В этот раз Никос показался ей несколько грубым в своих ласках. Словно он торопился поскорее все кончить, не то что раньше, когда, наоборот, всячески стремился продлить момент близости.

„Неужели он на меня сердится?" — с тревогой подумала Сильвия.

Она прислушивалась к его тяжелому дыханию — ее собственное сердце понемногу входило в норму. Душная тьма наваливалась на нее плотной массой. Она протянула руку и когда пальцы Никоса, откинув смятую простыню, в ответ сжали ее кисть, Сильвия почувствовала прилив радостного облегчения.

Она стала перебирать в уме события минувшего вечера. Превосходный ужин в „Каравелле" — бутылка потрясающего „Шато Осон", чтобы достойно отметить завершение отделки их дома. Ей так хотелось сделать этот вечер совсем особенным. Продумано было все, вплоть до мельчайших деталей, включая ее туалет. Она выбрала платье из мягкого зеленого бирманского шелка оттенка листьев водяной лилии с картины Моне. Этот цвет удивительно гармонировал и с ее глазами и с изумрудами у нее в ушах. Но Никос, казалось, ничего не замечал. Вежливый, но рассеянный, он явно думал о чем-то своем. А теперь это упорное молчание. Что бы это значило?

Она сжала его руку, надеясь, что он заговорит.

Впрочем, Сильвия уже сама догадывалась, о чем он думает. В глубине сердца она с ужасом ждала его слов. Этот разговор между ними назревал целых три недели — с тех пор, как она впервые рассказала ему о Розе. Никос стал тише, задумчивее, но внутри, Сильвия чувствовала это, у него все кипит.

— Я видел ее, — произнес он. — Розу.

Сильвия почувствовала, как сжалась ее грудь. Легким не хватало воздуха, словно она дышала через соломинку.

„Я не должна была ему рассказывать, — подумала она. — Надо было сохранить все в тайне. На что я надеялась, когда открылась ему?"

— Она красивая и такая умная, — продолжал Никос дрогнувшим голосом. — Если бы ты только знала… Если бы только могла ее увидеть, Сильвия. Боже мой, это наша дочь.

Сильвия, не в силах дольше выносить давящую тяжесть на сердце, рывком села на кровати. Отбросив простыни, прилипшие к ее ногам, она встала.

Каждый шаг по ковру давался ей с трудом. Подойдя к скамеечке перед туалетным столиком, она схватила халат и поспешно стала натягивать его на голое тело. Рукав затрещал, но какое это имело значение. Теперь значения не имело уже ничего.

Сильвия опустилась на козетку в стиле Рекамье: множество бархатных подушек как бы пришли ей на помощь, ограждая и защищая.

Высокие французские окна были открыты, и теплый ветерок шевелил кружевные занавески. Тусклый свет луны позволял Сильвии разглядеть очертания роз в своем саду. Однако цвета различить она не могла, так что изображение получалось черно-белым, как на старой фотографии. „Шот силк", ее любимые розы, вились уже над чугунными перилами балкона, проглядывая через балюстраду в форме столь обожаемой ею арфы… А вдоль увитой плющом южной стены бледно светились голубые нильские красавицы.

„О, мои дочери, — неслышно прошептали ее губы, — берегите их! Пусть они сохраняют свою свежесть. Вы вправе наказать меня, но только не их!"

— Тридцать два года я мечтала как о самом большом счастье на свете узнать свою настоящую дочь! — тихо выдохнула Сильвия в напоенную ароматами ночь. — Никос, Никос! Ты этого не знаешь, ты даже представить себе не можешь… Знать, что твоя маленькая дочурка где-то рядом, что ей грозит опасность, что она несчастна, а ты не в состоянии ей помочь. Что может быть горше для матери? Взять бы дочку на руки, прижать к себе — и все было бы в порядке. Как часто я делала это в своем воображении… Господи, дай мне такую возможность. Только обнять ее… хоть на миг. Прижать и попросить прощения. Чего бы я не отдала ради этого! — воскликнула она, протягивая руки в темноту ночи. — Все что у меня есть, все…

Сильвия обернулась к темному силуэту на кровати. Боль в груди стала такой невыносимой, что ей показалось: еще секунда — и она умрет от разрыва сердца.

— Даже тобой и то пожертвовала бы, мой дорогой Никос, — прибавила, чувствуя, как к горлу подкатывает комок.

Темная тень двинулась ей навстречу: вот Никос вошел в полосу серебряного сияния, и его светящаяся рука сжала ее холодные пальцы.

Присев на край козетки, он тихо произнес:

— Милая моя Сильвия, я понимаю, как ты должна была страдать. И я совсем не виню тебя, пойми меня. Я только хотел бы… — Его голос дрогнул, и в лунном свете глаза Никоса подозрительно блеснули. — Я хотел бы узнать от тебя правду уже тогда. Много лет назад. Подумать, что наш ребенок — мой ребенок— и его воспитывают какие-то чужие люди… Как больно думать об этом! Знай я тогда… все могло быть по-другому. Сильвия, Сильвия, почему ты не рассказала мне раньше?

Выходит, констатировала Сильвия, он все-такивинит ее. Что ж, у него есть на это право. Разве можно было надеяться на иное?

Слезы покатились по ее щекам, упали на ладони.

— Ни разу, поверь мне, за все эти годы… — начала она с дрожью в голосе, — у меня не было подходящего случая, чтобы… рассказать тебе. Сперва меня пугала мысль о Джеральде. Я не могла позволить себе причинить боль любимому человеку. А ты… ты был тогда для меня частью моего прошлого. Я ведь не знала ни где ты, ни что с тобой. А много позже, когда мы снова встретились… — Сильвия как можно глубже вдохнула. — Тут я наконец решилась, потому что сочла несправедливым… словом, решила, что ты должен узнать об этом… даже если мое признание и будет чересчурзапоздалым.

— „Чересчур", говоришь ты? — спросил Никос, не отрывая от нее глаз, в которых играли лунные блики, казавшиеся ей светом дальних звезд. — Я так не думаю. Еще не поздно.

Сердце Сильвии гулко застучало в висках:

„Боже! Что он хочет этим сказать? О чем он сейчас думает?"

— После того как ты рассказала, я следил за ней. Все это время. Как шпион. Я ходил за ней по пятам, — горячо заговорил Никос. — Я знаю, где она работает. Где живет. Однажды я даже притворился, что случайно наткнулся на нее, чтобы иметь возможность обменяться хотя бы парой слов. Во многом, мне кажется, она похожа на тебя. Умная и гордая, как ты. А какой огонь в груди! Но вот улыбается она редко. Не знаю, счастлива ли она…

— И ты считаешь, что если она несчастлива, то это из-за меня, да? Из-за нас? О, Никос, разве ты не видишь? Для нее было бы гораздо хуже, если бы она узнала! Она бы возненавидела меня. Еще бы, я же бросила ее, отдала в руки чужих людей… И взяла другого ребенка — вместо нее.

— Но ты ведь не забыла ее. Как могла, ты заботилась о ней. Ты сделала все, чтобы у нее были хоть какие-то деньги.

— „Деньги", — презрительно бросила Сильвия. — Как легко было мне сделать для нее этот подарок. И как трусливо я себя вела. Этот ханжеский счет в банке… Как будто деньгами возможно откупиться от того, что я натворила!

Луна в этот момент заволоклась тучей — и сад, где росли ее розы, погрузился в глубокую тень.

„Сколько раз может разрываться человеческое сердце?" — подумала Сильвия.

— Я видела ее лишь однажды, — призналась она Никосу. — Тогда она была совсем маленькой девочкой. Я дожидалась ее, когда она выходила из школы. Просто хотела… как и ты… увидеть ее. Убедиться, что с ней все в порядке. Во всяком случае, именно так я говорила себе тогда. А когда я наконец, ее увидела, то… в общем, тогда-то я и поняла, какую страшную ошибку совершила. Я была в смятении. Мне нужно было дотронуться до нее, чтобы убедиться, что это не сон. Что она рядом. Мой ребенок. Моя девочка, которую я носила в себе. Пойми меня, Никос! Я люблю Рэйчел и ни на секунду не жалею, что выбрала ее в дочери. Я и воспитывала ее как родную дочь. Не сделай я тогда своего страшного шага, я бы никогда не узнала Рэйчел! Подумать только, что я не любила бы этого чудесного человека!..

Никос обнял ее за плечи. Она чувствовала, как его загрубевшие пальцы вжимаются в тело через тонкую шелковую ткань, причиняют ей боль.