Приемная была выполнена в ультрасовременном стиле. Стулья представляли собой несколько кожаных полосок, натянутых между деревянными опорами. Вместо картин по белоснежным стенам разбрызганы какие-то огромные пятна. Стройные и изящные растения милостиво выпустили один-два глянцевых листочка. А окно, хотя и занимало всю стену, слегка подкрасили, так что даже солнечный свет был приглушен.

Все тщательно рассчитали, обезличили и подобрали так, чтобы производить определенное впечатление.

Лэйкен Мерфи не вписывалась в эту комнату. Она прекрасно отдавала себе в этом отчет, и секретарше вовсе не нужно было бросать на нее испытующие взгляды через всю комнату.

На Лэйкен был темно-синий костюм, в котором лучше всего являться в суд и препираться с судьей насчет глупой системы штрафов за нарушение правил дорожного движения. Ее золотистые волосы были собраны в более-менее аккуратный узел и слегка блестели. Она надела свои лучшие золотые сережки и самые любимые золотые браслеты, а на коленях держала сумочку, сшитую по индивидуальному заказу и подаренную ей на Рождество подругой Розмэри.

Дома Лэйкен казалась бы разодетой в пух и прах, но в Чикаго, в этом фантастическом окружении, она походила на менеджера по продаже запчастей для автомобилей — которым на самом деле и была — и чувствовала себя не в своей тарелке, подобно жаворонку, затесавшемуся в стаю фламинго.

Правда, ее это не слишком беспокоило. Если бы представилась такая возможность, она не задумываясь выбежала бы поглазеть на английскую королеву, не надев на себя ничего, кроме пляжных тапочек. У нее были весьма серьезные причины, чтобы находиться здесь.

Лэйкен Мерфи была женщиной, имеющей особое предназначение.

Путь, приведший ее в эту точку земного шара, был весьма извилистым. Он начался в горах западного Техаса, ненадолго задержался в кабинете психиатра в Далласе, смущенно вернулся назад в западную часть штата и наконец уткнулся в маленький пыльный городок Пан-хандл на северо-западе Техаса.

Де Уитт. Два квартала в стороне от дороги, которая вела в голую, открытую степь.

Лэйкен оказалась здесь в надежде отыскать человека, которого звали Джозефом Два Дерева. Но обнаружила только плоское надгробие на маленьком забытом кладбище. Мистер Два Дерева умер почти двадцать лет тому назад.

Повинуясь одному только инстинкту, она в последнем порыве отчаяния разыскала пожилую женщину, которая была соседкой Джозефа Два Дерева и его ближайшим другом.

Тогда-то ей и открылось, что Де Уитт был вовсе не тупиком, а еще одним поворотом в пути. От этой женщины Лэйкен впервые услышала имя Марка Аврелия Рида.

Анабел Куртис — маленькая женщина, довольно розовощекая и энергичная для ее возраста — очень обрадовалась посещению Лэйкен и не торопясь повела свой рассказ.

— Джозеф Два Дерева был лучшим человеком, которого я знала, — сказала она Лэйкен и голос ее дрожал от полноты воспоминаний. — Он помогал всем. Питеру, Полю, кому угодно. И неважно, как он себя чувствовал, и было ли у него время. Он, не задумываясь, бросил бы мешок с золотом, чтобы поднять зашибленного пса. Такой уж это был человек.

Она со вздохом откинула со лба прядь белоснежных волос.

— Не могу передать, как мне его не хватает. Двадцать лет я ощущаю, что его нет рядом со мной — думаю, так будет продолжаться до того самого дня, когда я встречу его уже по ту сторону.

— Судя по всему, это был необыкновенный человек, — пробормотала Лэйкен. — Но правда ли, что перед смертью он обучил своего внука тому, что знал сам? — Когда Анабел кивнула, Лэйкен подалась вперед и спросила: — Что это за человек? Я имею в виду внука?

— Марк, — женщина слегка нахмурилась, словно вглядываясь в даль. — Это особый мальчик. Странный, высокий путь выпал ему. Марк с самого начала был совсем другой. Иногда это случается. Некоторые люди рождаются, чтобы быть не такими, как все. Я пыталась помочь ему. Быть ему вместо матери, надеясь хотя бы отчасти возместить ему отсутствие материнского тепла. Но все было напрасно. — Она покачала головой. — Он никогда не подпускал меня достаточно близко. Он, конечно, был очень вежлив, никогда не забывал сказать: «спасибо, мэм» и все такое, но я уверена, что он стоял в стороне от остального мира, и тот мальчик, что сидел внутри него, истинный Марк, был недоступен для чужого глаза.

— Материнское тепло, — повторила Лэйкен. — А что произошло с его матерью?

Ответ последовал не сразу. Как это вообще свойственно людям, выросшим вдали от городов, старосветская любезность была неотделима-от Анабел. Поэтому Лэйкен позволила ей усадить себя в одно из старомодных кресел и терпеливо дожидаться, пока хозяйка принесет холодный чай и тарелку с имбирным печеньем. А потом они еще немного поговорили об изменчивости погоды и современной жизни.

— Элисия, — сказала наконец миссис Куртис, — была дочерью Джозефа и матерью Марка. Не знаю, какое имя дали ей команчи. Все звали ее Элисией. — Старая женщина немного помолчала. — Нелегко было воспитывать ее одному — жена Джозефа умерла во время родов. Он жил в поселке команчей километров в пятнадцати к западу отсюда и, конечно, не мог равнодушно смотреть на то, что делалось вокруг него. Его народ был беден и немощен, молодежь спивалась и погибала от пристрастия к наркотикам. Но никому не было до этого дела. Кому были нужны эти люди? Разумеется, Джозеф желал для Элисий лучшей доли, поэтому он поселился на старой ферме недалеко отсюда и позволил девочке смешаться с местными детьми. Она одевалась, как они, разговаривала, как они. Он даже отправил ее на север учиться в колледже.

Миссис Куртис отхлебнула чаю и промакнула губы бумажной салфеткой.

— Там-то она и встретила Александра Рида. Тот был богат и совершенно не похож на ее прежних знакомых, но они полюбили друг друга, поженились и казались счастливой парой. Потом появился ребенок. Как видно, его рождение что-то перевернуло в Элисии. Кровь команчей взыграла в ней, и она потеряла покой. Подробностей я не знаю, но в один прекрасный день Элисия поднялась с места и оставила все, что у нее было. Мужа, модный дом, наряды. Машины и слуг. И сказала, что не может воспитывать сына в том мире, в котором живет ее муж. А потом привезла Марка сюда, поселившись в поселке вместе с родственниками.

Александр последовал за ней, умоляя вернуться. Не знаю, что именно произошло между ними, но, в конце концов, он сдался и вернулся на север один. Однако, — и она пристально посмотрела на Лэйкен, — тут-то и начались страдания Джозефа. Потому что едва муж Элисии уехал, ей стало его не хватать. Она томилась и чахла, казалось, что жить с родственниками ей тоже невмоготу.

— Бедняжка, — сказала Лэйкен. — Она не находила себе места.

— Вот-вот, — кивнула Анабел Куртис, — Джозеф думал, что он сделал, как лучше, но в итоге она оказалась между двух миров. В ней текла кровь команчей, но выросла она среди белых. Ни рыба, ни мясо. И он во всем обвинял себя, не мог простить себе, что загубил жизнь дочери.

Через год Элисия умерла от воспаления легких. Александр был в отчаянии, но не сказал ни слова против того, чтобы Джозеф взял на себя заботу о Марке. Думаю, мальчику тогда исполнилось два года. И Джозеф, да благословит его Господь, не повторил той ошибки, которую сделал с Элисией. Внука он воспитал совершенно иначе.

— Он воспитывал его как команча? Старая женщина кивнула:

— Каждый день он внушал мальчику, кто он — по крайней мере, кем он должен быть в представлении Джозефа. Они не вернулись в индейский поселок, но большую часть времени проводили вдвоем в открытой степи, а не в стенах дома. Джозеф учил его наблюдать различные приметы, объяснял вековые секреты команчей. Приучил быть выносливым и крепким, как его предки. Он был уверен, что Марк должен быть команчем до мозга костей. Лэйкен подалась вперед: