— Хорошо, мамочка, я схожу. Но уж если он там, я надеру ему уши!

— Не говори глупостей! — оборвала мама. — Я волнуюсь, а она…

Уж если мама говорит «она» вместо «ты», значит, сердится. Поэтому Марина понимает, что уши и на этот раз драть не придётся. Она давно собиралась это сделать при подходящем случае. Подходящих случаев было много, но мама мешает. Мама, конечно, слишком мягко воспитывает Никиту.

Марине тринадцать лет. У неё светлая коса, такая толстая, что лежит на спине совсем неподвижно, ровно посредине, меж тоненьких лопаток. Марина гордится своей косой и чистыми, без помарок, тетрадками. Она гордится даже своими промокашками и каждое утро разглаживает их утюгом.

Марина уверена, что она одна на свете точно знает, что хорошо и что плохо, как надо и как не надо. В классе 6 «Б», где её избрали старостой, она воспитывает всех так усиленно, что мальчишки уже стали показывать ей язык и обещали окунуть косу в чернильницу…

— Хорошо, мамочка, я схожу к Лопатиным.

А в это время Никита шагает в калошах по мокрому широкому тротуару. Он шагает уже давно, и ноги спрашивают его всё настойчивее — не повернуть ли обратно. Никита не слушает их. Он обдумывает своё первое, очень важное открытие. Ведь все путешественники обязательно делают открытия. Вот и Никита сделал: оказывается, на этом кольце чудеса происходят только в сухую погоду. Как только пошёл дождь, он, знатный человек, отличник Никита Кругликов, опять стал для всех прохожих просто неизвестным мальчиком в расстёгнутой драповой курточке, в новых блестящих калошах и с каплями дождя на коротеньком носу.

Стоп! Тротуар кончился. Он привёл Никиту на большую площадь. Тут стоит дом такой вышины, что верхние его окна и золотая звезда на верхушке прячутся в тучах. На площади встречаются четыре улицы. Они шумят и мчатся, как бурные реки. Посредине висит светофор. По его сигналу одна улица-река останавливает свой бег, а другая пересекает площадь и стучит, и гудит, и рокочет сотнями автомобильных моторов.

Никите вдруг становится грустно. Он чувствует себя маленьким на большой площади, под дождём. Ему даже кажется, что он потерялся, совсем потерялся, навсегда. И больше никогда не увидит свой родной дом с медной ручкой на двери. И маму. И Марину. Но это лишь минута слабости. Вот зажигается зелёный свет для пешеходов, все идут, и Никита идёт вместе со всеми и оказывается у подножия высокого дома. Земля здесь вся перерыта, идти неудобно — того и гляди, провалишься в рыхлый грунт по колено.

Никита стоит, задрав голову, и старается сосчитать этажи. Но, во-первых, он умеет считать только до двадцати, а этажей больше. Во-вторых, в глаза сыплет дождь. В-третьих…

— Эй, малыш, шапку потерял!

Кто-то огромный — наверно, великан — загораживает от Никиты весь высокий дом, даже золотую звезду на самой верхушке.

Никита видит прямо перед собой морскую тельняшку, поперёк широченной груди полоска синяя, полоска белая, опять синяя, — и на тельняшке сбоку маленький комсомольский значок, точно такой, о каком мечтает сам Никита.

И пряжку на ремне видит Никита, настоящую морскую, с якорем.

Рассмотреть бы как следует и значок и пряжку. Но Никите мешает распахнутая ватная куртка, накинутая на могучие плечи великана, и большущие его руки, выпачканные каким-то чёрным маслом. Эти руки бережно отряхивают Никитину шапку и — раз! — натягивают её Никите на голову.

— На-ка, получай, брат. Что надо сказать?

— Спасибо, — говорит Никита и исподлобья разглядывает стоящего перед ним человека. Вовсе он не великан — просто подошёл к Никите совсем близко, потому и загородил весь дом.

И человек разглядывает Никиту.

— Да ты, брат, весь вымок! — говорит он. — Что ж ты гуляешь в непогоду?

— И вы гуляете! — отвечает Никита и слизывает со щеки каплю дождя.

— Э, ты, я вижу, мужик серьёзный, тебе палец в рот не клади! — Человек весело улыбается.

Глядя на него, Никите тоже хочется улыбнуться, но он боится открыть рот, чтобы ему не положили туда палец.

— Вы кто — моряк? — спрашивает Никита.

— Моряк.

— Настоящий морской моряк? — допытывается Никита.

— Когда на флоте служил, был морской, а теперь сухопутный.

— Сухопутных моряков не бывает, — говорит Никита.

— Отчего ж? Бывают! — отвечает человек и, совсем как Никита, тоже слизывает со щеки дождевую каплю.

— Не бывает, — упорствует Никита.

— А вот и бывает! — не сдаётся человек.

— А вот и нет! — наступает Никита.

— Что ж, мы с тобой так и будем спорить? — спрашивает сухопутный моряк, и в глазах его загораются смешинки. — Так, значит, и будем до самого вечера — кто кого переспорит?

— Я вас сейчас сразу переспорю… Где у вас корабль? — спрашивает Никита и задирает нос кверху: вот когда он поймал этого дядьку!

Дядька достаёт папиросу и долго раскуривает её, пряча огонёк от ветра и дождя в шалашик из ладоней.

— Поблизости мой корабль, — спокойно отвечает он.

— А где же он плавает? — продолжает наступать Никита.

— Сухопутный корабль по́суху и плавает, — отвечает дядька. — Показать, что ли?

Никита от радости чуть не подпрыгнул:

— Ага, показать… пожалуйста!

— Ладно. Шагай за мной.

Они перепрыгивают через бугры и ямы, влезают на высокую мягкую гору земли, и за нею Никита видит большую железную машину. Она не похожа на корабль. Но зато она похожа на танк, потому что на её маленькие колёса надеты тяжёлые гусеницы. И это даже ещё интереснее. У машины длинная шея, а на шее — огромный зубастый совок. Сейчас совок опущен вниз, упёрся в овражек, и кажется, что это большой железный конь железными губами неслышно пьёт из земли весеннюю влагу.

— Гляди, вот он, мой сухопутный корабль. По-правильному — экскаватор называется. И я, брат, здесь не гуляю под дождём, как ты, а работаю машинистом. Понял? Перед этим доминой скоро вырастет сквер, высокие деревья…

— Когда скоро? — деловито справляется Никита.

— Ну… скоро, — усмехается машинист и больше не глядит на Никиту. Встал одной ногой на подножку, достал из кабины инструмент, что-то в машине подкручивает, по чему-то постукивает.

А Никите такой ответ не нравится. Если мама по вечерам спрашивает его: «Когда ты наконец уляжешься в постель?» — и Никита отвечает: «Скоро!» — то мама сердится: «Скоро» — это не ответ, — говорит она, — а вот так: чтобы ты через пять минут был под одеялом!»

— Скоро — это не ответ! — подняв на дяденьку серьёзные глаза, говорит Никита. — А вот так: чтобы через три часа или через два тут выросли деревья.

— Ладно. Раз тебе очень хочется, вырастут. Мы, брат, всё можем. Землю под весенние посадки таким совочком вскапываем — ковш называется, что разом полгрузовика земли набирает. Видишь?

— Нет, — сказал Никита.

Дяденька удивился:

— Да вот он, ковш! Чего ты не видишь?

— Как набирает, не вижу, — сказал Никита.

— А ну, залезай сюда, в машину! — громко сказал машинист. — Залезай — кстати и дождь переждёшь!

Никита поскорей вскарабкался в кабину и уселся рядом со своим новым знакомым на скользкое клеёнчатое сиденье. Машинист положил большие руки на рычаги, машина всхрапнула, вздрогнула, и совок, дрожа от напряжения, начал вгрызаться в землю. К машине подъехал грузовик и стал позади.

— Сейчас мы с тобой на пару наберём горстку землицы, — сказал дяденька. — Так своим ребятам и расскажешь: «Был я напарником у машиниста экскаватора».

Ковш поднялся вверх, длинная шея пронесла его по воздуху вокруг кабины, железные зубы разжались, и машина ловко и точно высыпала землю в кузов грузовика. Горстка была такая большая, что от тяжести грузовик присел разом на все четыре круглые резиновые лапы. А ковш уже опять грыз землю.