Через несколько минут он вернулся. Он принес и швырнул мне другую пару колодок. Но и эта пара не подошла. Я не смог даже втиснуть ноги в эти колодки.

Зло выругавшись, комендант велел мне остаться на этот день дневальным по бараку. Остальных пленных повели на работы. В этот день была по-настоящему зимняя, морозная погода.

Через полчаса после ухода моих товарищей в барак опять вошел комендант. Он велел мне подмести пол во всех помещениях, очистить от золы все печки, проветрить помещения. Затем он велел мне взять два ведра и принести с улицы уголь для печек. Я ему показываю, что на улице мороз, а я без обуви. Комендант, рассвирепев, заорал: «Fort!» («Вон!») И я, подхватив ведра, в одних портянках выскочил на улицу. Быстро набрав уголь из кучи, бегом возвращаюсь в барак. И так три раза. Портянки промокли и обледенели, а ноги совершенно окоченели.

Только я успел натаскать угля, как опять появился комендант. Он через переводчика объяснил мне, что на наш отсек полагается полтора ведра угля, а на остальные отсеки — по два ведра с четвертью. Я учтиво и внимательно выслушал его назидание, но после его ухода все сделал по-своему. Засыпал свою печку до отказа углем, часть высыпал на пол и еще оставил полное ведро угля у печки. Остальной уголь я поделил между двумя другими украинскими отсеками. Перед приходом с работы своих товарищей я растопил все печки. Свою печку я так раскалил, что портянки мои моментально высохли.

Вот уже застучали по мерзлым ступенькам колодки вернувшихся с работ пленных. С порога послышались одобрительные голоса моих товарищей — ведь еще ни разу в нашем бараке не было так тепло! Но совсем другое настроение было в соседних отсеках. С шумом и криком вбежали соседи, ругаются, что у них недостаточно тепло. Спрашивают: кто сегодня дежурный. Я выступил вперед и сказал, что нечестно всегда обделять нас углем. Разгорелся спор, почти до драки.

На шум в бараке прибежал комендант. Переводчик все ему объяснил, указав на меня как на виновника. Комендант с силой ударил меня палкой по плечу. Затем он вывел меня на середину и что-то стал кричать мне в лицо, показывая на ведро с углем. Переводчик перевел его слова: «Сейчас будет наказан вор, который украл уголь, чем нарушил закон Германии. За это каждый из присутствующих должен дважды ударить его розгой. Кто первый?»

Первыми вышли два повара. Они от души лупили розгами по моим костям, не считая ударов. Низкий потолок не давал им сильно размахнуться, так что они старались ударить наотмашь, со свистом сбоку. Затем за меня принялся переводчик. Потом, правда, не нашлось желающих продолжить экзекуцию.

Но и этого мне было предостаточно, рубцы от ударов полыхали огнем. Украинцы унесли ведро с углем к себе, а наши ребята улеглись в хорошо протопленном помещении. А мне было и больно, и радостно. Все-таки я сделал доброе дело и мои товарищи это оценили.

На следующее утро комендант выгнал меня на работу. Обернув в один слой портянки, я с трудом натянул колодки на ноги. Проработав на канале весь день, я стер в кровь ноги и с трудом смог добраться до барака. Вот так я был впервые дневальным.

Однажды немцы решили сделать дезинфекцию наших матрацев-одеял. Поясню, что это такое. В Германии зимы бывают обычно по-европейски теплыми, но зима 1941/42 года была необычайно холодной. Бараки, где расположился так называемый «госпиталь», построены были из тонких досок, совершенно не утеплены. Поэтому в сильные морозы температура в бараке мало отличалась от наружной. Немного теплее было оттого, что бараки постоянно были переполнены. Но и днем, и особенно ночью в них сохранялась отрицательная температура и вода в баке замерзала. На нарах лежали только матрацы, сплетенные из бумажных веревок и набитые соломой. Из-за сильного холода пленным приходилось укрываться ими вместо одеял. Укроешься, бывало, таким «одеялом», солома шуршит, и слышится попискивание наших сожителей. В матрацах находили убежище мыши с мышатами. Весело нам спалось под такой аккомпанемент!

Однажды под вечер в барак ввалилась орава немцев и они стали нас прикладами выгонять на улицу. Построили всех заключенных перед бараком и объявили, чтобы мы выносили все матрацы и складывали их в одну кучу. Видно, немцы торопились управиться до ужина и подгоняли нас, чтобы мы быстрее шевелились. Больные и обессиленные люди едва передвигали тяжелые ноги. То и дело слышалось: «Los! Los! Schnell!» Пинки сапогами и удары прикладами.

Один из немецких солдат особенно рассвирепел и, подскочив к одному из заключенных, заорал на него.

Потом он, схватившись обеими руками за ствол винтовки, с размаху обрушил приклад на пленного. Удар пришелся по плечу. Но эффект превзошел все ожидания: от сильного удара винтовка разломилась надвое!

Немец держал в руках ствол с затвором, а приклад винтовки болтался на ремне. В первый момент он оторопел от случившегося, тупо разглядывая то, что недавно было винтовкой. Потом он опомнился и в бешенстве, с руганью погнался за виновником происшествия.

Пленный, схватившись здоровой рукой за ушибленное плечо, отбежал подальше от разъяренного фашиста. Сквозь боль на лице его проступала улыбка. Да, русская кость оказалась крепче немецкого приклада! Но немец все же настиг свою жертву и с размаху, сильно ударил несчастного кулаком в затылок. Пленный упал, закрывая голову руками. Озверевший садист бил и бил поверженного коваными сапогами. При каждом ударе были слышны только стоны избиваемого. Группа немцев наблюдала за происходящим. Их этот случай тоже сильно позабавил. Они со смехом его обсуждали, подзадоривая своего приятеля.

Прекратил избиение только подошедший несколько позже ефрейтор. Он с трудом смог отвести в сторону совершенно озверевшего солдата. Мы же подняли нашего товарища и отвели к бараку. Там мы усадили его на ступеньки и вытерли его окровавленное лицо.

А тем временем немцы уже подожгли кучу соломенных матрацев и она ярко пылала в сгустившихся сумерках, освещая багровым светом стены бараков. Искры поднимались высоко в небо, гасли в вышине и опадали хлопьями пепла. Огромный костер пылал долго, и часто из его раскаленной сердцевины раздавались выстрелы. Это лопались в жаре наши сожители, невольные пленники концлагеря.

Постепенно огонь стих, и на земле осталась только куча раскаленной золы, которую к ночи разметал ветер. Мы разошлись по своим баракам. С этого времени мы спали на голых нарах. От холода нас могли укрыть лишь наши потрепанные и худые шинели. Теперь в бараке уже не было слышно писка. А мы еще долго вспоминали, как русская кость победила немецкое оружие!

Около города Лимбурга располагался большой лагерь военнопленных разных национальностей. Здесь были в заключении и русские, и югославы, и англичане, и поляки — всех не перечислить. Весь лагерь был разбит на секции по национальностям.

Наш, русский, сектор был самым дальним, то есть он был в самом дальнем конце лагеря. По всему периметру лагерь был обнесен в три ряда ограждением из колючей проволоки. К нему был подведен ток высокого напряжения. По углам стояли пулеметные вышки с прожекторами. На территории русского сектора были выстроены шесть огромных деревянных бараков. С торцов имелись две двери.

Полы в бараках были вымощены красным кирпичом. Каждый барак был разделен на две части. Первая часть, около входной двери, — административная (канцелярия).

Во второй части находились нары для узников. Заключенные размещались на четырехъярусных нарах. Их загоняли в бараки только на ночь. Утром в шесть часов охрана, вооруженная палками и с овчарками, врывалась в бараки и устраивала нам «подъем». Ударами палок пленных, как-скотину, сгоняли к узким дверям барака.

Человек триста, стараясь избежать ударов охранников и укусов собак, беспорядочно теснились у дверей. Особенно доставалось тем, кто оказывался последним. Выйдя из дверей на улицу, многие сразу же садились в изнеможении на землю. Люди были крайне истощены. И так каждый день…