Маргарита аккуратно сложила тщательно подобранные рисунки модных фасонов и разных вышивок в особую папку и спрятала на самое дно обтянутой шелком прямоугольной корзины. Сверху она положила образцы лионского шелка. Перед тем как закрыть корзину крышкой, она поместила внутрь две куклы, наряженные в самые модные платья.

Пока мадам Фромон спускалась вниз, Маргарита скинула с себя передник и чепец и, сняв с вешалки свою соломенную шляпку с плоскими краями, надела ее на голову. Изначально шляпку украшали розовые ленты, однако после внезапной тяжелой утраты Маргарита сперва заменила их черными, а совсем недавно и синими. Время шло, и она понемногу свыкалась со своим горем. Синими лентами она перевязала и свои роскошные волосы, выпустив, согласно моде, пучок коротких локонов на затылок и шею, так что несколько завитков высовывались из-под полей шляпки. Подхватив корзинку под руку, она стала быстро спускаться по лестнице.

На залитой вечерним солнцем улице ей в лицо пахнул легкий ветерок. Уличные крики и шум, суета, роскошные дворцы и домишки бедняков в мрачных переулках — все это было хорошо знакомо родившейся и выросшей в Париже Маргарите. За всю свою жизнь она ни разу не покидала город. Вечерний воздух был густо насыщен терпкими запахами винных и мясных лавок, нежными ароматами цветочных базаров, благоуханием кофеен, мимо которых она проходила. На одном из мощеных перекрестков горький запах нагретого металла из открытых дверей мастерской золотых дел мастера опять напомнил Маргарите о том страшном дне. Каждый день она была вынуждена проходить по этому перекрестку, и каждый раз это было тяжелым испытанием. Но, увы, обходного пути не было, и она быстро пошла дальше.

Высокая и стройная, Маргарита всегда ходила очень быстро, ей хорошо было известно, что аристократы не любят ждать. Поля шляпы защищали от солнца ее светло-карие глаза, в которых сверкали золотисто-янтарные точки. Слегка выступающие скулы лишь подчеркивали твердую линию подбородка и гармоничный овал лица, на котором лежала тень заботы и грусти. Но неудержимое обаяние молодости все равно давало о себе знать. Год тому назад она была веселой девушкой, любящей потанцевать и посмеяться в компании таких же беззаботных друзей и подруг. Однако после смерти любимого Жака Маргарита сильно изменилась, и это вызывало тревогу у ее подруг.

Минут через двадцать Маргарита вышла на широкую улицу, вдоль которой по обе стороны стояли, вытянувшись в линию, богатые особняки. Простучав каблучками по мощеному двору фамильного гнезда графов д’Онвиль, Маргарита подошла к черному входу для прислуги. В настоящий момент граф служил дипломатом в Москве, а его жена должна была скоро отправиться к нему в Россию. Маргарита, будучи искусной белошвейкой и вышивальщицей, раньше часто навещала этот дом, потому что графиня обожала долго обсуждать покрой платьев, их будущую отделку, рассматривать рисунки с модными вышивками и украшениями, прежде чем окончательно остановить на чем-то свой выбор. На первых порах добродушную мадам Фромон выводила из себя эта дотошная манера, она, пожалуй, отказалась бы от придирчивой заказчицы, но графиня занимала слишком высокое положение в обществе, и с этим приходилось считаться.

Как обычно, Маргариту провели в золотисто-розовый будуар графини. Но вместо ожидаемого привычного короткого кивка и вежливой улыбки она увидела, как графиня д’Онвиль, элегантно одетая, с туго перехваченной талией, сидит на диване с бледным и нахмуренным лицом. На ней было чудесное платье желтовато-зеленого цвета, под юбки которого для большей пышности был надет недавно вошедший в моду кринолин. Она нервно сжимала и разжимала пальцы, унизанные драгоценными перстнями.

— Можете сесть, — непривычно резким тоном сказала графиня.

Волнуясь, Маргарита уселась на стул прямо напротив графини.

— Что-то не так, мадам? — встревоженно спросила она.

— Нет, нет, это никак не связано с вашей работой. Однако у меня к вам неотложное дело, очень важное. Вот почему я так поспешно вызвала вас. Помните то белое шелковое платье, которое вы так изумительно украсили своей вышивкой — лиловыми цветами и листьями — перед тем как я в первый раз отправилась в Россию? — Маргарита молча кивнула, и д’Онвиль продолжила: — Так вот, я надела его на первом же балу, однако императрица Елизавета выказала мне столь откровенную неприязнь, что я была в полном недоумении, так как не понимала, чем могло быть вызвано ее недовольство! Тем более, чуть раньше тем же днем она так приветливо, с такой любезностью приняла нас вместе с графом, когда мы явились к ней во дворец засвидетельствовать свое почтение. Потом наш посол объяснил мне, что императрица из-за своего непомерного тщеславия не в состоянии выносить рядом с собой ни одной дамы, одетой более изысканно, чем она!

— О, мадам! — с сожалением произнесла Маргарита.

Хотя для нее в этой истории заключалась скрытая похвала: ее работа, ее вышивание поразило саму царицу России. Но неужели прямо перед своим отъездом в Россию графиня решила теперь отказаться от своих роскошно отделанных нарядов? Она знала, что д’Онвиль еще ничего не заплатила за уже сшитые платья. Аристократов, по обыкновению, раздражает любое напоминание о деньгах, как будто сама работа на них уже считается вознаграждением, и они без зазрения совести тянут с оплатой, иногда по целому году, прежде чем расплачиваются по счетам.

— Это вздорная императрица с еще большим раздражением встретила меня во время другого приема, когда на мне было платье из голубого шелка, вышитое серебряной нитью! Даже в лучшие времена нас, французов, не очень-то жаловали при русском дворе. Однако после того, как она второй раз выказала свой отвратительный нрав, наш посол настойчиво попросил меня надевать более скромные наряды! Он сказал, что императрица настолько непредсказуема, что способна даже из-за столь незначительного пустяка пойти на конфликт между двумя странами.

— О, мадам, как вам, наверное, было тяжело.

— Да, что правда, то правда. Мне приходилось надевать свои лучшие наряды только во время менее значительных приемов, когда я точно знала, что императрицы там не будет, — и с нескрываемым раздражением прибавила: — И так же мне придется вести себя во время моего второго посещения России.

Маргарита облегченно вздохнула. По крайней мере, графиня не собиралась возвращать назад сшитые платья, что, конечно, привело бы мадам Фромон в отчаяние.

— О, как мне был ненавистен этот наложенный запрет, — продолжала жаловаться графиня. — Накануне моего возвращения в Париж в Москве был устроен бал в одном из дворцов в Кремле. Я решила поступить так, как мне того хотелось. Невзирая на запрет, я надела свое лучшее платье, сиреневое в складку, которое напоминает своими переливами цветущую сирень. Я не обращала внимания на явное раздражение императрицы, но когда мы столкнулись лицом к лицу во время одного из танцев, она вся затряслась от гнева и даже замахнулась на меня кулаком, а затем резко повернулась и поспешно покинула бальную залу.

Нервным движением д’Онвиль взяла со стола письмо:

— Я бы никогда не позволила себе подобную откровенность, если бы сегодня не получила по дипломатической почте срочное письмо от нашего посла в России.

Пока графиня читала письмо вслух, Маргарита слушала, почти не веря своим ушам. В письме сообщалось, что императрица требовала, чтобы портниха и вышивальщица графини д'Онвиль немедленно приехала в Россию, где ей будет оказана высокая честь — шить роскошные платья для самой императрицы и более скромные для ее высочества, великой княгини Екатерины, жены наследника престола. Ей надлежит взять с собой еще несколько портних, четыре или пять человек, не менее искусных, чем она. Их проезд до России будет оплачен самой императрицей, а ехать они должны вместе со свитой графини. Будущей вышивальщице ее величества и владелице придворного ателье будет положено щедрое жалованье, подобающее ее положению, так же хорошо будет оплачиваться работа ее помощниц. Всю подготовительную работу будут делать отобранные швеи из российских портних, так что беспокоиться об отсутствии дополнительных рук ей не придется.