В чересчур роскошном и просторном гостиничном номере в одном из кресел сидела Алиса с покрасневшими глазами и слегка припухшим и побледневшим лицом. Сгорбившись, она упиралась локтями в колени. В комнате сидели и стояли несколько мужчин и женщин. Сэнди все они показались незнакомыми, но она сразу поняла, что это не журналисты.

— Алиса, — позвала Сэнди, и Алиса подняла глаза и вымучила слабую улыбку.

Сэнди присела напротив жены Люка и взяла ее за руки. От нее пахло духами, но одежда была в беспорядке.

— Извините, я не могла приехать раньше, — прошептала Сэнди, — я узнала об этом, когда уже шла программа…

— Мы расстались с ним два дня назад, он был тогда в ванной, — с безнадежной тоской и несколько путанно заговорила Алиса, как обычно говорят люди, на которых только что обрушилось тяжелое несчастье.

—

Я поехала в Бостон, чтобы навестить сестру. Меня вызвали сюда сегодня утром, и я прилетела обратно, но самого перелета не помню. — Алиса посмотрела на Сэнди. — Он и сейчас у меня перед глазами, как в тот последний момент, когда мы расставались: большой и волосатый, под душем, весь в мыле… Не могу поверить…

Она разразилась глухими рыданиями. Сэнди придвинулась поближе к Алисе и заслонила ее от остальных. Все тело женщины содрогалось от плача.

Когда она немного успокоилась, Сэнди спросила:

— Полиция напала на след?

Алиса покачала головой:

— Нет. Кто-то проник в квартиру и копался в вещах. Думаю, нападение застало Люка врасплох. Мне сказали, что ему нанесли десять или двенадцать ударов ножом и он умер от потери крови. Уже мертвого, его обнаружил наш сосед и сразу же сообщил в полицию.

Алиса находилась в состоянии аффекта и, начав говорить, уже не могла остановиться. Сэнди встала, и это заставило Алису замолчать. К ней подошел мужчина в очках и сказал спокойным, но мрачным голосом:

— Я брат Алисы, Говард. Хорошо, что вы пришли. Вы не могли бы оказать услугу моей сестре?

— Да, конечно.

Говард достал из кармана пиджака сложенный вдвое конверт:

— Люк дал это Алисе, чтобы она незамедлительно передала Дену Арлену, если… если что-нибудь с ним случится. Все бумаги и вещи Люка из квартиры исчезли, поэтому мы думаем, что ограбление не было случайным. Оставить Алису в таком состоянии и поехать на студию мы не можем. Вас не затруднит проследить, чтобы это попало в руки мистера Арлена?

— Да, разумеется, я передам ему конверт из рук в руки.

Сэнди взяла конверт и положила его в сумочку. Затем она простилась с Алисой и спустилась на лифте вниз. Она стояла на улице в голубой тени за стеклянной дверью отеля, пытаясь привыкнуть к слепящему солнечному свету. Улица была забита транспортом, и Сэнди пошла пешком, наклонив голову, чтобы защитить лицо от резкого, обжигающего ветра. Она понимала, что Люк Эвери не хотел бы, чтобы тайна его смерти осталась нераскрытой, но у нее не хватало ни душевных, ни физических сил, чтобы самой попытаться провести расследование.

Дожидаясь, когда загорится зеленый свет, Сэнди достала из сумочки конверт. Он не был запечатан. Она достала из него листок, на котором рукой Люка Эвери было написано: «Все бумаги Ли Коннери находятся вниз по ручью. Доказательства неопровержимы, хотя и ошеломляющи. Убийство — финал моей сюиты!»

Ветер бил Сэнди в лицо, и она взяла такси. Ее сердце учащенно билось, а пальцы дрожали, когда она положила листок обратно в конверт, а конверт в сумочку. Она никак не думала, что ставки могли быть столь высоки, и уже приняла решение не отдавать этот документ Дену Арлену. Ли Коннери был блестящим, популярнейшим политиком и наследником целой династии государственных деятелей, который погиб в загадочной авиационной катастрофе в Африке десять лет назад. Это произошло как раз тогда, когда ему оставалось сделать только шаг, чтобы стать президентом Соединенных Штатов. Его смерть посчитали самоубийством, так как Коннери был болен раком, а этот факт обнаружился только после его смерти.

Бумаги Люка не были похищены, он их надежно спрятал. Таким образом, Алиса и Говард оказались правы: смерть Люка не была случайной. Кто-то хотел прекратить расследование обстоятельств смерти Коннери.

Испуганная, в каком-то странном возбуждении, Сэнди возвращалась на студию.

Добраться до тайного лагеря у подножия гигантского горного массива можно было только самолетом. Проходимые для транспорта дороги обрывались за много миль до пустынной гористой местности, в которой укрывались каменный дом и деревянные бараки. Труднодоступность была одним из достоинств этого убежища, и люди, которые проходили подготовку в лагере, могли заранее узнать о прибытии гостей, услышав шум авиационных двигателей.

Покашливание и жалобное завывание двухмоторного самолета разорвали тишину сухого воздуха, пронизанного яркими солнечными лучами. На широкой полосе серовато-коричневой земли стоял крепкий мускулистый человек в широкополой шляпе и, прищурив глаза, изучал бескрайнее пространство голубого неба. Мужчина был обрит наголо и загорел до того, что его тело было цвета земли. Низко на бедре у него висела кобура с пистолетом. Он задумчиво жевал табак.

Сверкнув в солнечных лучах серебристым телом, самолет выдал свое присутствие.

— Джек! — позвал загорелый атлет, и другой мужчина быстрым шагом направился к нему из каменного дома.

Атлет задрал вверх подбородок:

— Это, должно быть, репортер из газеты. Как у нас дела?

— Все о'кей, Пинки, — ответил мужчина, которого называли здесь Джеком, но это был Гейб Меррит. Мужу Сэнди было тридцать семь лет. С крепкими мускулами и обросшим бородой лицом он, как и другие мужчины в этом лагере, немного смахивал на бандита с большой дороги, но выражение его загорелого лица и глаза выдавали тайную боль.

— Прекрасно, — хмыкнул Пинки и сплюнул табачную жвачку на ближайший кактус. После чего ушел, оставив Гейба наблюдать за посадкой самолета.

«Господи, — подумал Гейб, — не дай этому ублюдку вконец заездить меня».

Он побрел обратно к дому. Взгляд и душа его отдыхали, любуясь голубым великолепием гор, торжественно вздымающихся в пустынном небе. Грандиозная красота природы этих мест в какой-то степени поддерживала его душевное равновесие во время нелегкого испытания, выпавшего на его долю. А оно оказалось труднее, чем он предполагал. Постоянная, неослабевающая боль в душе от мертвящего забвения и отвратительное ощущение грязи от общения с этими людьми растягивали время до бесконечности.

С такой жарой, которая выжимала пот из каждой клетки его тела, он познакомился только в этом лагере. Ему приходилось терпеть обжигающее ядовитое солнце, и это вызывало длительные приступы рвоты и судорог. Первичная программа подготовки, включающая преодоление препятствий, плавание и военное дело, предшествовала испытаниям в самом лагере, но она слишком слабо подготовила его мускулы к ежедневной шестичасовой муштре и к двадцатимильным марш-броскам. Или к жестоким, фактически боевым единоборствам, которые преподносились как тренировочные бои, или к постоянным слухам о пытках и допросах с пристрастием. Гейб так и не узнал бы, какие тяжелые повреждения он получил, не попади он две недели назад в госпиталь в Силвертон-Каунти. От изнурительной, острой боли в боку и приступов удушья у него перехватывало дыхание. Наконец определился диагноз: разрыв почечной лоханки и множественные переломы ребер.

Когда пилот сделал круг над посадочной полосой, Гейб увидел самолет совсем близко и, с трудом преодолев дикое желание стремглав броситься к нему и умолять летчика о возвращении, продолжал вглядываться в красно-оранжевый мираж, струящийся примерно в миле от лагеря. Если его обман откроется, там его и бросят умирать. Они, должно быть, разоблачат его, как только в журнале «Ньюс уорлд» появятся его первые репортажи.