Он поднялся по деревянной лестнице, прислушиваясь к звучавшим в отдалении нескольким пианино сразу, поскольку в этом здании помещались сразу шесть музыкальных компаний. На верхнюю площадку лестницы выходила дверь с матовым стеклом, на которой тоже была вывеска Шульмана, но уже с небольшим добавлением: «Публикации Шульмана самых популярных песен».

Яков отдавал себе отчет в том, что в поношенном пиджаке и рубашке без галстука он вряд ли походил на денди. Тем не менее, если учитывать состояние его финансов, он выглядел не худшим образом. Поскольку в доме, где они жили, не было водопровода и воду можно было накачать только на первом этаже на кухне, этим утром они с Марко спустились в соседнюю парикмахерскую и заказали там две классические услуги — они побрились и постриглись. И теперь, сжимая в руке написанное для него Роско Хайнесом письмо, Яков открыл дверь и вошел в офис.

В комнате никого не было, кроме сидевшей за деревянным столом и читавшей «Саттердей Ивнинг Пост» средних лет секретарши. Стол находился за деревянной стойкой, позади него была еще одна дверь с матовым стеклом, сквозь которую доносились звуки игры на пианино. Вдоль стены стояли с полдюжины деревянных стульев, несколько грязных пепельниц и плевательница: стены были увешаны листами бумаги, испещренной нотными знаками, которые должны были давать представление о тех «известных» песнях, которые публикует Абе Шульман.

Яков сделал шаг к разделительной стойке. Секретарша в ослепительно белой блузке с подмокшими подмышками отложила газету и посмотрела на него. Над верхней губой у нее чуть наметились усики.

— Да?

— Я хотел бы повидать мистера Шульмана. Меня прислал Роско Хайнес. У меня есть письмо. Понимаете?

Он достал письмо. Хр-р. Секретарша впилась зубами в яблоко и совершенно проигнорировала письмо.

— Зачем вам нужно видеть мистера Шульмана?

— Я играю на пианино. Пишу хорошие песни. Мистер Роско сказал…

Он в испуге остановился, услышав за внутренней дверью офиса высокий голос, переходящий на визг. Он уставился на стеклянную дверь, в то время как секретарша, очевидно, привыкшая к таким крикам, продолжала жевать яблоко.

— Мистер Шульман очень занятый человек. О встрече вам надо договориться заранее.

Крики достигли своей высшей точки. Дверь отворилась, и толстый вспотевший мужчина с портфелем в руках и выражением ужаса на лице вылетел оттуда.

— Я буду преследовать вас в судебном порядке! — кричал тот же голос. — Вы украли у меня эту мелодию. Попробуйте продать эту песню, и я подам на вас в суд! И вы никогда больше не будете работать в шоу-бизнесе! Вон! Убирайтесь вон!

Толстого автора песен не нужно было подталкивать. Он летел через приемную, когда в дверях появился странный человек. Абе Шульман был поразительно маленького роста: он едва достигал четырех футов. Крошечное огнедышащее динамо с огромной сигарой в правой руке, на мизинце которой сверкал большой бриллиант сомнительного происхождения. Он попытался схватить почти уже испарившегося автора песен, и тут вынес окончательный приговор:

— Между прочим, вы же толстый!

Дрожащий песенник выкрикнул ему в ответ уже в дверях:

— И вы тоже не Джон Барримор, коротышка!

Абе Шульман, охваченный яростью, схватил папку с бумагами со стола секретарши и со всей силой запустил ею в голову автора. Мужчина сделал шаг и скрылся за дверью.

Хлоп!Папка с бумагами ударилась о матовое стекло поспешно закрываемой двери, и осколки полетели во все стороны.

Секретарша снова спокойно надкусила яблоко, совершенно невозмутимо воспринимая разыгравшуюся сцену. Все это она уже видела и не раз.

— Если эта жирная скотина явится снова, — выпалил Абе, глядя на Якова, — вызывайте собак. А это что за тип?

— Меня зовут Яков Рубинштейн. Роско Хайнес порекомендовал мне зайти к вам…

— Роско Хайнес? А где ты его встретил? Он уехал из страны два года назад.

— В гамбургском борделе.

— О-ох! — простонала секретарша.

— Роско Хайнес — черный мерзавец, — выпалил Абе. — Он должен мне сто пятьдесят баксов.

— Он сказал, что вы послушаете мою игру на пианино… — начал Яков.

— Мне совершенно не нужны пианисты, — Абе повернулся и пошел к себе в офис, бросив на ходу секретарше: — Рози, соедини меня с Гарри Эрлангером.

— Подождите! — в отчаянии закричал Яков, толкнув вертящийся заслон стойки и бросаясь вслед за Шульманом. — Вы должны послушать мою игру на пианино. Вы должны дать мне работу!

Крохотный Абе повернулся в дверях и посмотрел на него.

— Я никому ничего не должен, — выпалил он.

— Я хорошо играю рэгтайм, совсем, как черные. Я пишу замечательные песни…

— У меня нет никакой работы! — закричал Абе. — А теперь убирайся!

Хлопнув дверью, он проскочил в свой кабинет. Яков остолбенел. Он почему-то считал, что письмо Роско поможет ему добиться хотя бы прослушивания. Теперь в нем закипела злость. Не обращая внимания на визги секретарши Рози, он открыл дверь и ворвался в кабинет. Комната была небольшая, забитая мебелью, с нотами к песням и фотографиями авторов песен, писавших их для Абе Шульмана… А у одной стены стояло видавшее виды разбитое пианино. Абе как раз обходил вокруг своего стола, когда Яков подскочил к нему сзади, поднял и сильно потряс, будто это была курящая сигары кукла.

— Я приехал в Америку работать! — вырвалось у него. — Вы должны прослушать мою игру!

С этими словами он посадил Абе на пианино, сам пододвинул к пианино стул и начал играть свои вариации на тему «Кленовый лист опал». Абе был настолько ошарашен таким неожиданным поведением, что, глядя на молодого эмигранта с недоумением, лишился дара речи. Какое-то время он слушал молча, после чего к нему вернулась способность говорить.

— Ну, ладно, — буркнул он, стараясь перекричать музыку, — ты хочешь работать — я дам тебе работу.

Яков перестал играть.

— Где? — спросил он с интересом.

Абе вынул из бумажника визитную карточку и что-то черкнул на ней.

— Мой двоюродный брат — хозяин бара морских деликатесов «Хаф Мун» на Кони Айленд, — он вручил карточку Якову. — Передай ему это. Он даст тебе работу, потому что ты свой.А теперь убирайся,черт возьми!

Яков взглянул на карточку. Это не было то, чего он хотел, но это была работа.

А где-то в глубине души он полагал, что его музыка произвела на Абе Шульмана большее впечатление, чем тот хотел показать.

— Ну, дело сделано, — сказал Кейзи О'Доннелл, выходя на террасу своего бруклинского дома, где его жена Кетлин сидела с Бриджит. — Я разговаривал с Арчи О'Мелли, а он поговорил с кем-то из Иммиграционной службы — он не сказал мне, с кем. Мы отправим Джорджи обратно в Ирландию, где она просто пересядет на пароход, идущий в обратном направлении и вернется в Нью-Йорк вторым классом. Она избежит неприятностей, пройдя карантин во втором классе, и уж во всяком случае даже не увидитЭллис Айленд. Таким образом, через две-три недели она будет уже здесь, дома.

— Будем благодарить небо! — воскликнула Бриджит. — Какое облегчение!

— Я мог бы добавить, — заметил ее дядя, дымя сигарой, что всего этого не случилось бы, если бы вы последовали моим советам.

— Бриджит и так все понимает, — вступилась за нее Кетлин, довольно красивая, но уже поседевшая женщина, прибавлявшая в весе еще быстрее, чем ее муж. — Не надо укорять бедную девочку. Ведь это ее первый день в Америке…

— Я ее и не укоряю, — перебил Кейзи, — но это причинило мне массу беспокойства и, кстати, стоило лишних денег. Бриджит, ты знаешь, что твоя тетя Кетлин и я счастливы принять тебя и Джорджи в нашу семью. Более чем счастливы. Твой отец был моим любимым младшим братом, и я считаю вас, девочки, моими собственными дочерьми. Но здесь, у себя в доме, я все держу в своих руках. И поскольку вы будете жить под моей крышей, надеюсь, вы будете меня слушаться. Понятно?