Стремительное, неудержимое вращение, танец огранённой драгоценности на золотой нити, волчок клонится набок, вращается – и скорость прецессии тоже растёт, как тесто на дрожжах вспухает от рождающихся внутри пузырей, вылезает из кадки, ползёт вниз, до второго слоя, туда, где туман и стылые вихри, тяжесть необорима, падение бесконечно, тоскливый вой ветра, хрустальный блик, танец оборванных пламенных лоскутов… Не нравится мне происходящее с её телом. Точнее, не столько с телом, сколько со связями тела и оставшегося где-то бесконечно далеко – только руку протянуть – сознания, запертого в зеркале созданного магией отражения. Что-то там пошло не так, как надо… Вмешаться? Чистое наитие движет мной, когда я склоняюсь к её лицу и трижды выдыхаю-дую: сперва в середину лба, а потом по очереди в закрытые глаза. Я не плету заклятий. Я делаю нечто более простое и вместе с тем нечто запредельно сложное: я даже не вполне осознаю, чего добивался этими тремя выдохами. Но результат мне нравится: хаос изменений по ту сторону реальности как будто входит в некие рамки, обретает рисунок и ритм… Выпрямляясь, я тут же начисто забываю о случившемся и сделанном – до срока. …Притягательность хаоса, лучистый лес, из которого, зная дорогу, можно пройти в сад застывших чисел. Раскрывающиеся створки словно склоняются перед давлением неизбежности, и плющ укрывает руины: жизнь, побеждающая смерть, побеждающую жизнь… водоворот истин, песня облаков, старый гвоздь, на котором только и может висеть картина мира. Ломкие стебли, пьяный шум в голове – когда? где? чьей? – совершенно не важно… совершенно… гулкий свист, растущий свет, три чаши сияющей осенней желтизны – через зелень – через синеву – всё ближе, ближе, внутри, а затем наружу, тысячекратно усилясь… голос, пришедший издалека:

- Чем падение отличается от полёта?

Губы почти мертвы, но мысль опережает даже патоку сияния:

"Контролем. Воля и понимание: это двуединый ключ". …зрение "переводчика" изрядно отличалось от человеческого, но куда меньше, чем восприятие Мастера Обменов или Завершённых. То же можно было сказать о свойственном "переводчику" понимании течения времени. Немаловажным было и то, что лишь птицеподобная химера в пределах досягаемости была открыта для ментального контакта. А ей в этот миг отчаянно нужна была точка отсчёта. Хоть какая – лишь бы более-менее стабильная.

И "переводчик" – "увидел".

В первый момент бледнокожее и черноволосое отражение женщины, оставшейся на Дороге Сна, заколыхалось. Из того, с чем можно было сравнить это колебание, ближе прочего стояло колебание обычного отражения в зеркале потревоженной воды. Но на самом деле это сравнение лгало… просто лгало оно немного меньше, чем другие мыслимые сравнения. Попавшая в фокус чистого хаоса менялась несимметрично, причудливо, страшно. Кожа заблестела, как смешанный с фосфором воск – неживым, потусторонним свечением. Пряди полночных волос превратились в облако чистого мрака: разом и дымно-синего, и ядовито-розового, и аквамаринового, и лилового, и ещё, и ещё, и ещё… пульсация Силы, которую нельзя было увидеть, но с лёгкостью можно было ощутить, превратилась в ветер ножей, в шевеление могильных червей, в грозовое роение, пронизанное шнурами незрячих молний.

Ну а глаза… в них невозможно было смотреть. Просто невозможно. Даже у давно и с концами продавшегося Мастеру Обменов, химере-"переводчику", сохранилось достаточно огрызков личности, чтобы инстинктивно избежать того, что могло съесть остатки его души.

Так было – в первый момент. Но потом губы изогнула погибельная мука, глаза отражения, уже не спрашивая дозволения, нашли взгляд "переводчика". Поток внимания, незримый для внешних наблюдателей, для двоих, соединённых им, затмевающий собой весь мир, протянулся от истока к устью, ломая опоры, сворачивая преграды, перекраивая по своему вкусу всё, чего касалась его злая и весёлая власть. Сократилось и снова расслабилось сердце плотного тела женщины – где-то невообразимо далеко и одновременно ближе, чем мышцы к костям. Сокращение это отсеяло лишнее, укрепляя желаемое. И впервые за долгое, очень долгое время душа "переводчика" встрепенулась, зачуяв что-то вроде света сквозь смежённые сном веки.

Отражение женщины потекло, как вода, оставаясь при этом на месте. Окончательно утратило форму, вернувшись к неизменности. Обуздало обе грани бытия, и хаос, и порядок, властью найденного равновесия, волей мага, выбором ясного разума. Сверкнуло серебром глаз.

И новорождённая склонилась перед Мастером Обменов в глубоком поклоне.

- Благодарю тебя, щедрый хозяин. Теперь я воистину готова говорить о плате за твою внимательную, хотя и небескорыстную… заботу.

- Так ты – Схетта?

- Совершенно верно. И я почти готова воссоединиться со своей основой. Проснуться. Сойти с Дороги в Пестроту. Ты со мной, ЛиМаш?

- Ты ведь вскоре окажешься рядом с Рином Бродягой?

- Да.

- Тогда я последую за тобой.

Пока "лифт" нёс меня сквозь реальность Дороги Сна, приближая к Пестроте, у меня наконец появилось свободное время, позволяющее поразмыслить над последними событиями. Задавать себе вопросы вроде "Почему хранитель Колодца назвал меня Инспектором?" большого смысла не было. Видимо, какая-то тень скрытого… или запрещённого… или, вероятнее всего, будущего. Не доживёшь – не поймёшь. Зато очень даже правильным было бы поставить на повестку дня не самый важный, но, пожалуй, самый срочный вопрос: куда мне – нам – податься?

После сообщения о том, что я сделался отцом, да не так, как с Омиш, а по-настоящему, в голове стоял лёгкий звон и творился небольшой такой, но всё равно трудноуправляемый хаос. Я здорово наловчился манипулировать собственными эмоциями, но подавлять некоторые эмоции – значит совершать настоящее кощунство. Да и не хотелось мне обуздывать такоеволнение. Зато очень сильно хотелось наплевать на все и всяческие резоны, рвануть в Хуммедо, посмотреть в лицо нашему со Схеттой сыну…

Увы, делать этого было нельзя. Категорически.

Я ввязался в игры со временем, а эта, гм, субстанция – штука ещё более коварная, чем молодой лёд или старая медовуха. Несравненно. И более опасная, чем иголка, зачарованная "хохочущей смертью". Хуммедо – это закрытый Лепесток, попасть в него можно только через Врата. А эти самые Врата стоят… правильно. В Зунгрене. В том самом мире, где один я уже есть.

О, конечно, есть и вторыеВрата, заслужившие собственное имя: Голодная Пасть. Врата шириной в милю и высотой в полторы мили, ведущие прямиком в Нижние Миры, в наиболее неприятные, кипящие варевом вечной войны слои "ничьих" инферно. Есть также путь через Дорогу Сна – ибо даже риллу, отделившие свой Лепесток от Тумана Межсущего, не смогли полностью отрезать Хуммедо от Дороги. Зато они смогли скрутить пути переходов таким образом, что путешественники оказываются у самого фундамента Глубины, охраняемого бдительной и слишком сильной стражей. Откуда я знаю о скрученных путях и страже? Это просто. Я видел в тенях вероятного будущего, чем заканчивались ВСЕ мои попытки прорваться в Хуммедо с Дороги со спящей Схеттой на руках. Нет уж, я – не самоубийца!

Итак, единственный разумный путь для возвращения в Хуммедо – это путь через Врата Зунгрена. Мира, где я в настоящий момент уже есть. Парадокс, толочь его дубиной. Что произойдёт, если я сунусь в мир-гантель прямо сейчас, я представлял себе смутно… но ничего хорошего такая попытка мне не принесёт точно. Даже пребывание в одном Лепестке с более ранним самим собой – уже риск, но риск терпимый…

Значит, держаться подальше от Зунгрена и Хуммедо?

Да. И от Пятилучника, кстати, тоже. До поры до времени иное будет самоубийственной глупостью. К тому же (не первое, но всё равно не лишнее напоминание!) сейчас у меня на руках спит Схетта. И мой сын вовсе не скажет мне спасибо, если я ухитрюсь потерять её, столь дорогой ценой спасённую из объятий Дороги и паутины Мастера Обменов.