«Интересно, как записка нашла меня, если на ней стоит одно только слово — «Конни»?» Ее голос эхом отозвался в полупустом номере, и у нее появилось жуткое ощущение, что она единственный постоялец этого огромного отеля.

В конце концов Лампура прославилась на весь мир только тем, что уже десять лет держит ее отца в заложниках. Видимо, из-за этого, а также из-за всевозможных мятежей, бунтов и революций, туристы не жалуют остров своим посещением.

Ее осенило. Если ей удастся войти в контакт с правительством Лампуры и переговорить с премьер-министром, она намекнет ему на увеличение притока туристов в страну в случае освобождения ее отца! Поддержка прессы и помощь людей доброй воли… Нет! Спасение отца целиком зависит от нее и только от нее. Она не может положиться на симпатичных, но беспомощных третьих секретарей посольства. Но все-таки нет да нет, лицо Ника всплывало перед ее взором. Ей не терпелось спросить его о том, что он собирается предпринять.

— Он хочет мне помочь, — громко сказала она сама себе вслух, как будто мысль, произнесенная вслух, может стать реальностью.

Приглашение она решила принять.

— Там будут другие дипломаты, — разговаривала она сама с собой, открывая чемоданы, — те, которые на самом деле что-то могут сделать и которые на лучшем счету в министерстве иностранных дел, чем милый и скромный Ник Этуэлл.

Который, к тому же, хорошо умеет целовать.

«Ты же поцеловала его первой!»

Он был пьян!

«А какое оправдание ты подыщешь для Констанции Хэннесси? — спросила она себя строго. — Пунш? Долгий перелет?»

Конни уныло перебирала свой помятый гардероб. Что же надевают обычно женщины на прием в посольстве?

Ничего особенного. Мужчины были в смокингах, а немногочисленные туземки в саронгах всевозможных раскрасок и сандалиях на босу ногу. Конни надела платье из немнущейся воздушной ткани, под которым блестела комбинация из черного шелка. Хотя платье было скромным, она почувствовала себя разнаряженной школьницей, отправляющейся на вечеринку.

Она не избавилась от этого ощущения и тогда, когда все двадцать человек, как один, повернулись в ее сторону, как только она вошла. Куда же она сунула приглашение, и где же, черт возьми, Ник Этуэлл?

Человек, на которого она имела глупость возлагать надежды, сидел у стойки бара и болтал с каким-то тучным мужчиной в смокинге. Тучный мужчина кивнул в ее сторону. Ник допил свой стакан и медленно повернулся на вращающемся стуле.

— Конни, — крикнул он через зал, перекрывая шум и размахивая стаканом, — что бы ты хотела выпить, дорогая?

Она натянуто улыбнулась, а к ней уже спешил посол Уиткрафт. Неодобрительное выражение лица, которым он одарил Ника Этуэлла, тут же сменилось на милую улыбку, когда он обратился к Конни.

— Добро пожаловать! — рокотал посол, и ее рука оказалась зажатой между его потными ладонями. — Разрешите вам представить…

Она прошла сквозь группу людей с лоснящимися лицами, прилежно стараясь запомнить имена и титулы. Может быть, кто-нибудь из них пригодится ей в будущем, хотя доверять никому не стоит.

— Большинство здесь присутствующих — сотрудники посольства, — говорил Уиткрафт, — есть несколько журналистов, освещающих революции и прочие темы. Это Чарльз. Это Джексон. Это Каннингэм…

Конни хорошо запомнила Джорджа Каннингэма, хотя сама не поняла, почему. У него была странная манера тихо стоять в стороне, сливаясь со стенами, при этом улыбаться и за кем-нибудь наблюдать.

— Рад встрече с вами, — сказал он. — Надеюсь, сегодня не очень жарко.

— Вовсе нет.

— Я смотрю, наш Ник взял на себя полномочия пригласительного комитета, — вступил в разговор Джексон.

На мгновение от мысли, что об их с Ником поцелуе могут уже знать, Конни сделалось дурно. В маленьком мирке, подобном этому, секреты недолго остаются секретами.

— Оставьте Ника в покое, — сказал кто-то. — Общению с нами он предпочитает бар.

— Я заметила, что он любит хорошо выпить, — сказала Конни как можно спокойнее.

— И хорошо, и плохо, и так себе! Для Ника это роли не играет.

— Но на работе, однако, я ни разу не видел его пьяным, — выступил в его защиту Уиткрафт.

С этим Джексон согласился:

— Всем нужна передышка, но уж между передышками — море джина!

Мужчины громко засмеялись. Конни посмотрела на сидевшего у стойки бара Ника и задумалась. Неужели случившееся днем было не более, чем ее тоской по человеку, который помог бы ей выстоять и скрасить бы ее одиночество вдали от дома? Она взяла себя в руки. Подобные чувства привели ее однажды к Полю. Она не совершит одну и ту же ошибку дважды!

У стойки бара Ник вел бессвязный разговор с барменом — туземцем, строя пирамиду из своих пустых стаканов. В основании их было три, а во втором ряду пока еще только два.

— Я должна поздороваться с человеком, который меня пригласил на прием, — сказала Конни Джорджу.

— Конечно, конечно, подойдите к нему, а то он что-нибудь выкинет!

— Он может?

Джордж пожал плечами:

— Он может закричать через зал, что вы самая прекрасная женщина из тех, какие бывали на Лампуре с тех пор, как встает солнце, что вы огненно-волосая богиня голубых лагун, мудрая и терпеливая, с глазами цвета южных морей. Что-нибудь в этом роде!

Конни вспыхнула, как маковый цвет.

— Неужели, он говорил это?

— Каждому, кто приближался к стойке. Он повторяет это как заклинание.

— О Господи! Я поговорю с ним.

— Но не забывайте и про нас!

— Да, конечно.

Конни пришлось кивнуть нескольким секретарям посольства, пока она добиралась до Ника.

— Это и есть в вашем представлении рабочий прием?

Она стояла, он сидел на стуле, свесив к полу одну ногу. Их лица оказались на одной высоте. Ник посмотрел в ее зеленые с золотыми и коричневыми вкраплениями глаза и почувствовал, что его сердце останавливается. В этих глазах не было больше иллюзий.

— Добрый вечер, мисс Хэннесси. Да, такая у меня работа! Я должен быть социальным, не будучи социалистом, и коммуникабельным, не будучи коммунистом. Если вы вступили в партию, вы должны проводить ее политическую линию.

— Вы пьяны.

— И я вам отвратителен? Кругом! — он отвернулся к своей пирамиде.

— Вы пригласили меня сюда только для того, чтобы я полюбовалась на это сооружение?

Он усмехнулся, не поднимая на нее глаз:

— Я знаю, что вас интересует только ваш отец, Конни. И только он. Я буду здесь весь вечер.

— И по всему ясно, до поздней ночи.

— Вы не очень тактичны!

— У меня нет времени для любезностей. Я пришла сюда…

— Я отлично знаю, зачем вы сюда пришли, Конни.

— Если вы не хотите мне помочь, так и скажите.

— А разве я этого еще не сделал?

Некоторое время Ник пристально всматривался в коричневое содержимое своего стакана, затем резко повернулся, изобразив на своем лице удивление:

— Вы все еще тут?

— Вы были внимательны ко мне сегодня, предложили мне, так сказать, свое сочувствующее ухо.

— Как Ван Гог, только без крови, — он дотронулся до мочки левого уха.

Конни, скорчив смешную рожицу, рассмеялась.

— Но разве возможно, — продолжил он, — чтобы Ван Гог по уши влюбился в женщину, которая умеет строить смешные рожицы?

Если он не избавится от нее как можно скорее, то с ним, в отличие от Ван Гога, это может случиться, добавил он про себя.

Конни сложила руки на груди и многозначительно улыбнулась:

— А вы вовсе не так пьяны, как хотите казаться.

— Не надо оскорблений!

— Я вижу, что вы заранее продумали все и преднамеренно устроили эту комедию.

Он встал и взял ее за локоть. Повернувшись к стойке, другой рукой он схватил свой недопитый стакан, большим пальцем прихватив еще один, полный, и быстро повел ее через зал к высоким дверям, ведущим на веранду:

— Хорошо, давайте выйдем.

Они оказались на балконе, с которого открывался вид на город. У них под ногами раскинулось мерцающее море огней. Безлюдные улицы спускались к светящемуся лунным светом Индийскому океану и тонули в нем.