Ком подступил к горлу. Хватит, больше у нее нет сил! Слишком много всего сразу навалилось на нее: недавняя смерть отца, неопределенность будущего, шторм, этот несчастный случай, а сейчас еще и безрассудство этого несносного типа. Упрямый осел с дурными манерами, сущий пират! Вместо того чтобы оставаться в постели, куда она уложила его с таким трудом, он взялся командовать! Мало того — подслушивает чужие телефонные разговоры и отказывается принять доктора!

У каждого человека есть предел терпения. Закрыв руками лицо, Джил заплакала, горько, навзрыд, не таясь и не сдерживаясь. Все накопившиеся слезы, не выплаканные в дни болезни отца и во время похоронной церемонии, прорвали плотину ее гордости и вылились наружу, словно из бездонного колодца беспросветного горя, горячим, неукротимым потоком.

Как сквозь вату до слуха девушки донесся голос, зовущий ее по имени. Сначала едва слышно, потом громче, до тех пор, пока она не пришла в себя. Плечи ее вздрогнули в последний раз, и, сморгнув остатки слез, Джил открыла глаза. Горинг тревожно смотрел на нее. Одной рукой он держался за раковину, другую протягивал к ней.

— Джил, — заботливо спросил он, — с вами все в порядке?

— Лучше некуда, — проворчала она и, шмыгнув носом, отвернулась, пытаясь отыскать в кармане халата носовой платок.

Промокнув лицо и высморкав нос, Джил с удивлением обнаружила, что душевное равновесие ее восстановилось. Этот бурный всплеск эмоций освободил ее от месяцами копившейся боли. Однако девушке было стыдно за свою слабость. Она сейчас, наверное, выглядит ужасно. Ну и что? Какое ей дело до того, что думает о ней какой-то там Макс Горинг!

— Послушайте, Джил, — вдруг раздался у нее за спиной спокойный ласковый голос. — Знаю, что веду себя как свинья. Поверьте, я очень признателен вам за то, что вы для меня сделали. Но стоит мне только подумать о том, каким я стал беспомощным, в меня словно дьявол вселяется. У меня столько дел накопилось, во столько мест я должен успеть!

Девушка неохотно повернулась к говорившему, укоризненно глядя на него. Чего он от нее хочет? Надеется влезть в душу, расположить к себе, а потом сыграть с ней, ставшей воском в его руках, какую-нибудь злую шутку? Нельзя поддаваться на сладкие уговоры. Нельзя верить ему!

Наверное, она сошла с ума, если решила привести его в дом. Надо было оставить его в машине, как он того и заслуживает, пусть бы делал там, что хотел.

Прав Огастес. Наверное, следует проявлять больше осмотрительности. Может, он какой-нибудь гангстер. И все же, несмотря на то, что он был совершенно чужим, несмотря на его грубость, Джил почему-то не верила, что он может обидеть ее, и недоумевала, откуда пришла эта уверенность.

Она старалась посмотреть на Макса Горинга непредвзято. Сейчас, со встрепанными темными волосами, торчащими в разные стороны и беспорядочно падающими на лоб, небритый, босой, в полузастегнутых мятых брюках, с оголенной смуглой мускулистой грудью и повязкой на голове, на которой проступила кровь, он выглядел настоящим пиратом. Опасный тип, угрожающе опасный, но вовсе не в том смысле, который вкладывал в это понятие Огастес.

И еще глаза… Девушка поймала его взгляд. Белки кое-где были расцвечены красными ниточками — последствие аварии, но в зрачках таилась загадочная глубина, чистая, как вода из колодца. В этих глазах она увидела что-то древнее, исходящее, возможно, от первобытного человека: властность, силу, которым она отчего-то не могла противостоять. Ему она не могла сказать «нет» и знала, что он читает это в ее глазах.

И, словно угадав ее мысли, Макс начал говорить тихим, но убедительным голосом.

— Я понимаю и то, что вы испытываете страх, принимая у себя в доме незнакомца. И вы абсолютно правы — мне не следовало ходить по дому без вашего разрешения. Но, поверьте, мне действительно не нужен врач.

Улыбнувшись ей обезоруживающей улыбкой, он добавил:

— Мой брат Артур — врач, и я нахватался от него разных сведений, достаточных для того, чтобы знать: мне нужно только немного отдохнуть. Состояние мое, к счастью, далеко от критического. Если вы меня не прогоните еще день-другой, я восстановлю силы и поеду своей дорогой. Идет?

Джил прикусила губу и отвела взгляд от опасных серых глаз, делая вид, что обдумывает это предложение. И все же она испытывала явный дискомфорт оттого, что Макс Горинг продолжал беззастенчиво ее разглядывать. Решившись, она подарила ему еще один полный нелегких сомнений взгляд.

В его словах был резон. С одной стороны, он конечно, не нападет на нее, чтобы склонить к какому-то решению, как сделал бы человек с темными мыслями; с другой — ее не покидало ощущение, что он все же как-то ее использует, хотя какова его цель и как он намерен к этой цели идти, оставалось для нее загадкой. Что же делать? Обстоятельства складывались так, что, хочет она этого или нет, им некуда друг от друга бежать. И она не могла отказать от дома человеку, нуждающемуся в ее помощи.

— Идет, — ответила она наконец.

— Замечательно. Благодарю вас. И еще, я с удовольствием вам заплачу, — торопливо добавил он, словно опасаясь, как бы она не передумала.

— В этом нет никакой необходимости, — презрительно ответила Джил.

— Как угодно. Ваше дело, — равнодушно пожал плечами Горинг и вдруг покачнулся. — Прошу вас, проводите меня до постели, — слабым голосом попросил он, — а то, боюсь, я опять грохнусь на пол.

Прошло несколько дней. Отношения Макса и Джил оставались нейтральными, как бывает с враждующими армиями во время перемирия. Каждый старался держаться подчеркнуто вежливо, общение происходило лишь по необходимости, в основном во время еды. Они предпочитали не попадаться друг другу на глаза.

Джил искренне хотела, чтобы постоялец поскорее уехал. Его присутствие в доме вызывало у нее чувство неловкости, растущее по мере того, как он становился крепче. Все чаще вспоминала она о предостережении Огастеса относительно чужака в доме, однако не считала себя вправе указать Максу на дверь до его полного выздоровления.

Да и как он мог уехать? Дорожные службы еще не добрались до их медвежьего угла, разбирая завалы вблизи курортного городка и поселка, и тяжелый ствол кедра по-прежнему лежал на капоте его машины.

Горинг, казалось, с каждым днем набирался сил, рецидивов лихорадки или слабости не было, но, по мере того, как улучшалось физическое состояние, ухудшалось его настроение. Он так стремился уехать, будто его гнали из дома.

На четвертый день после аварии Макс, уже без помощи Джил, встал, оделся и принялся мерить шагами комнату, то и дело выглядывая из окна на свою покореженную машину. Его угрюмый вид действовал Джил на нервы. Вряд ли у кого-нибудь мог вызвать воодушевление мрачный небритый мужчина, слоняющийся взад и вперед, засунув руки в карманы и сердито кривя губы.

Большую часть дня девушка провела за уборкой двора и сада, делая все, что было в ее силах, но их явно не хватало.

К вечеру Джил окончательно вымоталась. С помощью пилы и топора ей удалось освободиться от какой-то части поваленной бурей пихты, перегородившей дорогу к мастерской отца — маленькому домику в дальнем углу сада, где он предпочитал заниматься всей «бумажной» работой. Там хранились картотека, которой Джеймс Марчмонт пользовался для систематизации своих наблюдений, а также копии докладов, написанных им для университета и для Центра по изучению дикой природы США. Иногда отец даже спал в мастерской, особенно когда работа требовала ночного бодрствования. Джил хотелось быстрее попасть в домик, потому что без находящихся там материалов она не могла продолжать работу.

Тяжелое дерево девушке так и не удалось оттащить. Руки ее онемели, мышцы ныли от напряжения. После многочасовой работы под моросящим дождем Джил сдалась.

С унылым видом побрела она к дому. Лицо горело от холода и усталости, руки саднило, волосы намокли. Джил заметила тонкую струйку дыма над трубой, а войдя в дом, почувствовала уютный запах горящих в камине дров.