Перед ее глазами всплыла та статья в „Ньюс" и все другие репортажи, включая разворот в „Лайф", драматические фото чудодейственного спасения, свадебных торжеств, затем жених и невеста крупным планом на диване в своей квартире в Мюррей Хилл и, наконец, Брайан за пишущей машинкой — сообщалось, что он пишет роман о том, как воевал во Вьетнаме.

Все эти заметки и фотографии Роза безжалостно разорвала на мелкие кусочки, но они навечно врезались в ее память. Мысли Розы снова и снова возвращались к ним, как возвращается язык к больному зубу — помимо воли. И всякий раз мозг Розы сверлил один и тот же вопрос, на который она не могла ответить: „Почему? Почему ты это сделал, Брайан?"

Вспомнились и те дни, когда ей хотелось никогда больше не вставать с постели, спрятаться в темной комнате и ничего больше не видеть и не знать.

Но после трех мрачных недель она проснулась однажды утром от острого чувства голода. Ей тут же захотелось встать, выйти из спальни. В тот день она впервые позавтракала как следует, но и потом ощущала такую слабость, что едва смогла добраться до двери.

На следующий день она впервые вышла на улицу. Главная трудность состояла в том, чтобы, цепляясь за перила, спуститься по лестнице. Ковыляя, как старуха, она прошла целых три квартала до Вашингтон-сквера — и тут ее осенило: она сумеет перенести удар судьбы! Каждый сделанный ею шаг — тому доказательство. Она — личность. Настанет день, и Брайан увидит и поймет. Осознает свою ошибку и пожалеет о ней.

С этой минуты началось ее выздоровление. Она становилась сильнее день ото дня. И не только физически. Так, теперь у нее хватало сил не обращать внимания на грубые выпады Нонни, продолжавшей донимать ее своими телефонными звонками. Та по-прежнему требовала, чтобы внучка посещала ее, сама ей звонила или, на худой конец, писала письма! Ко времени, когда Роза получила степень бакалавра в Нью-Йоркском университете, ей стало казаться, что между ее новой жизнью и старой, на Кэй-авеню, пролегли тысячи миль.

Матерь Божья, даже теперь ей становится страшно при мысли обо всех этих ужасных экзаменах, которые пришлось сдавать, и о ее заметке (на самом деле это была серьезная статья!), опубликованной на страницах престижного „Юридического обозрения".

А ее практика? Ведь еще студенткой в качестве контрольного задания в середине последнего семестра ей пришлось участвовать в гражданских процессах и готовить краткое письменное изложение дела по иску Лэмберта к компании „Вестерн Секьюритис". Сможет ли она когда-нибудь забыть дело Лэмберта против „В.С."? Над своей бумагой ей пришлось прокорпеть несколько недель. Она тщательно проверяла и перепроверяла факты, изучала имеющиеся прецеденты, ломала голову над примечаниями к законодательству о ценных бумагах и биржевых операциях. Профессор Хьюз, как было известно каждому студенту Нью-Йоркского университета, был самым придирчивым и строгим преподавателем, никто не мог похвастать, что получил у него оценку выше „С+" [1], но Роза поставила себе целью добиться большего. Ее упорство должно было, считала она, победить упрямство профессора и обеспечить ей высшую оценку — А"

Каково же было ее разочарование, когда с таким тщанием составленная бумага вернулась к ней с „С-"! На последней странице Хьюз нацарапал: „Ваши аргументы, пусть даже обоснованные, вряд ли смогут убедить суд присяжных".

Всю ту ночь, кипя от ярости, Роза скребла полы и пылесосила, приводила в порядок ящики стола и буфет. К утру ее квартира сияла, а сама она была без сил. Но зато в голове у нее созрел план, как заставить Хьюза пересмотреть свой вердикт.

На другой день она отправилась к профессору с предложением устроить на учебном занятии инсценировку судебного разбирательства, во время которого „присяжные" могли бы оценить ее аргументы.

Хьюз настолько опешил от подобной наглости, что долгое время ничего не отвечал и только смотрел на нее своими голубовато-стальными глазами. Решимость Розы стала испаряться.

Но вот он улыбнулся, и от этой едва заметной улыбки каменно-неприступное лицо преобразилось.

— Что же, мисс Сантини, вы, может быть, и глупы, но отважны, а я люблю отважных. Пусть будет по-вашему.

В день „суда" она была буквально парализована страхом. Однако усилием воли ей удалось успокоиться. Она должна доказать, что чего-то стоит. Доказать Брайану и всему миру, что она, черт побери, личность. И тогда она заставила себя войти в аудиторию.

Она начала так тихо, что сначала в задних рядах ее не слышали. Но мало-помалу, подобно набирающему силу торнадо, Роза становилась увереннее, страх и робость уходили — оставалось лишь стремление во что бы то ни стало убедить этих людей в своей правоте. „Вестерн Секьюритис", доказывала Роза студенческой аудитории, нельзя считать ответственной за махинации с условным депонированием, которые в свое время провернул бывший президент компании, ныне покойный, хотя он на этом и разбогател. Со стороны „В.С." не было допущено „сознательного нарушения", в силу чего Положение 10-б законодательства по ценным бумагам и биржевым операциям не может быть применено.

Скучающие, насмешливо улыбающиеся лица „присяжных" — одно за другим — становились по-настоящему заинтересованными. Она видела, что „суд" хочет узнать истину.

И когда после совещания между „присяжными" был наконец оглашен вердикт в ее пользу, весь зал вскочил на ноги, приветствуя победительницу.

Сияющая, она подошла к Хьюзу: теперь он наверняка поставит ей желанное „А". И что же? Оказалось, „С-" исправлено всего лишь на „В-"!

„Я по-прежнему не согласен ни с вами, ни с „присяжными", — нацарапал он, — но ваша храбрость мне импонирует".

Прочитав эти слова, она почувствовала себя подавленной, обманутой, но потом поняла: все равно она одержала победу. Да, да, подлинную победу. Ей ведь удалось сломить сопротивление самого несгибаемого Хьюза, и его „В" было свидетельством ее триумфа. Теперь она входила в те десять процентов выпуска, которые получат диплом с отличием. И еще, теперь ей открылось самое главное: в жизни она сможет добиться всего, даже самого трудного, стоит ей только захотеть.

Но разве, подумала сейчас Роза, частью своего успеха она не обязана Максу? Его поддержке и наставлениям, его подтруниванию и ворчанию, его постоянной доброжелательности — без них ей ни за что не удалось бы сделать то, что она сделала.

„Мой дорогой, мой верный друг!" — воскликнула она про себя, с улыбкой обернувшись к Максу и чувствуя, как обида на Брайана уступает в душе место нежности к человеку, сделавшему ей столько доброго.

— Как говорят британцы, ты выглядишь потрясающе, — произнесла Роза, — оглядывая его с ног до головы. Черный смокинг с черным саржевым воротником, темно-бордовая лента с павлиньим узором, приобретенная им тогда же в „Либерти"… Еще ни разу в жизни Роза не видела Макса таким красивым, даже элегантным. Подумать только: его обычно взъерошенные каштановые волосы гладко причесаны, голубые глаза блестят, на лицо падают красноватые блики из горящего камина.

— Ты похож на Ника Чарлза! — воскликнула Роза.

Рассмеявшись, Макс поднялся с дивана. Три шага — и он оказался рядом с ней, чтобы помочь застегнуть верхний крючок на платье. Роза на мгновение почувствовала тепло его пальцев на затылке — как приятно сознавать, что о тебе заботятся! У нее даже мурашки пробежали по коже. „Дорогой Макс! Самый лучший друг на свете".

Если, впрочем, не считать вчерашнего происшествия, когда он вдруг стал целовать ее в такси. Но это, решила Роза, потому, что они оба были тогда возбуждены своим успехом на переговорах и на какое-то время забыли, кто они такие и каковы их отношения в действительности.

„Да, конечно, — откуда-то из глубины подсознания пробился ехидный голосок, — но ты, кажется, тогда думала совсем другое? Ведь тебе же нравилось, что он тебя целует! И ты была уверена, что он хочет тебя…"