Захлебнувшись черной меланхолией, Канаме втиснулась в угол, обняв колени и зарывшись в них лицом. Мысли о Соске попеременно бросали ее то в злость, то в разочарование, то в безнадежную, отчаянную тоску. Но скоро лихорадочная стадия миновала, и осталась лишь мрачная и тяжелая депрессия. Даже мысль о том, какой жалкой она себя показала, вызвала лишь слабенькую вспышку раздражения, ничуть не сравнимую с теми громами и молниями, что она, бывало, метала в Соске.

Завтра она попросит Тессу убрать его с должности ее телохранителя. Пусть заменят Соске кем-нибудь другим, а то и вовсе прекратят эту глупую охрану — она не будет расстраиваться. Канаме больше не хотела видеть его рядом, особенно таким, как сегодня. Она — не обуза, и уж, тем более, не его обуза. На этом — точка.

Коку, матросу первого класса, которого звали Казуя Хироси, достало деликатности оставить ее в покое. Пару часов назад в командную столовую, примыкавшую к камбузу, заглянул Соске и спросил, не видел ли тот Канаме. Казуя ответил, что ее здесь нет. Было странно слышать, как кок, такой же японец как она, изъясняется по-английски.

Канаме чувствовала себя такой опустошенной, вымотанной и изможденной, словно целый день пахала, как проклятая. Тяжелая усталость клонила голову к коленям, и она сама не заметила, как задремала. Но не прошло и десяти минут, как она вскинулась, тяжело дыша и вспотев — обида и тоска снова лихорадочно погнали ее мысли по замкнутому кругу. Так, то мучаясь и терзаясь, то в изнеможении проваливаясь в тревожный сон, она провела еще пару часов.

Не в силах смотреть на нее, кок нарушил молчание. Заломив страничку книги по океанографии, которую читал, он участливо заговорил:

— Эй, Канаме, мне не жалко, что ты здесь сидишь, но, может быть, хотя бы покушаешь чего-нибудь?

— Спасибо, не надо, — едва слышно отозвалась она.

— Да и поспать все же удобнее в командирской каюте.

— Я не хочу возвращаться.

Еще бы. Она даже представить себе не могла, как сейчас смотреть в глаза кое-кому.

— Слушай, не расстраивайся так. Пойди, прими душ, выспись, как следует, глядишь — легче станет.

Канаме исподлобья глянула на кока.

— Я вам мешаю?

— Нет-нет, ни капельки, — отозвался он с неловкой улыбкой.

Но было очевидно, что и здесь она всего лишь очередная ненужная обуза. Ей не осталось ничего, кроме как подняться и, едва волоча ноги, покинуть камбуз.

В то же самое время

«Туатха де Данаан», отсек оперативного инструктажа № 1

Для охраны захваченного террориста были организованы караулы со сменой каждый час.

На «Туатха де Данаан» не имелось специальной гауптвахты, поскольку требовалась она крайне редко, а обитаемое пространство внутри подлодки было жестко лимитировано. В тех редких случаях, когда на борту появлялись пленные или пассажиры, использовались обычные каюты. Теперь они не годились, и для содержания пленника был выделен отсек оперативного инструктажа номер один, превратившийся в импровизированную тюремную камеру.

Рядовой Лян, оперативник из ПРТ, нес уже второй караул за сегодня вместе с сержантом Данниганом из СРТ. Усевшись на табуретах по сторонам ведущей в проход двери, стражи пристально наблюдали за пленным. Им сообщили, что необходимо поддерживать постоянную бдительность — это задача первостепенной важности. Поднадзорный террорист — Лян не знал его имени — был затянут в смирительную рубашку и прочно прикован к металлическому стулу наручниками и кандалами. Во рту торчал кляп. Ножной протез был отстегнут и вместе со всеми остальными личными вещами пленника хранился в соседнем помещении. Лян не мог представить себе побега при таких условиях, как бы тот ни изощрялся.

Не прошло и десяти минут после смены караула, как Лян соскучился настолько, что его начала одолевать зевота. Хотя он изо всех сил старался подавить ее и выглядеть сосредоточенным и настороженным, сержант Данниган бросил на него острый взгляд.

— Виноват, — пробормотал Лян, прикрывая рот.

— Похоже, карьера снайпера тебе не светит, — язвительно заметил сержант.

Конечно, совершенно необходимым качеством любого снайпера всегда было умение сохранять неподвижность, оставаясь в одном и том же положении в течение долгих часов. Лян понял, что сержант невысоко оценил его способности.

Данниган был крупным, мускулистым человеком с толстой шеей, круглой головой и толстым шрамом, пробороздившим щеку вплотную к правому глазу. Он всегда выглядел угрюмым и до этого момента не перемолвился с Ляном и парой фраз.

Лян фыркнул и ответил:

— Может и так, но даже гимнаст из шанхайского акробатического балета не сможет выпутаться из таких оков. Я думаю…

— Наша работа не в том, чтобы думать, а каждую секунду бдеть на случай опасности. Лучше бы тебе не забывать.

— Опасности? Да ладно, какие тут могут быть опасности?

Лоб Даннигана пересекла глубокая морщина. Он деловито посмотрел на часы, бросил взгляд на террориста и спокойно предположил:

— Давай посмотрим… к примеру, вот такая.

Говоря это, сержант вынул из кармана цилиндрический глушитель и принялся деловито навинчивать его на свой автоматический пистолет.

Лян со все возрастающим удивлением следил за его действиями.

— Чисто гипотетически, если бы я поступил вот так, что бы сделал? — спросил Данниган, наводя дуло пистолета в лоб Ляну.

Вздрогнув, тот возмущенно воскликнул:

— Что за глупости?! Так нечестно!..

— Почему же нечестно? Вот тебе и опасность. На то и щука в пруду, чтобы карась не дремал.

Блекло-голубые глаза Даннигана смотрели пристально и серьезно. Так смотрит учитель, намеревающийся преподать ученику суровый урок.

Не в силах отвести глаза от черного дула, рядовой сглотнул и закивал:

— Так точно, сэр. Виноват! Э-э… господин сержант?

Данниган широко ухмыльнулся.

— Славно, что ты понял, наконец.

Лян облегченно вздохнул. Но ухмылка сержанта стала еще шире, когда он добавил:

— Только вот поздновато.

Его палец нажал на спусковой крючок.

Пуля попала рядовому Ляну прямо в лоб, и он умер мгновенно. И выстрел, и смерть прошли почти неслышно.

Когда кандалы, наручники, смирительная рубашка и кляп оказались свалены горкой на палубе, Гаурон, наконец, почувствовал себя самим собой. Размяв закостеневшие от долгой неподвижности суставы, он покрутил головой. Ножного протеза не было, и он остался сидеть на стуле.

— А я уж думал, что так и буду торчать запеленатым, — удовлетворенно заявил он.

Данниган мрачно скривился.

— Я рассматривал и такой вариант, но последняя операция все расставила по местам. Здесь одни придурки. Не желаю иметь ничего общего с этим детским садом.

— Правда? — поднял брови Гаурон, сегодня впервые в жизни встретившийся с Данниганом.

Шпион, которого организация сумела внедрить в Митрил, мистер Цинк, начал действовать совсем недавно. Но митриловец, который освободил Гаурона, был одним из людей, подкупленных Цинком. У агента возникли серьезные проблемы с подкупом — выяснилось, что большая часть персонала обладает слишком уж высокими принципами, чтобы поддаться на такое. Каждая перевербовка была страшно трудной и рискованной; впрочем, Гаурона это уже не интересовало. Если хотя бы один изменник нашелся, стоящая перед ним задача захватить или уничтожить этот корабль становилась выполнимой.

— Тогда — добро пожаловать в Амальгам, мистер, э-э…

— Данниган. Джон Данниган.

— А-а, будем знакомы, Джон, — ухмыльнулся Гаурон, протягивая руку.

Игнорируя ее, Данниган набычился:

— Не так быстро, узкоглазый. И не фамильярничай мне тут.

— Да?

— Нас связывает только бизнес. Ты хорошо понимаешь?

Гаурон почесал в затылке, потом печально покачал головой.

— Сейчас ты, наверняка, скажешь: «Я не собираюсь выполнять твои приказы», верно?

— Ха. В точку попал, узког…

В следующую секунду, не вставая с кресла, Гаурон молниеносно сцапал запястье Даннигана. Резкое скручивающее движение, рывок, и огромное тело сержанта точно по волшебству взлетело в воздух, прокрутилось и со всего размаху приложилось об палубу. Не успел тот опомниться, как Гаурон уже уселся на нем верхом. Нож, который был в руке сержанта, тоже перекочевал к нему.