Рэйчел опустилась в глубокое кожаное кресло у письменного стола и поглядела на старенькую „смит корону". С этой машинкой Брайан не расставался с самого колледжа. „Она приносит мне счастье", — любит повторять он.

Рядом с машинкой в металлической корзинке — стопка отпечатанных страниц. Похоже, новый роман Брайана продвигается неплохо. Пожалуй, даже подозрительно быстро. Ведь он же, по существу, только недавно приступил к работе. Или просто она не в курсе, потому что занята по горло своими делами?

Сердце сжалось от горькой мысли о прошлом, когда Брайан работал над „Двойным орлом". Как близки они были тогда! Каждый день читала она все им написанное, делилась своими мыслями, делала критические замечания: это замечательно, а здесь вроде бы надо убрать лишние слова, мешающие понять суть дела. Бывало, они оба плакали, если какое-то место слишком больно задевало память о пережитом. Или, наоборот, принимались хохотать: так могли смеяться только побывавшие тамлюди, которые понимали, что такое настоящий черный юмор.

Куда же подевалась эта их былая близость? Неужели от нее ничего не осталось?!

Рэйчел автоматически вынула из машинки наполовину отпечатанную страницу и начала читать:

…Темно, но он нащупал рукой лестницу: его ладони ощущали тепло нагретых солнцем металлических перекладин. Солнце давно село, а они все еще хранят тепло. Луны не было, но свет из окон давал ему возможность, стоя на ступеньке лестницы, видеть и над и под собой. Да что там долго говорить, будь он проклят, если его глаза не различают даже Кони-Айленда, освещенного, как Рождественская елка. Лора уже ждала его в их маленьком „форте" на крыше, который они вместе соорудили еще в детстве. Две сигареты „Лаки Страйк", которые он стянул из стального ящичка, в котором отец носил на работу свой обед, торчали у него из нагрудного кармана рубашки. По одной на брата. Поднимаясь, он представлял себе, как все будет. Лора рядом с ним — ее плечо возле его ключицы… Босые ноги торчат из-под платья, которое ей мало. Ноги, такие длинные и темно-золотистые, словно кленовый сироп. Ему вдруг сделалось жарко, хотя тут, на верхотуре, его обвевал прохладный летний ветерок, приятно освежая шею. Он почувствовал внезапный приступ злости — злости на самого себя. Может, пора уже прекратить эти их свидания на крыше? Ему вот-вот стукнет четырнадцать, и он подозревает, что Лорин рот создан отнюдь не для того, чтобы отпускать остроты и курить украденные у его папочки сигареты…

Рэйчел выпустила страницу из рук. Ей стало холодно, словно где-то внутри нее открылась дыра, откуда вытекала кровь.

„Роза. Он пишет эту книгу о ней!"

Это была ее первая мысль. И вторая:

„Почему он мне ничего не сказал?"

Что бы все это могло значить?

Рэйчел задрожала. Ей стало страшно. Так страшно, как, может быть, не было страшно там, во Вьетнаме.

— Нет, это слишком мрачно. Слишком официально. Пожалуй, лучше вон тот… — и Сильвия указала на образец обоев, которые ей нравились. — Теперь ты видишь, насколько они выигрышнее? — сказала она Никосу, прикладывая образчик к гипсовой перегородке. — Прямо-таки вбирают весь свет с улицы. Чувствуешь себя так, будто находишься внутри одного из полотен Ван Гога.

— Да, — задумчиво кивнул Никос. — Думаю, ты права. Снова права. Ну и ты должна отдать мне должное. Я знал, что этому дому больше всего необходимо, — он обернулся к Сильвии и, блестя улыбающимися черными глазами, заключил. — Ты!

Его тяжелая теплая рука легла ей на плечо.

Образчик обоев с яркими желтыми подсолнухами выскользнул и скатился на пол. Маляры ушли, в доме никого кроме них не было. Позднее дневное солнце наполнило комнату сиянием, напоминающим по цвету темный мед диких пчел. Прислоненные к окнам высокие стремянки отбрасывали продолговатые колеблющиеся тени на прикрытый кусками материи пол. Сверху, с водосточного желоба, через окно доносилось воркование голубей. Растерянная, с сильно бьющимся сердцем, Сильвия лихорадочно думала:

„Что же мне делать? Ведь я хочу его. Но вот только готова ли я принять все то, что должно за этим последовать? Любовь и, возможно, даже замужество? Нет. Хотя может быть…"

И тут же:

„Нет. Не, не знаю. Не могу думать, когда его рука вот так прикасается ко мне!"

Тепло от руки Никоса растекалось вниз по спине, вызывая во всем теле томление и желание близости. Боже, до чего замечательно снова испытать подобное состояние! После того, как прошло уже много-много лет.

Сильвия вздрогнула, наблюдая за кружащимися в наклонных солнечных лучах мельчайшими частичками пыли. Такая же частичка тревоги закралась теперь в ее сердце. Если Никос узнает о Розе, станет ли он по-прежнему желать ее? Когда поймет, что все это время она обманывала его, лишая того, чего, возможно, он хотел больше всего на свете? Больше, чем…

И потом, думала она, ее жизнь изменится. Хочет ли она подобных перемен? Раньше долгие годы она делала лишь то, что считалось правильным. То, чего все от нее ожидали. Зато теперь у нее появилась возможность действовать так, как хотелось ей самой. И до чего же это приятно!

Она слегка отстранилась от лежащей на ее плече руки.

— Плетеная белая мебель. Так я себе представляю обстановку. Чтобы все напоминало сад. Да, эта комната должна выглядеть именно так. Подушки — только из японского расшитого яркими цветами шелка… а там, у окна, будет стоять плетеная корзина с сухими цветами…

Но Никос, она видела это, не слушал. Он начал медленно, кругами, массировать ее плечи, глубоко вдавливая большие пальцы и ослабляя напряжение мышц.

— Никос, — не слишком уверенно запротестовала она, — я смотрю, тебя совсем не интересует мое мнение. Ведь ты же нанимал меня, чтобы…

— Ты слишком худая, Сильвия, — перебил он ее. — Я прямо чувствую твои кости. Совсем как скворец.

— Воробышек, — поправила она с нервным смешком.

— Ты хочешь, чтобы я перестал массировать?

— Да… нет… это такприятно. Но, Никос, я думала, ты хочешь вместе со мной выбрать обои. Я только могу тебе посоветовать, что, на мой взгляд, лучше подойдет, но окончательный выбор за тобой. Ведь это же твой дом.

— Мне нравится то, что нравится тебе.

Его ладони гладили теперь ее руки в том месте, где кончался короткий рукав летней блузки. Едва пальцы Никоса соскользнули с ее плеч, Сильвия покрылась гусиной кожей.

— Никос… Если ты не будешь слушать, то мы никогда не закончим.

— Я что — как последний эгоист, не давал тебе заниматься другой твоей работой?

— „Другой работой"?

— Разве управлять банком — не работа?

Он улыбнулся, и глубокие складки на смуглом лице стали более заметны.

Сильвия поняла. Он не шутит. В его словах она увидела себя со стороны, глазами Никоса. Для него она была женщиной, которой возраст принес не слабость, а силу. Для него она была женщиной, не просто сохранившей остатки девической красоты, а по-прежнему красивой. И, наконец, женщиной, которая научилась пользоваться своей головой.

Да, банк действительнолежал на ней. Конечно, Джеральд в большей степени отвечал за дела банка, чем она сейчас. Но все же, когда она появляется теперь на заседании правления, никто не начинает прочищать горло и вращать глазами. Мужчины встречали ее уважительно, смотрели ей прямо в глаза и внимательно выслушивали ее предложения.

Господи, страшно даже вспомнить все те опасения, которые преследовали ее столько лет! Она таскала их с собой, как делала это Рэйчел со своим любимым старым детским одеялом, пока ей не исполнилось два годика. Только теперь Сильвия впервые за свои пятьдесят восемь лет чувствовала себя по-настоящему свободной.