Арман тоже не чувствовал голода, но, глядя на просветлевшее лицо жены, дружелюбные улыбки хозяев и ощущая надежность найденного приюта, прошептал со слезами на глазах: — Это лучший обед в моей жизни!

Супруги Дю Пре не задавали вопросов, но Арман чувствовал, что они ждут его рассказа. Анна и Арман не хотели напугать своим рассказом ребенка хозяев — веселую трехлетнюю Жозетту, копию матери. Она ухаживала за столом за дедушкой, беря с тарелки толстенькими пальчиками лакомые кусочки и предлагая ему. Он брал их, глядя на внучку с нежной улыбкой, от которой сразу становился моложе.

— Он живет только ради нее, — сказал Пьер Арману. — Слава Богу, что у него есть внучка, не то его давно уже не было с нами.

Он протер свои очки. — Не обращайте внимания на Жозетту, рассказывайте. Она еще слишком мала, чтобы понять.

Когда Арман закончил свой рассказ, у Пьера и Марии-Луизы в глазах стояли слезы, а дедушка плакал.

Мария-Луиза обняла Анну. — Вы можете оставаться у нас сколько угодно, — сказала она. — В городе есть прекрасная акушерка, очень опытная, она не теряется даже в самых трудных случаях.

— Да, она просто чародейка, — согласился Пьер. — Она принимала нашу Жозетту. Вообще здесь в городке очень хорошие люди. Они прекрасно к нам относятся, достают еду.

— И приносят вещи для Жозетты, — подхватила Мария-Луиза. — И приходят поболтать с дедушкой, чтобы развлечь его. Мы завели здесь друзей. Мне дают шитье — унылая работа, но ведь жить чем-то надо.

— Если шитье тебе не по душе, ты могла бы помогать мне в поле, — со смехом предложил Пьер.

— А я бы не прочь. Только если я буду весь день в поле, кто приготовит обед, сыграет в карты с дедушкой?

— Да я шучу, — сказал Пьер, целуя Марию-Луизу.

— Разве кто-нибудь может тебя заменить? И я всегда говорил, что место женщины — в доме.

— Ишь, как ты быстро перестроился! — засмеялась Мария-Луиза. — Настоящий перебежчик.

— Да, — поддержала ее Анна, — мужчины — лукавый народ.

Пьер принес старую бутылку водки, хранившуюся для особого случая. — Сегодня уж бесспорно особый случай, — заявил он, поднимая рюмку для тоста. — За вас, за ваше чудесное спасение. За ваше здоровье. И за мою мать. Лехаим [11]!

После обеда Жозетта в полном восторге разложила свои игрушки в комнате дедушки, где теперь должна была спать, Пьер и Мария-Луиза разместились в комнате Жозетты, а Арман и Анна — в их супружеской спальне. Анна испытывала неловкость и сказала Пьеру, что сразу после родов они должны будут переехать от Дю Пре.

Через три недели и Арман и Анна почувствовали какую-то перемену. Атмосфера в доме неуловимо изменилась. Хозяева по-прежнему были приветливы, но исчезли оживление и сердечность первых дней, не звучал смех. В воздухе словно повисла какая-то тень.

— Поговори с ним, он твой друг и может быть с тобой откровенным. Пусть он расскажет, что случилось, — говорила Анна Арману.

Но Пьер был уклончив. Он говорил, что Арман себе что-то вообразил, и если отношения могут показаться менее сердечными, чем в начале, так ведь и луна проходит через различные фазы.

Анна не была удовлетворена этим разговором и решила подступиться к Марии-Луизе. На следующий день, когда они чистили на кухне зеленый горошек, Анна как будто между прочим сказала: — С тех пор, как мы приехали, вы совсем не выходите в гости по вечерам и к вам никто не приходит.

Мария-Луиза, склонившись над миской с горошком, пробормотала: — Да у нас не так уж много знакомых…

— Вы же мне говорили, что завели друзей в городке.

Женщина покраснела:

— Да, есть люди, которые хорошо к нам относятся…

Анна бросила работу и посмотрела в глаза подруге: — Мария-Луиза, вы мне стали сестрой, а Пьер братом. Мы чувствуем — что-то случилось. Пожалуйста, не скрывайте ничего. Что бы это ни было, я должна знать, неведение мучительно. Если вы меня любите, расскажите мне все.

— Если я вас люблю… — Мария-Луиза подняла голову, и Анна увидела, что по ее щекам катятся слезы. Она придвинула свой стул к Анне и обняла ее.

— Люди… — начала она с запинкой.

— Да? — подбодрила ее Анна.

— О, люди так глупы…

— Конечно, глупцов немало, — согласилась с ней Анна. — Есть и злые глупцы. — Внезапно она поняла смущение Марии-Луизы. — Ну, так что же они говорят о нас?

— Они… — Мария-Луиза не могла сдержать рыданий. Анна подождала, пока она успокоилась, и настойчиво повторила: — Ну, так что же они говорят?

— Мы сказали им, что вы наши родственники и мы давно приглашали вас погостить. Они спрашивают, почему вы пустились в путь в конце беременности? Почему не родили ребенка дома?

— Да, это логично, — заметила Анна. Грозное предчувствие охватило ее.

— Они… — Мария-Луиза снова заплакала, но сдержала слезы. — Они ничего не знают определенно, но думают, что вы — коллаборационисты. Кто-то видел вашу бедную голову, и сказал, что вас обрили, потому что… И они угрожают… О, Анна, я не понимаю, что случилось с этими людьми! Они были так добры к нам, к дедушке и к маленькой Жозетте!

— А теперь они вам угрожают за то, что вы приютили нас, — медленно сказала Анна. Она приняла решение мгновенно. — И вы в опасности. Кто угрожает? Кто эти люди?

— Я думаю… Это, наверное, члены ячеек Сопротивления, которые действуют в городе и в горах. Партизаны, те, кто скрываются в маки. Они неистовые патриоты, среди них есть евреи… — Она крепко обняла подругу и прошептала: — Я боюсь за Жозетту…

Когда семья Дю Пре села за ужин, их друзья уже покинули дом. Они оставили записку, в которой выражали свою признательность, любовь и надежду когда-нибудь встретиться вновь. Для Жозетты был оставлен подарок — кольцо из белого золота с овальным сапфиром, с просьбой вручить ей в день совершеннолетия с самыми нежными пожеланиями. Ужин прошел в молчании, никто не притронулся к еде, все думали о друзьях, бредущих куда-то в темноте.

Неполная луна освещала высокие травы, пока они не миновали луг и не вышли к тянущейся вдоль реки тропинке. Они уже три часа были в пути и надо было отдохнуть. Арман сложил свой пиджак и подложил его под голову Анне, растянувшейся прямо на сырой земле, сам лег рядом. Оба погрузились в тревожный сон, вдыхая насыщенный лесным туманом воздух, и проснулись на рассвете, дрожащие и оцепеневшие. Арман дал Анне выпить несколько глотков из фляжки с чаем, которую они захватили с собой, выпил сам и пожевал сырой деревенский хлеб; Анна есть не могла. Она поднялась с помощью Армана, ее спина невыносимо болела и ноги опухли еще сильнее, чем прежде. Она двигалась вперед медленными шажками, ставя целью дойти до каштана, которые Арман один за другим бросал перед ней на тропинку, приведшую их в лес. Подняв голову, Анна увидела в просвете леса группу домиков на холме, оранжево-серых в лунном свете.

— О, как красиво! Словно декорация в театре… — воскликнула она и вдруг со стоном согнулась пополам: — О, Боже…

— Анна! Что с тобой? — кинулся к ней Арман. Накатила вторая волна боли, и она упала на колени.

— Прости меня, Арман, у меня началось…

— Нет! — вскричал он холмам, деревьям, Богу. До родов оставалось не меньше двух недель. Как она сможет разрешиться здесь, на открытом месте, на земле, без всякой помощи? Он хотел умолить Анну, чтобы та потерпела еще немного, но увидел, что она, закрыв глаза, качается вперед-назад и жалобное стонет.

Он осмотрелся вокруг безумным взором. Среди домов на холме возвышался церковный шпиль, в постройке рядом с церковью горел свет. — Подожди меня, — сказал он Анне.

— Нет. Не оставляй меня, Арман. — Началась новая схватка, она задыхалась, ее потрескавшиеся губы побелели.

Арман разглядел вблизи какой-то темный сарай; он забросил в кусты чемоданы, поднял Анну на руки и внес ее в раскрытую рассохшуюся дверь. Помещение было пусто, только в углу лежала охапка соломы. Арман положил на нее Анну.

— Мои ноги! — вскричала она. — Ноги должны быть выше! — Он подложил под ноги охапку соломы.