Оба посетителя двинулись по направлению к ней, охранник чуть впереди, пленник за ним, по-прежнему ни на кого не глядя.

Уоткинс шел в напряженном ожидании, как боксер на ринге, готовый встретить и отбить любую атаку. Когда он проходил мимо Нэнси по узкому проходу, его бедро коснулось ее голых коленок. Это прикосновение подействовало на Нэнси удивительным образом — ей показалось, будто ее обдало теплой водой.

Зато серая стальная цепь задела ее гораздо сильнее и чувствительнее. Она даже вздрогнула.

Свободная рука Уоткинса была сжата в кулак. На мгновение его взгляд остановился на ней, и вместо ожидаемой свирепости в его глазах промелькнула такая отчаянная беззащитность, что Нэнси оторопела. Но он уже опустил голову и прошел мимо, увлекаемый своим стражем.

Сержант уселся с пленником за отдельным столиком и сам немного расслабился. Хмурый хозяин ресторана принес и со стуком поставил перед незваными гостями чашки с кофе и тарелку с яблочным пирогом. Затем снова ушел за стойку, словно скрылся в убежище.

— Что-нибудь еще, мисс? — спросил он, наполняя чашку Нэнси.

Ей не было нужды читать измятое и заляпанное меню, спасенное ею от порыва ветра. На грязных стенах виднелось множество жирных следов от всех гамбургеров, цыплят и яичниц с беконом, которые здесь когда-то подавали. Местечко как раз для нее. Будучи весьма неприхотливой в пище, в отличие от своей сестры Джейн, которая относилась к этому со щепетильностью врача, Нэнси заказала двойной гамбургер с жареной картошкой.

Прядь коротко стриженных белокурых волос, все еще не просохших после ливня, назойливо падала ей на глаза. Глянув в зеркало за стойкой, она заложила ее за ухо.

Зеркало, как оказалось, позволяло Нэнси наблюдать за Уоткинсом и его охранником. Она изучала их, деловито припоминая подробности суда и раздумывая о разных деталях, которые можно будет включить в очерк.

В суде против него сыграли даже высокий рост — более шести футов — и крепкое телосложение, так подавляющее немощь покойного отца. Но человек, за которым она наблюдала сейчас, очень заметно изменился по сравнению с тем напористым, словоохотливым подсудимым, которого все видели по телевизору, когда он яростно боролся за свою судьбу.

Ничего удивительного, что теперь она не сразу его узнала. Годы за решеткой сделали его фунтов на двадцать легче и… Что еще? Мягче? Нет, не то, — наоборот, лицо стало жестким, словно высеченным из камня. Пожалуй, правильнее сказать — сдержанее. Словно он окружил себя собственным силовым полем, в которое посторонний не мог проникнуть.

Хотелось бы ей знать, чем можно было поколебать это поле.

Не догадываясь, что за ним наблюдают, — Нэнси не нравилось шпионить, но это была ее работа, — Уоткинс начал незаметно посматривать по сторонам. Под защитой кофейной чашки он бросал осторожные взгляды на окружающих. Не так открыто и небрежно, как это делала она, войдя в ресторан. Едва поворачивая голову, он тщательно, осторожно и быстро впитывал глазами все, что его окружало. Как будто каждая крупица информации была для него жизненно важной. И так же вкрадчиво он поглядел на нее.

Ранее Нэнси не приходилось замечать такой осторожности. Она подумала, что этим овладевают только в тюрьме, где пристальный взгляд на чужого человека может оказаться смертельно опасным.

Следующий зырок Уоткинса, брошенный в ее сторону, длился на пару секунд дольше прежнего, но не более.

Удивительным образом именно пленник, а не его страж казался для нее главным действующим лицом. Странно, но ни на лице того, ни во взоре не было ни малейшего намека на раскаяние. Нэнси гордилась своим талантом разгадывать людей — необходимым качеством для репортера. Но в замкнутых чертах лица Уоткинса ей не удавалось прочесть ничего, кроме настороженности. Они ничего не выражали. Если чье-то любопытство или даже явная враждебность, возможно, и задевали его, он, однако, этого никак не выдавал.

Или ей только показалось, что она уловила краткий проблеск в его прищуренных глазах. Вернее всего, это ее обычная склонность излишне все драматизировать. Слабость, с которой приходилось бороться, когда Нэнси писала свои очерки.

Она прекратила изучать Джозефа Уоткинса. Не из правил хорошего тона, которые ее родители — преподаватели колледжа — нещадно вдалбливали в сознание своих троих детей. Хотя эти правила зачастую оказывались несовместимы с ее работой, но сейчас просто возникший с полной тарелкой повар перекрыл ей вид в зеркале.

Гамбургер оказался гораздо вкуснее, чем она ожидала, а хрустящая картошка была просто восхитительна. И почему это природа так странно устроила, что самые вкусные вещи являются самыми вредными для здоровья?

Когда она отодвинула тарелку и взяла еще одну бумажную салфетку, ее взгляд снова скользнул по зеркалу. И она вновь увидела в нем отражение Джозефа Уоткинса.

Тот, похоже, позабыл, что у него в руке чашка с кофе, вглядываясь в шумящую за окном непогоду так пристально, словно раньше такого никогда не видел. Но, может быть, он действительно давно не видел ливня, сообразила она. Запертый в четырех стенах камеры, он, наверное, не мог лицезреть смену времен года, не говоря уже об ощущении снежинок или капелек дождя на улице. А то, что он не часто бывал на солнце, она определила по его бледности. Это пробудило в ней сочувствие. Ни одно человеческое существо не заслуживает отлучения от природы.

Уоткинс вдруг резко повернул голову и заметил, что Нэнси смотрит на него.

Даже под его отраженным в зеркале взглядом Нэнси почувствовала себя неуютно. Несмотря на жгучее желание написать очерк, она не могла не понимать, что ее интерес к пленнику задевает того хотя бы тем, что отвлекает от созерцания дождя. Впрочем, вряд ли такого крутого мужчину, как Джо Уоткинс, что-то могло всерьез задеть, ведь он был преступником, не заслуживающим снисхождения.

Явно меньше заинтересованный в ней, чем она в нем, он снова отвел взгляд к окну. Надо проявлять инициативу, решила она. Такое интервью может стать пиком ее карьеры.

Она полезла в свою полотняную сумку за пресс-картой и маленьким блокнотом, который всегда был при ней.

Уоткинс успокаивал нервы, сосредоточенно глядя на воду, струящуюся по оконному стеклу. Только так он смог удержаться от того, чтобы не рассматривать молодую женщину, привлекшую его внимание с того момента, когда они с конвоиром вошли в ресторан.

Господи! Как же его забрало, когда он случайно коснулся ее коленок! А потом увидел ее глаза, голубые и чистые как небо, которого он был лишен в камере. В нем все дрожало от острого приступа желания, охватившего его, прежде чем он успел сообразить, что происходит. И хотя Нэнси не могла этого знать, он уже преподнесла ему бесценный подарок, посмотрев на него глазами, в которых не было презрения или страха, как у остальных.

Осторожнее, не вздумай рисковать, предупредил себя Уоткинс. Тем более когда она уже едва не лишила его самообладания, строгого, как у монаха, которое только и поддерживало его телесное здоровье. То есть помогало выносить тот образ жизни, который ему пришлось вести, будучи запертым в клетке подобно дикому зверю.

Через несколько кратких часов полусвободы железная дверца клетки вновь захлопнется за ним. Он бы никогда не подумал, что вдруг захочет поскорее вернуться в свою камеру. Но чем больше времени он проведет возле этой волнующей женщины, тем мучительнее будет возвращение в суровый мир затворников. Она напомнила ему слишком многое из того, о чем он не осмеливался ни думать, ни даже мечтать…

Эротические фантазии, изредка прорывавшиеся сквозь трезвое сознание в беспокойные сны, всегда поставляли ему знойных брюнеток с роскошными формами. Эта, реальная женщина, была белокурой, хрупкой как тростинка, с маленькой грудью. Ее белые прогулочные шорты обнажали ноги, не такие полные, как у женщин его сновидений, но длинные, хорошо очерченные и мускулистые. Не было смысла задумываться, сможет ли он обхватить ладонями ее тонкую талию. Этому никогда не сбыться.