Ну, что ж. Надо ответить так, чтобы у майора не осталось сомнений.

– Добродетель всегда останется добродетелью, и уж коль она есть, то она не нуждается в дополнительных усилиях быть замеченной, по достоинству оценённой прихожанами. Добро, как и слова Божьи, всегда найдёт дорогу к свету и войдёт в души людей беспрепятственно.

Майор остановился у окна, покачивался с носка на пятки, заложив руки за спину.

Где-то опять прогремел взрыв, отзвук которого ещё раз подчёркивал, что не всё так спокойно за стенами бывшей средней школы.

– Реалии таковы, что мы живём в военное время, – в подтверждение взрыва начал комендант, повернувшись лицом к гостю.

Батюшка тоже встал, не сводил взгляд с мерно расхаживающего хозяина кабинета.

– Только из уважения к вам, отец Василий, напоминаю, что всякие контакты, всякая помощь красноармейцам, комиссарам, евреям запрещена. Вы знаете об этом?

– Да, знаю.

– Надеюсь, и знаете, чем грозят последствия непослушания, неисполнения приказов немецкого командования?

– Да, знаю. Расстрел.

– Тем лучше, что вы всё знаете. Верю, что вы – человек благоразумный, и мы с вами подружимся.

– Да, господин майор. Истинная вера только укрепляет души людей.

– Не смею больше вас задерживать, – комендант проводил гостя до дверей. – И всё-таки, батюшка, настоятельно рекомендую верить в могущество Германии, – уже стоя на крылечке, не преминул напомнить майор.

Священник не ответил, лишь сильнее сжал кулаки.

Отец Василий негодовал: как же не знать, если неделю назад он присутствовал на казни, расстреле безоружных, безвинных Корольковых, целой семьи. Видите ли, оказали помощь своим соотечественникам – раненым солдатикам. Так под личным руководством самого господина коменданта Вернера расстреляли бедняжек. И он говорит, что учился в Петербурге? Разве могут наши, русские люди дойти до такого, пасть так низко, чтобы вот так, безоружных, раненых… Нелюди это. Знал бы его отец Рудольф Каспарович, руки бы на себя наложил из – за стыда за сына.

Милосердие, сострадание – вот что должно двигать мыслями, чувствами истинного христианина при виде страждущих, нуждающихся в заботе, а немцы что? Это же ужас, это же не укладывается в голове. И они хотят перетащить на свою сторону церковь? Вот уж никогда!

Всю дорогу до дома отец Василий спорил с воображаемым собеседником, доказывал, утверждал свою правоту.

«Им не понять, что вера во Христа и любовь к Родине на Руси неразделимы, неотделимы. Испокон веков они идут вместе, рука об руку: строят, созидают и защищают Русь свою единым целым. А тут вдруг где-то в Германии решили по – своему, решили разделить. Да-а, хорошо вы там расписали у себя в штабах, по – немецки грамотно. Но вот этого единения Христа и любви к Родине в душах русских людей, в душах православных, не учли. Значит, вы просто не знаете христианскую душу, душу русского человека. Не на долго вы к нам. Погоним вас гадкой метлой, как самую последнюю погонь, избавимся, как от сатаны, как от нечисти, прости, Господи. Он ещё напоминает о величии Германии. Как бы не так! Рухнет, обязательно рухнет твоя Германия, сломаем! Ты нас не знаешь, господин немец. А Русь… Русь… стояла и стоять будет!».

Матушка встретила отца Василия у колодца, что напротив церквы, у дороги. На её лице отображалось одновременно и ожидание, и радость встречи, и большое таинство, что выпирало, лезло наружу. Всем этим она готова была поделиться только с мужем, с батюшкой.

– Отец родной! Тебя не пытали?

– Что-то ты, матушка, как будто пуд злата нашла, настолько таинственен вид твой, – батюшка не ответил на вопрос женщины, а обнял жену, прижал на мгновение к себе, балагурил и у самого загорелся взгляд, глядя на такую загадочную матушку.

– Так тебя не пытали? – снова спросила, заглядывая в глаза, пытаясь по ним понять истинное состояние мужа.

– Хамы, возомнившие из себя победителей, душа моя, вот и все твои страхи, – успокоил отец Василий. – Но что у тебя случилось, открой тайну, радость моя?

– Пойдём в дом, отец родной, там всё поведаю. Как на духу, – заговорчески зашептала матушка, увлекая за собой батюшку.

И уже в доме под большим секретом поведала, поминутно оглядываясь на окна, за которыми группа немецких солдат обливались водой из колодца.

– Сразу после того, как тебя увезли антихристы, прости, Господи, за забором у колхозного сада обнаружила раненых красноармейцев. Тебя ждала, не спрятала, и помощи не оказала, они там маются, тоже ждут.

И на самом деле, за забором, что отделяет небольшой огород при церквушке от колхозного сада, батюшка увидел троих красноармейцев: молодая девушка в защитной гимнастёрке, двоих мужчин. Один из них, что по старше, ранен, другой – азиатской внешности сидел чуть в стороне с автоматом в руках, внимательно наблюдал за священником, не выпуская оружия.

– Батюшка, батюшка! – девушка подалась вперёд, встала на колени, ухватилась за плетень. – Помогите, батюшка! Который день идём, товарищ политрук тяжело ранен, от Березины Азат несёт на себе, – кивнула головой в сторону солдата.

Раненый лежал без движений, с застывшим серым от потери крови лицом. Измождённые, усталые лица девушки и солдата взывали о помощи без слов.

Отец Василий повернулся, отыскал глазами немецких солдат с проходивших мимо машин, что толпились у колодца.

– Проследи за мной, дочь моя. На заднем дворе церквы стоит флигелёк, пристроечка, я пойду туда, подготовлю место. Вы, как только уедут немцы, тихонько пробирайтесь во флигель.

«Вот и вступили мы с тобой в противоречия, господин комендант, – священник перебирал хлам, освобождал места, делал что-то наподобие лежаков. – Да-а, как хорошо и по – немецки грамотно вы распределили наши роли, мою роль, роль церкви православной там, у себя в штабах, в Германии. Какая самонадеянность, какая гордыня! Мол, солдаты-победители имеют право на шалости.

Милый мой! О какой победе ты ведёшь речь? У нас на Руси есть мудрая поговорка: „Не говори гоп, пока не перепрыгнешь", – а вы уже себя записали в победители, лавры примеряете. И потом, как это я не стану помогать страждущим? Как это должно выглядеть? Скажу им: „Пошли вон! Немцы не велели!". Вы хотя бы думали, прежде чем говорить.

Это когда они, русские солдаты, меня, полкового священника, ещё в ту, японскую войну, под Тюренченом, в рукопашной защищали, себя не жалея, а я возьму вот сейчас и откажу им?! Какой бред! Вера во Христа и любовь к Родине у нас в крови, господа немцы. И они неразделимы. И Родина для нас – это вот эти солдатики, и мы их не бросим, не предадим, а спасём, вместе с ними вас, поганцев, изгоним из земли нашей».

Священник ладил топчаны, и в который уж раз за сегодняшний день спорил с воображаемыми собеседниками, а руки своё дело делали. Вот уже готовы что-то среднее между кроватью и топчанам, но батюшка уверен, что красноармейцам будет как раз кстати. Сейчас важно разместить их здесь да послать гонца за доктором Дрогуновым Павлом Петровичем. Без него никак не обойтись, судя по всему. И пригласить его сюда нужно как можно скорее. Для этой цели очень даже подойдёт сосед юродивый Емеля.

Эта пристройка, как и сама церковь, была возведена давно, во времена восшествия на престол последнего царя Российской империи и в его честь. Сложенная из леса-кругляка, она хорошо сохранилась и готова была ещё простоять столько же. Вот только крыша маленько прохудилась, всё никак не доходили руки починить. А сейчас какая крыша?

Сама церковка, хотя и не большая, с одним куполом, без колокола, который сбросили ещё в двадцатых годах, построена в очень удачном месте на перекрёстке дорог у шассе Москва-Брест. Видна со всех сторон, притягивает взор издалека, и никогда не пустовала. Разве что, когда арестовали настоятеля церкви отца Василия перед самой войной. Тянется народ со всех деревень прихода: Слободы, Вишенок, Борков, Пустошки и Руни. А на престольные праздники всех желающих уже не может вместить в себя храм, толпятся люди даже на улице. Вот оно как…