Торак сделал еще круг, чуть расширив территорию поиска. И снова ничего.

Когда он совершал третий заход, сверкнула молния, и в гуще ветвей сломанного падуба вроде бы мелькнуло что-то красное.

Торак упал на колени, изо всех сил раздвигая и ломая обледенелые ветки.

— Ренн!

Она, похоже, уже не дышала. Глаза ее были закрыты, губы посинели. И лишь когда Торак с трудом втащил девушку в шалаш и прижал пальцы к ее шее под самым ухом, он сумел уловить в ее теле слабое биение жизни.

Он снова громко позвал ее по имени. Она не ответила. Страшный холод загнал жизнь в самые глубины ее тела. И этот холод убьет ее, если он, Торак, не сумеет быстро ее согреть.

Одежда Ренн все еще была покрыта жесткой ледяной коркой. Торак стащил с нее парку, затем сорвал с себя и парку, и нижнюю куртку из тонкой птичьей шкурки, еще хранившую тепло его тела, и быстро натянул эту куртку на Ренн. Затем он снял с нее верхние штаны и побыстрее засунул ее в спальный мешок, после чего принялся проверять, нет ли у нее на лице и руках следов обморожения. К счастью, ничего страшного он не обнаружил.

Потом он палкой выкатил из цепочки камней, окаймлявших костер, один горячий камень и, завернув его в свой пустой бурдюк для воды, сунул этот теплый сверток внутрь спального мешка, прямо на живот Ренн. Затем он проворно раскатал свой спальный мешок и старательно закутал им Ренн, а предварительно еще и спину ей растер. Больше всего на свете ему сейчас хотелось, чтобы она очнулась.

Наконец веки Ренн затрепетали. Она открыла глаза, посмотрела на Торака, но, похоже, его не узнала.

Выкатив из костра еще один горячий камень, Торак бросил его в талую воду. Над водой с шипением поднялись клубы пара. А Торак, отыскав в своем мешочке с целебными снадобьями и травами сушеную таволгу, бросил щепотку в горячую воду, немного выждал и отлил несколько глотков исходящей паром жидкости в плошку. Затем приподнял голову Ренн и влил несколько капель ей в рот. Она закашлялась, но проглотила. Торак заставил ее выпить еще немного теплого настоя и почувствовал, что ее стала бить дрожь. Только теперь он смог вздохнуть с облегчением: дрожь — это хорошо.

Шалаш был низенький, да его еще и придавило сверху ветвями сломанного падуба, так что сидеть Тораку приходилось, согнувшись в три погибели, пока он поил Ренн настоем таволги, бережно поддерживая ее за плечи. Постепенно щеки девушки чуть порозовели, а губы утратили тот зловещий синеватый оттенок. И теперь, глядя на Торака, она уже явно понимала, кто перед нею.

— Ты скоро поправишься, — сказал ей Торак. Ему и самому хотелось это услышать, чтобы действительно поверить в то, что она поправится.

Ее глаза остановились на его перевязанной голове.

— Ты меня нашел… — пробормотала она.

— А ты шалаш построила. И Рип меня к нему привел.

Услышав свое имя, ворон вытянул шею и горделиво распушил перья на груди.

Торак старательно счистил лед со своей парки и с парки Ренн; потом ее парку он выложил у самого огня, чтоб немного подсохла, а свою сразу надел прямо на голое тело. Это оказалось не слишком приятно — парка совершенно заледенела и была еще влажная изнутри, — но свою нательную рубаху из птичьей кожи он отдал Ренн.

Потом Торак достал и разделил несколько лепешек из лосося, а Ренн угостила каждого из воронов и торжественно поблагодарила Рипа за то, что он привел к ней Торака. Ела она уже сидя и лепешку свою держала обеими руками, точно белка орех. Рукава нательной куртки Торака болтались у нее на запястьях, лицо раскраснелось, высохшие волосы торчали в разные стороны, точно щупальца какой-то разъяренной морской твари. Торак смотрел на нее и думал, что уже от одного ее присутствия ему становится теплее.

Костер тем временем почти погас, и Торак торопливо подбросил в него еще топлива. А снаружи продолжала бушевать ледяная буря, терзая Лес. Представив себе, что сейчас творится вокруг, Торак почувствовал, как по спине у него поползли мурашки: этот ветер и ледяной дождь вполне могли убить Ренн! Они и так чуть ее не убили!

Когда он сказал, что очень жалеет о своем поступке, что зря он ее оставил, а сам ушел, она как-то странно на него посмотрела и долго-долго молчала. А потом стала рассказывать, что случилось после его ухода: о том странном недуге, который заставлял людей бояться собственной тени, о намерении Фин-Кединна куда-то в одиночку отправиться и о его нежелании что-либо ей объяснить. А Торак, которому тоже невмоготу было молчать, поведал Ренн о нападении филина и о гибели Темной Шерсти и волчат.

Ренн слушала молча; она явно была потрясена.

— И все трое погибли? — наконец промолвила она.

Торак кивнул.

— Не знаю, как Волк сумеет это пережить.

— Все трое… — тихо повторила Ренн.

Но она не зря была племянницей Фин-Кединна: Торак видел, что она уже пытается понять, что же все это значит.

— А тот филин… — Она задумчиво посмотрела на Торака. — С ним ведь наверняка что-то не так!

— Да, я видел его глаза. Совершенно пустые…

— Ага, значит, это не злой дух.

— Нет, вряд ли.

— Интересно, что Эостра с ним такое сделала? — Ренн говорила заинтересованно, словно колдунья, пытающаяся понять, в чем заключается хитрость ее более опытной товарки. Торак просто восхищен был тем, как быстро она пришла в себя. — Ты говорил, он полетел на юг? — спросила она.

— Да. И Камешка с собой унес — для того, по-моему, чтобы Волка за собой сманить. Волк, я думаю, как раз под эту бурю и угодил. Если вообще жив остался…

Ренн внимательно на него посмотрела. Теперь она снова стала прежней, от колдуньи в ней не осталось и следа.

— Он жив, — твердо сказала она. — Волк сумеет о себе позаботиться.

Торак не ответил. В ушах у него звучал горестный вой Волка. Похоже, Волку теперь все равно, останется он жив или погибнет.

И Тораку, скорчившемуся в темном шалаше над слабо мерцающим костерком, вдруг послышался в реве ветра и стуке ледяного дождя чей-то дикий хохот.

— Ох уж эта буря! — проворчал он. — Наверняка ее Эостра наслала. Тебе не кажется?

Темные, как у ворона, глаза Ренн гневно блеснули:

— Неужели она весь Лес ледяными оковами сковать решила?

Оба помолчали, слушая, как с треском ломаются деревья под тяжестью налипшего льда.

— После того, как ты ушел, — сказала Ренн, — она посылала нам знаки.

— Я, по-моему, видел один. Похожий на остроконечный зигзаг или на птицу. Вырубленный в стволе тиса.

Ренн молчала, и Торак почувствовал: она пытается решить, что можно ему сказать, а о чем лучше умолчать.

— Этот знак, — тихо сказала она, — означает, что Эостра устроила свое Логово на Горе Духов.

Гора Духов. Торак никогда о ней не слышал, но от одного названия у него все похолодело внутри.

— Фин-Кединн говорил мне, что эта Гора священна для всех горных племен, — продолжала Ренн. — Он считает, что если бы мы сумели эти племена отыскать, то они, возможно, помогли бы нам выйти к этой горе.

Торак слушал ее как бы вполуха; он размышлял о том, что в этой горе наверняка есть пещеры. И от этой мысли ему стало совсем не по себе. Дважды он решался зайти в глубь горной пещеры: однажды еще в детстве, когда для победы над тем медведем ему нужно было найти каменный зуб, а во второй раз — на Далеком Севере, чтобы спасти Волка. И оба раза Ходец предупреждал его: «Стоит тебе туда войти, и целым ты уже никогда не будешь». Торак понимал, что Ходец, конечно, безумен, но все же порой проявлял редкое здравомыслие. И его предупреждения были отнюдь не безосновательны. И Торак вдруг отчетливо понял: если он по-прежнему не будет обращать внимание на предостережения Ходца — если снова решится войти в пещеру, — то челюсти земли сомкнутся навсегда, и тогда ему из этой пещеры уже не выбраться.

Услышав, что Ренн громко окликает его, он с трудом заставил себя прогнать эти мысли и вернуться к действительности.

— С тобой все в порядке? — спросила она.