У Брайана странно сжалось горло: такое случалось с ним, когда он разглядывал старые семейные фотографии. На них мать была еще молодой и худенькой, в волосах не блестела седина; братья с гордым видом восседали на трехколесных велосипедах…

„Сейчас все куда-то ушло", — с грустью подумал он.

В этот момент он услышал знакомое мяуканье — это к его ноге прижался их любимец. Брайан наклонился и поднял с пола большого, рыжего, в белую полоску, кота.

— Ну привет, Генерал Кастер! Оборонял форт от индейцев, а? Или просто вышел чем-нибудь поживиться на дармовщинку, старый попрошайка?

В ответ Генерал Кастер замяукал еще громче: казалось, это визжит ржавая ленточная пила. Вообще-то кот признавал только Рэйчел, но к некоторым вещам относился вполне демократично. Так, кормить себя он позволял любому.

Из холодильника на кухне Брайан извлек накрытую фольгой жестянку с кошачьей едой и вилкой выложил часть ее пахучего содержимого на „генеральскую" миску возле батареи. Некоторое время он постоял у окна, глядя на яркое ожерелье моста Квинсборо, протянутое над темнеющей внизу рекой. Затем его взгляд упал на спаржу, росшую в плетеной корзинке на подоконнике. Листья выглядели на редкость желтыми, хрупкими. Брайан попробовал пальцем землю — совсем сухая.

Набрав из-под крана полный стакан воды, он вылил его на засохшее растение.

Кухня напомнила ему обычную картину: хозяева уехали в летний отпуск куда-нибудь в Нэнтакет или на Файри-Айленд. Все так, но лето еще не наступило. На улице пока еще только апрель. И они с Рэйчел ни о каком отпуске не помышляют. И не вспомнить сейчас, когда они в последний раз выбирались куда-нибудь даже на уикэнд.

Брайану показалось, что на кухне даже воздух стал затхлым, пыльным — так пахнет вынутая из сундуков одежда.

Но тут он почувствовал и другой запах. Дыма. Сигаретного. В мозгу у него сработал сигнал тревоги: когда-то Рэйчел курила, но уже несколько лет как бросила.

Брайан пошел по коридору на этот запах. Рэйчел сидела в спальне возле кровати, свернувшись клубочком в большом деревянном кресле-качалке с мягкой прокладкой. Здесь было тоже темно: свет уличных фонарей наполнял комнату розоватым мерцанием. Брайан сразу заметил, что Рэйчел не спит… Но она явно и не бодрствовала. Сигарета в ее руке догорела до фильтра — на афганском, ручной вязки, шерстяном пледе, укрывавшем ее колени, виднелись следы пепла. Застывшие глаза смотрели мимо него; на странно неподвижном и бледном лице было такое выражение, что по рукам у него поползли мурашки.

Такие лица он видел во Вьетнаме. Лица солдат, уставших воевать.

— Рэйчел, — позвал он тихо, почти шепотом. — Дорогая…

Он никогда не видел ее такой. Господи, что же произошло?

И вот, словно он был гипнотизером, только что хлопнувшим в ладоши, она моргнула и взгляд ее сделался осмысленным.

— Привет! — произнесла Рэйчел, поворачиваясь к Брайану.

Он подошел и поцеловал ее в лоб. Волосы были мокрые, как будто она только что помыла голову.

— Я думал, тебя нет дома. Ты не отзывалась.

— Прости, я не слышала, как ты вошел.

Брайан нежно вынул дымящийся окурок из ее вялых пальцев, отнес его в туалет и спустил воду. В спальне не было пепельниц, они держали их только в большой комнате для курящих гостей.

Вернувшись, он сел на кровать, покрытую простым стеганым одеялом, которое несколько лет назад они купили в Пенсильвании. В углу рядом с кроватью стояла старая детская колыбель. Брайан вспомнил, как, покупая ее, представлял себе спящего в ней ребенка, — это было в первое лето, как они решили, что пора иметь детей. Но образ этого младенца сейчас не приходил к нему, как он ни старался. Единственное, что он видел там, в колыбели, было нагромождение старых журналов, книг, которые он так и не удосужился дочитать до конца, и пара туристских ботинок, явно нуждающихся в починке.

— Ты не хочешь сейчас мне все рассказать?

— Нет. Не очень, если ты не возражаешь, конечно, — и Рэйчел улыбнулась вымученной улыбкой.

Конечно, он возражал. Гнев тяжелым комом стоял у него внутри.

— Хорошо, — ответил он, стараясь сдержать себя. — Я не собираюсь задавать тебе вопрос: „Как прошел твой день, милая?" Ответь мне только, когда ты снова начала курить?

— Я не начинала. Просто захотелось немного подымить. Пожалуйста, Брай, давай не будем пререкаться. Сегодня мне меньше всего этого хотелось бы…

Взглянув на Рэйчел еще раз, Брайан подумал, что выглядит она сегодня чертовски неважно, поэтому не надо ни на чем настаивать. Она сама ему все расскажет. Не сразу, а когда созреет для такого разговора.

Он замолчал. Тишина, прерываемая лишь монотонным жужжанием электрических часов на ночном столике да отдаленными звуками редких в этот поздний час машин, действовала успокаивающе.

— У меня месячные сегодня начались, — произнесла она хрипло.

Ее слова упали в молчание ночи, словно большие плоские камни — на гладь озера. Руки Брайана сами собой сжались в кулаки: гнев медленно закипал в сердце.

„Где же справедливость?" — спрашивал он себя. Четырнадцатилетние девчонки, которых трахали впервые в их жизни на заднем сиденье „шевроле", сразу же беременели. Да что там эти малолетки. Взять хотя бы его маму — семеро детей! Почему тогда у Рэйчел ничего не получается? Да, закупорка где-то там в яичниках, так говорят врачи. Но что же годы лечения, постоянные расчеты и подсчеты, измерения температуры — скорей, скорей домой, если она вдруг поднимется, пока не ушло время заниматься любовью, подложив под поясницу подушку, чтобы не расплескать ни капли драгоценной спермы…

Выходит, все напрасно?

Конечно, Рэйчел не виновата. Да и он тоже. Одна из тех вещей, с которыми ничего нельзя поделать. Тогда почему у него такая реакция? Откуда эти горечь, злость… чувство, что его обманули.В последнее время ему было не по себе в моменты их близости. Лежа с Рэйчел, он испытывал желание выместить на ней свои чувства, виня ее — и только ее одну — за все: за то, что она постоянно занята, что пропадает на своей работе и ему не удается увидеть ее до того, как они вместе буквально не свалятся в кровать, чтобы в очередной раз совершить привычный ритуал.

Сейчас он больше всего ненавидел ее за этот проклятый стоицизм.Почему, черт возьми, она не плачет, не вопит, не бьется головой об стену? По крайней мере, тогда бы она не копила все в себе, не молчала, не сидела нахохленная. И не было бы этого страшного Лохнесского чудища, всегда таящегося под мирным течением их жизни.

Брайан снова посмотрел на детскую кроватку в углу — и глаза защипало от закипевших слез. Нет, это становится непереносимым. Надо будет утром ее отсюда убрать. Чтобы не мозолила глаза и не служила вечным напоминанием.

И тут на него накатило чувство вины перед Рэйчел. Как он смеет жалеть себя и злиться на нее? Господи, да ей же куда труднее со всем этим справиться!

— Прости! — извинился он.

— В этот раз я, правда, думала, что… — Рэйчел закусила губу, чтобы не продолжать. — Ну ничего.

„Говори же со мной, говори! Не молчи! — взмолился он. — Неужели нельзя даже говорить об этом?"

— Рэйчел… — начал он осторожно. — Ты больше не думала над тем, о чем мы с тобой уже говорили? Чтобы…

— Нет, — оборвала она его. — Не думала — и не хочу думать. Я не созрела для того, чтобы кого-то усыновлять, Брай.

— Но можно пока что подать заявление. Иногда эта процедура занимает несколько лет. А мы могли бы…

Рэйчел напряглась, резко сбросила с колен плед.

— Ты уж меня извини, — прервала она его, вставая. — Сейчас я к этому просто не готова. Может быть, со временем…

Брайан крепко схватил жену за плечи: под тонкой материей пальцы почувствовали твердость кости.

— Когда? Ты ведь даже говорить отказываешься об этом!

— Зачем это надо делать сейчас? Почему не на следующей неделе? Или даже завтра?

В голове у Брайана гудело, в ушах стоял непрекращающийся звон.