Я показала на них.

— Нет, моя сладкая. — Мама покачала головой. — У тебя и так полно игрушек. Мы не будем это покупать.

Я снова показала на кубики и взвизгнула. Задергала ногами.

— Нет-нет! И не устраивай мне истерику. Мамин голос зазвучал строже.

Мне не нужны были эти злосчастные кубики, я просто хотела объяснить, что они опасны, хотела, чтобы мама попросила кого-нибудь их убрать, пока не пострадали другие дети. Но я могла только судорожно дергаться, показывать на кубики и визжать. И я старалась визжать погромче.

Мама, толкая тележку, выбежала из отдела игрушек.

— Прекрати! — кричала она.

А я, если бы и захотела, не могла уже прекратить. Я страшно злилась, что она меня не понимает. Начался очередной срыв. Мышцы натянулись как струны, тело выгнулось. Я истошно вопила, молотила прямыми, будто деревянными, руками и ногами по тележке, по маме, пыталась показать, что надо вернуться в отдел игрушек.

В магазине было полно людей. Некоторые останавливались и удивленно таращились на нас, другие смущенно отводили взгляд.

Мама подбежала к выходу и подхватила меня на руки, бросив тележку вместе со всеми покупками.

Машину мама открывала со слезами на глазах. Пристегнула меня, уселась за руль и спросила, чуть не срываясь на крик:

— Ну, в чем дело, что с тобой не так?

То есть она, конечно, прекрасно знала, что со мной не так, но уж слишком необычно я себя вела. Еще пару минут я хрипела и хватала воздух ртом, потом задышала нормально и успокоилась. В конце концов, может, люди все-таки смотрели новости и не купят эти кубики?

Дома мама вызвала врача и рассказала ему о моем припадке. Врач выписал успокоительное, но мама не стала его давать, потому что я уже вела себя совершенно нормально.

Так она и не поняла, что я пыталась ей сказать в тот день.

Врачи. Даже не знаю, с чего начать. Они совсем, совершенно меня не понимают. Мама работает медсестрой, умеет говорить с ними на одном языке. А вот они вообще не умеют со мной говорить, ни на каком языке.

За мою недолгую жизнь как минимум полсотни докторов пытались разобраться, что со мной делать, но ни одна попытка не увенчалась успехом. Поэтому я махнула рукой и веду себя с врачами как умственно отсталая: сижу, уставившись в одну точку, и делаю вид, что не понимаю вопросов. Короче, делаю то, чего они от меня ждут.

В пять лет ребенка положено определять в школу, и мама повела меня к очередному врачу. Он должен был разобраться, хорошо ли я соображаю. Мама вкатила коляску в кабинет, поставила на тормоз и проверила ремень: если он расстегнется (такое иногда случается), я соскользну с сиденья, как спагетти с вилки.

Врач оказался огромным дядькой. Ого, какой великан, подумала я. Нижняя пуговица на рубашке расстегнута, и виден необъятный живот.

— Меня зовут доктор Гризли, — произнес он раскатистым басом.

И имечко в самый раз. Нарочно не придумаешь.

— Ну что, маленькая, давай поиграем? Я буду задавать тебе вопросы, а ты бери игрушечки со стола и играй. Договорились?

И так целый час? Ну, придется помучиться.

Откуда-то из-под стола он вытащил обшарпанные деревянные кубики — крашеные, но, будем надеяться, без свинца, — а потом наклонился надо мной, хоть пересчитывай у него все поры на носу. Я почувствовала себя Гулливером среди великанов.

— Пожалуйста, собери из этих кубиков пирамидку, — произнес он медленно и громко, будто у меня еще и проблемы со слухом: в том, что я плохо соображаю, он и так не сомневался.

Ну и кто тут, спрашивается, плохо соображает? Как я должна ее собирать, если я даже не могу взять кубики в руку? Я бы не сложила эту пирамидку даже за все сокровища мира, хотя отлично представляла себе, как это сделать. Резким движением руки я сбросила кубики со стола — они с грохотом рассыпались по полу. Доктор Гризли забавно пыхтел и охал, пока их собирал, — я еле сдержала смех.

Потом он извлек из стола карточки — у каждой в середине цветной кружок.

— Так, Мелоди, скажешь мне, когда я покажу голубую карточку. — По тону было понятно, что он считает это задание пустой тратой времени, все равно не справлюсь.

Когда он показал картонку с голубым кружком, я указала на нее и выдала что-то вроде «Гы-а».

— Гениально! Восхитительно! Отлично! — завопил он с таким воодушевлением, будто я как минимум прошла по конкурсу в университет. Жалко, что я не умею презрительно фыркать.

В ответ на зеленую карточку я дернула ногой и попыталась произнести звук «з», но вышло только мычание. Доктор Гризли сразу увял.

Он что-то нацарапал в блокноте, вытащил еще одну стопку карточек и все так же громко, растягивая слова, стал объяснять:

— Мелоди, сейчас будут трудные задания, так что постарайся.

Я спокойно смотрела, как он раскладывает передо мной карточки.

— Первое задание. Найди лишний предмет.

Похоже, он насмотрелся «Улицы Сезам».

На карточках были нарисованы помидор, вишня, красный воздушный шарик и банан. Я сразу догадалась, что лишний — шарик, но так слишком просто и неинтересно. Поэтому я выбрала банан — потому что он не красный и не круглый.

Доктор Гризли что-то со вздохом записал в блокнотике.

— Перейдем ко второму заданию.

Он выложил карточки с лисицей, волком, собакой и тюленем: нужно показать, у кого из них детенышей называют щенками.

«Планета животных» — мой любимый канал. Как можно не знать, что у всех этих животных детенышей называют щенками? Я-то думала, что врачу полагается быть умным. И что ему ответить? Очень аккуратно я по очереди дотронулась до всех четырех карточек. И повторила то же самое еще раз чтобы доктор понял наверняка. Но я зря старалась.

Он пробормотал себе под нос «собака» и снова уткнулся в блокнот. Похоже, он окончательно поставил на мне крест.

На полке в кабинете стояла книжка с обложкой, очень похожей на нашу с папой любимую «Баю-баюшки, луна!». Только название на испанском. Вот бы посмотреть ее, думала я, но как объяснить, чего я хочу?

Я миллион раз видела все выпуски «Улицы Сезам», знала наизусть все мультики про испанскую девочку Дору, часами смотрела испанские каналы и неплохо научилась понимать испанский язык — главное, чтобы не сильно тараторили. Уж по крайней мере, чтобы прочесть название книжки, моего словарного запаса вполне хватило. Но доктору Гризли это не интересно.

И музыка ему не интересна. А я помнила слова и мелодии сотен песен, могла воспроизвести по памяти целую симфонию — у себя в голове.

И знала все цвета, названия всех геометрических фигур и всех животных, какие полагалось знать детям моего возраста, и еще кучу всего, чего мне знать пока не полагалось. Я легко считала в уме до тысячи и обратно. И узнавала на карточках сотни слов. Только никто об этом не подозревал.

А этот доктор Гризли и за тысячу лет, даже в самом распрекрасном медицинском колледже, не научился бы меня понимать. Поэтому я сделала «умственно отсталое» лицо и стала вспоминать, как прошлым летом мама водила меня в зоопарк. Слоны там были классные, но воняло от них ужасно! Доктор, кстати, чем-то напомнил мне одного из них. Ни он, ни мама не поняли, чему я улыбаюсь. Приговора мы ждали в приемной. Доктор Гризли не долго раздумывал, и скоро нас пригласили обратно в кабинет.

Почти все взрослые почему-то считают, что я плохо слышу. Говорят обо мне прямо при мне, будто я пустое место: чего стесняться недоразвитой? Зато сколько всего интересного узнаешь! Но доктор Гризли вообще всех переплюнул. Он даже не пытался деликатничать и совершенно без подготовки вывалил на маму все гадости, какие только мог придумать. Ей, наверное, показалось, что ее переехал грузовик.

— Миссис Брукс… — доктор Гризли прочистил горло, — у вашей дочери Мелоди — крайняя степень умственной отсталости, вызванная обширным повреждением мозга.

М-да, несмотря на свои пять лет, я сразу поняла, что дела мои плохи: в благотворительных телемарафонах такие слова звучали не раз. Стало трудно дышать.