Кукла Роузи

Трах-тебе-дох! Рассказы о современных девочках

Рассказ первый. Кольцо

— Ты будешь говорить? Или я сейчас тебя в подвале запру? Ну?!

Пытаясь получить ответы на свои вопросы, запугивал пятнадцатилетнюю Веру следователь, в присутствии Ларисы Николаевны, инспектора детской комнаты милиции.

— Вера! Мы и так все знаем. Но ты должна все рассказать сама. Иначе у тебя могут быть большие неприятности. — Пыталась так же запугать и все-таки заставить ее говорить Лариса Николаевна.

— Скажи нам! Где ты спрятала кольцо и тогда мы тебя отпустим. А завтра с тобой Лариса Николаевна все обговорит, и если ты все сама ей расскажешь, и где оно, то мы тебя отпустим. — Продолжал наседать на Веру следователь.

— Поругаем, но больше ничего тебе не будет. — Врал он, и Вера это видела по его глазам и знала.

— Я, не скрала. — Только и выдавила из себя Вера.

— Ну, как же не украла? Верочка! По-твоему, иностранец нам будет не правду говорить? Ты это хочешь сказать?

И, как не бились они в попытках ее разговорить, но Валя молчала и не отвечала, ни на один из заданных ей вопросов. Так получалось, что по сложившемуся мнению и составленному протоколу у гражданина Великобритании, Пола Стединга, с его слов, у него было украдено, малолетней проституткой, Сорокиной Веры Васильевной, такого- то года рождения, русской, учащейся восьмого класса, Первого интерната, дорогое золотое кольцо, подарок его матери. Об этом кольце он своевременно упомянул и задекларировал его, произведя собственно ручную запись в анкете при въезде. Именно, на основании этой записи и были выстроены все обвинения против Веры. Кроме того, нашлись и свидетели, которые подтвердили, что видели у нее кольцо. Но когда и при каких обстоятельствах вспомнить не могли.

Бесполезное дознание не выявило и тени раскаяния. Да и само кольцо, так и не предъявлялось к опознанию и поэтому объявлялось, похищенным. Данное заключение грозило малолетней Верке, отправкой на два долгих года, в детскую колонию. А попросту, в тюрьму и совсем не детскую.

Верка все это понимала и молчала. Она ничего не могла доказать им, всем, и ее почему-то все время спрашивали о том, чего она не делала. Да она и не могла этого сделать. Никак не могла! Эти, ее слова, могла подтвердить я, двоюродная сестра, но Верка сразу, же решила, что пусть для нее будет тюрьма и она отсидит, столько, сколько ей дадут, а меня она не выдаст. Никогда и не для кого! И я это знала!

Днем, меня пригласили зайти в свою комнату в спальном корпусе. В присутствии меня и еще двух наших подружек, которые жили с нами, а так же воспитательницы, работники милиции проводили обыск. Все вещи перевернули вверх дном, но кольцо так и не нашли. И не могли его найти. Никто не мог его найти, потому, что Верочка все очень хорошо и надежно продумала. Кольцо я носила при себе. Вернее на пальце правой ноги, закрытой, для надежности пластырем. Получасовая беседа, с каждой из нас, соседей сестры, тоже ничего не выявил. Обыск закончился сбором в чемодан сестры всех тех вещей, которые я назвала и показала, отделив их от своих. Все ее вещи и даже постель унесли. На этом, для нас, все неприятности вроде бы и закончились. А для меня потому, что у меня было железное алиби. Показания нашей тети Ани, нянечки младших классов. Кому-кому, а вот ей, сразу поверили. Что я не причастна к этой истории. Ну, да это и к лучшему. Я не доела ужи, и вместо того, чтобы еще целый час погулять, отпросилась и шла в свою комнату. У меня все валилось из рук. Я просто не находила себе места. От чего же все так глупо получилось и так плохо закончилось? А ведь поначалу все было так смешно и нам с сестрой было так весело! Лежа на кровати, я стала вспоминать все наши с ней проделки, а потом и все остальное. Меня ее отсутствие в эти долгие часы, очень пугало и я затосковала. Тосковала потому, что мы с ней до сих пор все время росли и были рядом. Спали, ели и даже в интернат этот попали вместе. А потом, долгие дни бились за то, что и жить нам разрешили вместе в одной комнате. А иначе, просто было нельзя. Слишком многое связывало нас вместе.

Вечером, я не спала и все никак не могла успокоиться от того, что ее не было рядом. За эти годы я так привыкла к ней, задорной и всегда веселой козе, что даже не представляла, как же я буду одна? А она? Как она? Где ты, Верочка?

Наши девочки пытались меня отвлечь и растормошить, а потом надолго ушли из комнаты. Видимо пошли это событие обсуждать. Поняла я. А я им это делать мешаю.

Вернулись они, когда я уже притворилась спящей. Не хотела ни с кем обсуждать и говорить что-то о ней.

Когда они уснули, я привычно подтянула нижний край ночной рубашки под одеялом, к себе на ноги, и, приложив руку туда, принялась гладить и успокаивать себя через приятные ощущения сверху своей ириски. Но все это было и не, то и не так! Валя делала это мне всегда так приятно и так классно. И пока я гладила сверху свою, чуть зарастающую черненькими волосиками мягкую и теплую ириску, я вспоминала, о ней и о нас, но это меня не успокаивало, а наоборот, сжимало что-то внутри так тяжело и так страшно.

Мы, две сестры, погодки, родились в один год и росли вместе. Наши мамки, двоюродные сестры. Они вместе жили в одной комнате нашего заводского общежития и как жили, так и все делили пополам. Видимо и того, нашего папку, так же поделили. Потому, что я родилась вместе с ней, только после ее и то, на неделю позже. И хоть над мамкой моей и тетей Наташей, ее сестрой, долго подшучивали по поводу того, что они сразу и вдвоем по шарику одинаковому проглотили и даже чуть ли ни в один день в декретный отпуск вышли, то вот само наше рождение в разное время, все их россказни отмели. В разные дни мы родились и даже в разные даже месяцы. Сначала сестра, а потом я. Пока были малыми, то и мамки для нас оби стали родными. Молочными мы стали сестрами. Побратались мы через молочко мамок наших. А это для нас малышек было таким удобным, что мы уже к годику всем сто очков наперед давали, своим одногодкам. Потому, что молочка у нас с сестрой всегда было в избытке. Нам перепадало всегда, сразу по четыре сиськи. Только соси, да расти! Что мы с успехом и делали. Раннее детство не помню. Только запомнила болезнь тети Наташи и ее скорую смерть. Все не могла понять, как это рак, такой страшный и большой, забрался к ней в печень и скушал. Это случилось, когда нам исполнилось уже по пять лет. Мне и сестре, дочке тети Наташи. Мать моя, потом уже нас двоих растила. Кормила, одевала, обшивала и воспитывала. И все делала сама. Замуж так и не вышла. Сначала тянула и радовалась, что у нее растут сразу две дочки. А потом стало тяжело жить материально, перемены начались в обществе. Вот тогда и начались, наши с Верочкой испытания. Фабрика покрутилась немного скрепя, да встала. Нет работы, нет и денег. А когда их не стало, и даже не у кого было занять, все вокруг были такие же, как мы, то и жизнь наша круто изменилась. Мать крепилась, по инерции еще на фабрику ходила, а потом запила. И все по-другому закрутилось.

Мать выпивала не одна. По нашему мнению, все вокруг тоже пили. И мужики и бабы. Жены и такие, как моя мать, безнадежная доходяга. Их так и прозвали в городе. Безнадевки. Боялись связываться, хотя видели, как они во дворах, из подъездов что-то тащат. А еще потому, что мужиков к себе затянули. Мужей их, многих. И не только пить, но и едать. Так мы впервые этим словом назвали то, что потом часто видели и не только в подъезде, но даже в нашей комнате.