Повар поведал полицейским об этих драматических событиях.

— Они меня не кусали, но все же я распух, как бочка. Пошел я в храм, там мне велели у змей прощения попросить. Я вылепил идола из глины, маленькую кобру, засунул его под бак, сделал пуджа.И сразу выздоровел.

— Молись им и проси защиты, — согласно закивал один из полицейских. — Тогда они тебя не тронут.

— Да они не кусаются, яйца и цыплят не таскают. Зимой-то их не очень увидишь, а в остальное время они часто вылезают, следят за порядком. Обползают участок, возвращаются.

— Какие змеи?

— Черная кобра, вот такие толстые, — повар показал на посудину из-под печенья в полиэтиленовом мешке. — Муж и жена.

Но от ограбления змеи их не защитили. Полицейские отогнали религиозные раздумья и направились к месту работы, почтительно обогнув змеиные угодья.

В хижине повара они почтительности не ощущали. Прежде всего опрокинули шаткую кровать и обыскали постель, оставив ее беспорядочной грудой. У Саи защемило сердце, когда она увидела имущество слуги. Несколько тряпок на веревке, бритва, кусок дешевого коричневого мыла, одеяло кулу,когда-то принадлежавшее ей. Картонная папка с металлическими застежками, пожертвованная судьей. В ней документы, рекомендательные письма, благодаря которым он устроился на работу к судье, письма Бижу, судебные бумаги — напоминание о проигранном брату процессе из-за пяти манговых деревьев далеко отсюда, в штате Уттар-Прадеш. И сломанные часы в сатиновом мешочке. Ремонт стоит слишком дорого, а выбросить жалко. Может, пригодятся. Полиция не слишком осторожничала, и заводная головка часов покатилась по полу.

На стене два фотоснимка: он с женой в день свадьбы и сын, перед тем как покинуть дом. Фото бедняков. Позы фотографируемых застывшие, неуклюжие, как перед расстрелом.

Однажды Саи сфотографировала повара камерой дядюшки Потти, застала его, когда он резал лук. Как он заохал, захлопотал! Побежал переодеваться в лучшую свою одежду, в чистые рубашку и брюки, а потом застыл возле полки с «Нэшнл джиографик». Кожаные переплеты, солидный фон.

Любил ли он жену?

Она умерла пятнадцать лет назад, упала с дерева, когда Бижу исполнилось пять лет. Собирала листья для козы. Несчастный случай, никто не виноват. Судьба собирает жатву. Бижу остался сиротой.

— Ах, шалунишка! — качал головой повар. — Но сердце у него доброе. В нашей деревне все собаки кусачие, и зубы у них, что палки. Но на Бижу они никогда не нападали. И змеи не кусали его, когда траву для коровы резал. Такой уж он у меня, — хвастался повар, лучась гордостью. — И не боится ничего. Совсем малышом еще мышей за хвосты хватал, лягушек ловил.

На снимке Бижу вовсе не казался неустрашимым. Такой же застывший, замороженный, как и родители. Запечатлен между бутылкой «кампа-колы» и плеером, на фоне нарисованного озера, слева и справа осколки окружения: чей-то локоть, носок башмака, фрагмент прически… хотя фотограф, очевидно, постарался удалить все лишнее из кадра.

Полицейские высыпали письма из папки, наугад выбрали одно трехлетней давности. Бижу только что прибыл в Нью-Йорк.

«Многоуважаемый Питаджи, не беспокойся. Все отлично. Начальник нанял меня на полный день. Одежду и пишу дают. Ангрези кхана,никакой индийской пищи. Да и хозяин не из Индии, американец».

— Он в Америке работает, — объяснял повар всем на рынке.

Вот она, Америка.

Бижу стоит по тусторону стойки рядом с коллегами.

— Желаете большую? — спрашивает сосед Бижу, Роми, пощелкивая щипцами. Он подхватывает сосиску, толстую и сочную, помахивает ею, похлопывает о сковородку, лыбится улыбчивой девушке-клиентке, которой с детства внушили, что с темнокожими людьми следует обращаться так же, как и с белыми.

Папайя «Грей». Хот-дог два раза. Содовая за доллар девяносто пять.

Настрой людей, с которыми Бижу работал, удивлял его, ужасал, потом радовал, снова удивлял и ужасал.

— Лучку, горчички, маринада, кетчупа?

Щелк-щелк.

— Чилли-дог?

Шлеп-шлеп. Как извращенец, выскочивший из-за дерева, помахивая определенной частью тела.

— Так большую или маленькую?

— Большую, — улыбается беззаботная клиентка.

— Отлично. Напиток — апельсин, ананас?

Заведение веселенькое, все в пестрых гирляндах, пластиковых апельсинах и бананах, но жарко, выше тридцати градусов. Пот ручьями льет.

— Желаете индийский хот-дог? Американский хот-дог? Или особый хот-дог?

— Прекрасно кормите, сэр, очень вкусно, — хвалит дама из Бангладеш, приехавшая в гости к сыну-студенту. — Но названия я бы все сменила. Какие-то бессмысленные на самом деле…

Бижу смотрит, как ведут себя коллеги, учится, так же помахивает колбасками, но сникает, когда после работы все направляются к дамам-доминиканкам на Вашингтон-хайтс. Всего тридцать пять баксов!

Он маскирует свое смущение деланым отвращением:

— Фу, да они все грязнули! Сучки вонючие! Дешевки! Вот подхватите что-нибудь… — Звучат его доводы неубедительно, все только смеются. — Черные, некрасивые… Хубши!Меня от них тошнит.

— Мне сейчас, знаешь, все равно, мне хоть с собакой, — ржет Роми, как лошадь, и гавкает: — Р-р-р-гав!

Все веселятся.

Они молодые, здоровые мужчины. Он еще ребенок. Ему девятнадцать, но выглядит и ощущает себя он гораздо младше.

— Слишком жарко, — оправдывается он в следующий раз.

Потом:

— Слишком устал.

Время года меняется:

— Слишком холодно.

В глубине души он даже обрадовался, когда управляющий получил предписание проверить «зеленые карты» персонала.

— Ничего не поделаешь, ребята, — оправдывается он перед своим штатом, розовый от смущения. Неплохой парень. Зовут его Франк — просто смех. Франк торгует франкфуртерами. — Просто тихо испаритесь, да и все…

Что ж, они испарились.

Ангрези кхана.

Повар представляет себе ветчинный рулет, извлеченный из здоровенной консервной банки и разрезанный для дальнейшей тепловой обработки. Суфле тунца, кондитерский пирог хари.Конечно, раз сын готовит английскую пишу, положение его выше, чем у простого индийского повара.

Полиция почему-то заинтересовалась первым письмом, принялась за остальные. Что ищут? Контрабанда? Торговля оружием? Или как самим смыться в Америку?

В письмах Бижу менялось лишь название места работы. Но это повторение внушало какое-то спокойствие, дышало уютом.

— Прекрасное место, — сообщал он знакомым. — Еще лучше, чем раньше.

Он представлял себе диван, телевизор, счет в банке. Он переедет к сыну, у него появится невестка, которая будет подавать ему пищу и разминать ступни, и внуки, много внуков, чтобы хлопать по пухлым попкам.

Время заснуло в доме у подножия гор, поросло мхом и папоротниками. Каждое письмо — шажок к будущему.

Он обдумывал каждое слово, сочиняя ответы сыну, чтобы тот не потерял уважения к необразованному отцу.

«Экономь, откладывай деньги. Не раздавай их взаймы. В мире много обманщиков, не знакомься с кем попало. Не забывай о еде, кушай как следует. Отдыхай, береги здоровье. Если что сделать задумаешь, с Нанду посоветуйся».

Нанду — односельчанин, тоже уехавший в Нью-Йорк.

Как-то они получили письмо с купоном на бесплатный надувной глобус «Нэшнл джиографик». Саи заполнила все строчки и клеточки, отправила купон на какой-то почтовый ящик в Омахе. Много времени прошло, они уж и думать забыли об этом купоне, как вдруг обещанный глобус прибыл вместе с поздравительным сертификатом, восхваляющим тягу к знаниям, к новым горизонтам, к открытиям. Они надули глобус, прикрепили его к оси винтами — все это они нашли в посылке. Пустыни, горы, равнины, снега полюсов… Саи показала повару Нью-Йорк, где теперь жил его сын, объяснила, почему в Нью-Йорке ночь, когда в Индии день, как сестра Алиса объясняла им в монастыре Святого Августина с помощью апельсина и фонарика. Повар подивился, что день сначала приходит в Индию, а только потом в Америку. С остальным дело обстояло как раз наоборот.