучила супругов, которые прожили вместе сорок лет, из-за нее ты потеряла ребенка — и в результате она снова в выигрыше.

— Во-первых, я потеряла бы ребенка, даже если бы и не поехала в Нью-Йорк. Во-вторых, Поли, в конце концов, сам отвечал за себя. И ты знаешь: никто не в состоянии разрушить здоровую семью. — Я действительно в это верила, но все-таки не могла избавиться от чувства вины перед первой миссис Дюрель. И, естественно, я бы ни за что не рассказала Сьюэллен, какую роль во всем этом сыграл Тодд. — Более того: я снова беременна. Так что сейчас я даже не хочу вспоминать о том ребенке. Это означало бы, что я предаю дитя, которое ношу в себе. Ведь если бы у меня родился тот ребенок, я бы сейчас не ждала этого.

Если бы Сюзанна вдруг решила исполнить свое лживое обещание Дюрелю, сейчас мы бы с ней рожали почти одновременно, плюс-минус месяц. Я невольно улыбнулась, представив себе Сюзанну с животом.

Но через несколько недель она сообщила, что у нее случился выкидыш, и Джеффри везет ее в Акапулько, где она будет восстанавливать здоровье.

— Так она забеременела? — спросил Тодд, когда я ему об этом рассказала. — Действительнозабеременела?

Казалось, что он пытается оправдать себя за то, что дал ей такой подлый совет.

— Не могу утверждать с уверенностью. Она сказала, что у нее был выкидыш, и я решила ни о чем ее не спрашивать.

Бедный Тодд… Он никогда не простит себе, что сыграл не последнюю роль в этой печальной истории. Сюзанна завлекла его в свои сети, и теперь он всегда будет чувствовать себя замаранным, как бы героем, свергнутым с пьедестала. Но делать нечего: в конце концов, это жизнь, а не сладкая сказка.

Почти одновременно появились на свет Галерея Кинга в Кливленде и первый наследник Кинга мужского пола. Я назвала его Митчеллом, а не Тоддом, как собиралась, потому что Говард однажды сказал, что в еврейских семьях ребенку давали имя только умерших родственников. Хотя мы и не были евреями, я решила не рисковать жизнью Тодда.

А еще мне опять-таки не хотелось искушать судьбу и ехать в Венецию, куда настойчиво звал Тодд, чтобы немного отдохнуть. Он собирался построить новую галерею в венецианском стиле и не понимал, что могло бы помешать нам поехать: за малышом Митчеллом присмотрит няня, за Меган и новым домом (на этот раз построенным в духе колониальных времен) — Ли, а за текущими делами — Говард.

— Почему ты думаешь, что мы искушаем судьбу поездкой в Венецию? — спросил он.

— Есть такое выражение: «Увидеть Венецию — и умереть».

Он рассмеялся:

— Оно звучит по-другому: «Увидеть Неаполь — и умереть». А насчет Венеции: «Увидеть Венецию — и познать любовь». В нашем с тобой случае можно сказать так: «И снова познать любовь».

— Ты уверен?

— Абсолютно. Венеция — город влюбленных.

— Хорошо. Верю тебе на слово.

А разве я когда-нибудь не верила ему?

Когда мы вернулись, Тодд увлекся проектом новой галереи в Цинциннати. В садах буду прорыты исключительной красоты каналы, по которым поплывут гондолы.

— Фантастика! Ты будешь брать за вход?

— Не уверен, — задумчиво произнес Тодд. — Не хотелось бы. Но если мы не сделаем этого, может случиться так, что одни будут кататься в гондолах весь день, а другим ничего не достанется. Жадины вечно все портят.

Да, я знала. Алчные люди действительно портили всем жизнь.

— Я как-то еще не решила, но если отсчитывать от сегодняшнего дня, я могла бы поспеть к открытию галереи в Цинциннати и родить еще одного ребенка!

Он не мог не улыбнуться моему бодрому заявлению.

— Но у нас только что родился ребенок.

— Правильно.

— Тогда куда спешить?

— Но мы же планируем пятерых! У тебя уже три торговые галереи, а у меня только двое детей. Мне необходимо догнать тебя.

— А я и не знал, что мы на беговой дорожке. Кроме того, существуют другие штаты, где можно развернуться после того, как мне станет нечего делать в Огайо. И что ты собираешься делать, когда у нас будет десять торговых центров? Или двенадцать? И как же бедняжка Ли? Сколько детей она может потянуть?

— Это ее проблемы. Стоит мне намекнуть, что неплохо бы нанять еще кого-нибудь, она говорит, чтобы я отправлялась на работу и не мешала ей заниматься домом и детьми. «Это мистеру Кингу может понадобиться ваша помощь, — заявляет она, — а я прекрасно справляюсь сама». Может быть, тебе пора переубедить ее… Она тебя уважает…

— Ты с ума сошла! Я никогда не стану связываться с Ли, даже если ты пообещаешь мне сегодня ночь любви.

— А что, если я пообещаю тебе больше? Ночь любви сегодня, и завтра, и послезавтра, и… — шептала я ему.

Он весело рассмеялся.

— Кажется, я сейчас сдамся…

Однако Ли так и не удалось убедить в том, что ей нужна помощница. В отличие от нее я оказалась более податливой на уговоры и согласилась немного подождать со следующим ребенком.

Новый, 1974 год начался для нас с треволнений.

— Звонила Сюзанна, — сообщила я Тодду. — Сказала, что приезжает.

Он посмотрел на меня, удивленно подняв брови.

— А не сказала, зачем?

— Нет, она будет у нас завтра.

— Да? И надолго она приезжает?

— Не знаю.

— Ладно. Утром я уеду в Цинциннати. Сообщи, если я тебе понадоблюсь, и я буду дома на следующий же день.

Теперь я посмотрела на него с удивлением.

— А ты считаешь, что могут возникнуть какие-то проблемы, с которыми я не справлюсь сама?

— Конечно нет. С чего бы это? А ты?

Похоже, приезд Сюзанны взволновал нас обоих.

Она была вся в черном — в норковой шубе, шелковой блузке, шерстяном костюме, даже в шляпе с низко опущенными полями, как у Гарбо. С того времени, как умер Поли, прошло уже полтора года, и я, не боясь обидеть Сюзанну, в шутку заметила:

— Ты прямо как с похорон!

— Наверное, так и есть, — загадочно произнесла она, обводя глазами прихожую и заглядывая в голубую, в строгом стиле, гостиную. Она дотронулась кончиками пальцев до вазы из севрского фарфора, которая стояла на изящном позолоченном столике. — Антикварная?

— Да.

— Выходит, вы действительно богаты? — удивилась она.

Я улыбнулась. Сюзанна совсем не изменилась.