Комендант стоял у крайней деревенской избы колхозного конюха Абрамова, который проживал со своей парализованной женой и двадцатилетней дочерью Феклой. Во двор к ним заехал грузовик прямо через забор, подмяв под себя плетень. Солдаты гонялись за курами, а двое из них уже грузили в кузов зарезанного поросенка.

– Деревня оцеплена. Приступаем, – комендант был немногословен.

– Нас интересуют семьи коммунистов, красноармейцы, и евреи. Веди! – приказал он Антону, и отдал команду солдатам. Четверо немцев с винтовками встали рядом с Вернером.

– Где хозяин? – майор рукой в перчатках держал Феклу за подбородок. – Отвечай быстро!

– М-м-моби. Н-нет его, – девчонка тряслась от испуга, и не могла ни чего вразумительного ответить.

– Ее отца мобилизовали в начале войны, – Антон пришел ей на помощь. – Погнал колхозный скот в эвакуацию. И еще не вернулся. Он работал конюхом.

В передней избе на подушках лежала больная мать. Нездоровый, тяжелый запах гниющего тела сразу ударил в нос. Вернер закрыл лицо носовым платком, и тут же выбежал на улицу.

– Дикари. Так люди не живут. Почему ты указал этот дом в своих списках?

– Так хозяин то ушел с Красной Армией.

– Ты же сам говоришь, что его мобилизовали. А это большая разница. Впредь будь внимателен.

Во дворе сапожника Малкина их встретил старый немощный еврей в резиновых склеенных самодельных галошах на босую ногу, с растрепанной тощей седой бородой. Он опирался на сучковатую палку обеими руками, и смотрел на пришедших своими подслеповатыми глазами.

Антон вместе с немцами сразу же вошли в дом. Передняя и задняя избы, а так же сапожная мастерская оказались пустыми. Солдаты перевернули все, что могли, обыскали сарай, подожгли стожок соломы за огородом, но так и ни кого не нашли.

– Где семья? – староста тыкал пистолетом в грудь старика. – Куда они спрятались? Два часа назад я видел его внучку, господин майор.

– Видеть мало, надо знать! – резко, в грубой форме ответил Вернер. Повернувшись к солдатам, добавил:

– Erschisen! – и указал рукой на старика-еврея. – Спрашивать бесполезно: все равно ни чего не скажет.

Дед понял без перевода команду коменданта, вдруг выпрямился, пригладил рукой бороду, зачесал ладонью волосы на голове, по военному прижал пятки, выставив вперед грудь. Побледневшие губы что-то шептали.

Антона поразило то спокойствие, с каким старик принимал смерть: гордо, как неизбежность, стараясь выглядеть при встрече с Всевышним чистым, опрятным.

После выстрелов упал не сразу, а какое-то мгновение еще стоял, уцепившись в палку, боль и страдание застыли на его лице, но ноги уже подкосились, и он рухнул на землю, задрав к небу бороду, не выпуская из рук свой посох.

Дом сапожника пылал, когда Щербич вместе с немцами зашли к Скворцовым.

Хозяин лежал на печке, его жена с младшей дочерью Ольгой кормила внуков за столом. Никакого испуга или паники на их лицах Антон не заметил. Дети старшего сына Володи мальчики – погодки пяти, шести и семи лет обернулись от стола, и с интересом рассматривали вошедших вооруженных людей. Двухлетняя девочка дочери Любы сидела на руках у Ольги, и взирала на чужих дядей с детским любопытством.

Солдаты сразу же приступили к обыску, а майор Вернер и староста занялись допросами.

– Посторонние в доме есть? – комендант обратился к хозяину.

– Кто есть, тот перед вашими глазами, – Григорий Степанович сел на край печки, свесив ноги. – А в чем, собственно, дело?

– К вам недавно заходила дочь сапожника Варя Малкина. Где она?

– Антону не терпелось показать рвение в службе. Его прямо распирало чувство мести после расстрела старого еврея. Так опростоволоситься: еще два часа назад он сам лично видел еврейские семьи, а сейчас должен из-за них извиняться и краснеть перед таким человеком, как господин комендант!

– Господин майор, избавьте меня, пожалуйста, от общения вот с этим ничтожеством, что стоит посреди моей избы, – Скворцов обратился к Вернеру, полностью игнорируя Антона. – Прошу прощения, что не могу встретить своего врага стоя, как подобает полковнику русской армии.

– Вот как!? – с удивлением и интересом воскликнул комендант. – С кем имею честь разговаривать?

– Полковник русской армии Скворцов Григорий Степанович! – дед на секунду склонил голову в поклоне.

– Бывший полковник, бывший! – Щербич не мог простить такого оскорбления в присутствии коменданта. – А сейчас ты никто, пустое место! Где жидовка, что заходила к вам недавно, я спрашиваю?

– Запомни, мразь, офицеров бывших не бывает! Впрочем, тебе этого не понять, – дед сделал попытку спуститься с печки, но резкая боль в спине остановила его на полдороги. – Радикулит некстати. Хотя какая болезнь может быть желанной?

– А почему вы так смело заявляете, что я ваш враг? Не боитесь? – этот старик определенно нравился коменданту. – Ведь мы пришли освободить вас от коммунистов, которые лишили таких как вы если не жизни, то уж права на нормальное существование отобрали точно.

– Позвольте, я отвечу по порядку, – Скворцов поудобней уселся, стараясь найти такое положение, при котором не так бы донимала боль в спине. – Начну с конца. Это мое Отечество, плохое или хорошее – но оно мое. И мы сами между собой разберемся со временем, кто из нас прав, кто виноват, кто кого лишал, кто кого награждал. Да офицеру и не пристало выбирать – хорошая его Родина, или плохая. Он ее обязан любить такой, какая она есть – царская, большевистская, или еще какая. И защищать обязан, не рассуждая! Ее, как и мать, не выбирают. Вы, господин майор, это знаете не хуже меня. Она дана нам от рождения – одна и на всю жизнь! А вы вторглись на мою Родину, значит вы – мой личный враг, и в этом ваша главная ошибка, и, к счастью моему, не единственная. А я найду, обязательно найду способ стать в общий строй на защиту моего Отечества.

Майор слушал старика, не перебивая, облокотившись на край стола. Семья с волнением наблюдала за происходящим, забившись в угол. Только Антон не находил себе места, желая как можно скорее заткнуть рот этому не в меру болтливому человеку. И не понимал майора – как можно такое слушать и терпеть? Пуля – и этот недобитый полковник заглохнет навечно!

– И, последнее, – продолжил Скворцов. – Вы спрашиваете, боюсь ли я? Более глупого вопроса я от вас не ожидал, – дед даже усмехнулся, глядя в глаза коменданту. – Настоящему русскому офицеру не положено бояться, ясно вам или нет? Если испугался врага, значит, ты не офицер, а вот такая слизь, как ваш староста.

Последние слова старика не понравились майору. Он побледнел, желваки заходили на лице, глаза начали наливаться кровью. Однако он еще сдерживал себя усилием воли.

Антон уже больше не мог терпеть, и выхватил пистолет, но Вернер остановил его взмахом руки.

– А в чем еще наша ошибка? – стараясь говорить спокойным тоном, майор обратился к деду.

– Отвечу! Вы призвали себе в помощь такие отбросы общества как ваш староста. Делать ставку на изменников и предателей – участь слабого. Вы обречены на поражение. Попомните мои слова – эти особи предали Родину, а при случае и вам с удовольствием выстрелят в спину.

– Ну что ж, по крайней мере, честно и смело, – комендант потерял интерес к беседе. – Мы не за этим пришли. Где еврейская девочка?

– Попрощалась, и убежала. Куда – не говорила, – с печки ответил хозяин. – А если бы и знал, не сказал.

– Господин майор, – заговорил Антон. – У них нет дома двоих взрослых сыновей и дочери– врача. Это подозрительно.

– А на это что скажете, господин полковник? Или тоже не знаете, где они?

– Ну почему же – знаю. Они там, где должны быть истинные патриоты своей Родины – воюют против вас, своих врагов. Мои дети не могут стоять в одном строю с таким ничтожеством, как ваш староста и ему подобные.

– Вы подписали себе приговор, господин полковник! – от лояльного прежнего человека не осталось и следа. Посредине избы стоял волевой, твердый, исполнительный офицер Германской армии. – Расстрелять! – приказал он Антону.