Она ненавидела его неуверенность в себе. Это немного отталкивало ее от него. Она не хотела выходить замуж за человека, который считал себя недостойным ее. Ей пришлось перевести разговор на другую тему, чтобы прогнать от себя дурные мысли. Она сказала:

— Я хочу вылепить из глины твой портрет, Марк. У тебя красивая голова. Дай мне рассмотреть ее!

Сюзан снова села и повернула его голову к лунному свету. Она мягко ощупала пальцами его голову, чувствуя каждую ее линию. Сейчас она уже понимала, с чего начать; решительное, сильное сжатие глины сделает этот глубокий и изящный поворот у виска, сильное нажатие большими пальцами сделает широкие углубления глазных впадин. Она чувствовала знакомый зуд от желания работать. Лунный свет и дуб куда-то исчезли. Даже Марк стал виден неясно. Перед ее глазами осталась только вылепленная ее руками голова. Со страстным желанием она думала о влажной глиняной массе, которая лежала под мокрой тряпкой в маленьком алькове в ее комнате. Мысленно она уже размешивала глину, но затем снова успокоилась. До чего же смешно и нелепо хотеть оставить лунной ночью своего возлюбленного и заняться лепкой его головы! Она положила его голову себе на грудь. Ей надо было увериться, что она не упустила эту теплую действительность, позволив ей исчезнуть, пока она создавала ее образ.

Одна за другой лампы в доме погасли. Умолкло пианино, стала темной кухня. Через несколько минут ее родители вышли на крыльцо.

— Ха! Эй, вы, окропленные росою смертные! — проговорил в темноту, где они сидели, ее отец. Его посеребренные сединою волосы мягко светились в лунном свете, а красивое лицо было ясным. В это залитое лунным светом мгновение недовольство в уголках его рта и глазах исчезло.

— Доброй ночи, доброй ночи! — тихо сказала Сюзан.

— Доброй ночи, сэр! — эхом отозвался голос Марка.

— Меня уже укладывают в постель, — посетовал отец. — Вот вам молодое поколение!

Они рассмеялись; отец на минуту задержался, затем сказал:

— Что ж, полагаю, мне тут больше нечего делать, — и зевнул.

— Мог бы найти себе какой-нибудь другой дуб, — сказала Сюзан.

— Сюзан, а не слишком ли сыро? — заботливо спросила мать. — Посидели бы в гостиной.

— О, Дженни, иди спать, — сказал отец, громко чихнул и повел мать в дом.

Вскоре дом погрузился в тишину и темноту. Сюзан положила голову Марку на плечо и незаметно для себя погрузилась в мечты.

— О чем ты думаешь? — наконец спросил он.

— Обо всем, — ответила она. — Нет, это не раздумья — это чувства и ощущения.

— Что же ты чувствуешь?

Она попыталась сосредоточиться, мысленно разглядывая то, что видела, чтобы рассказать ему. Перед ее взором проходили сотни картин: маленький дом, в котором они будут жить, голубые занавески, стол с роскошным обедом, который она приготовила, здоровые ребятишки с ее глазами и ртом Марка; его голова, вылепленная ею из глины, уже законченная и выглядевшая точно так, как ей хотелось; она сама, дающая званый ужин, ее друзья, веселившиеся в ее доме, а за всем этим — словно яркие кучевые облака, залитые солнечным светом — будущее.

Она сказала:

— Я хочу быть самой лучшей женой и самой лучшей матерью в мире. Я хочу сделать множество красивых вещей из камня и бронзы, множество совершенных вещей. Я хочу увидеть мир и людей — нет ничего такого, чего бы мне не хотелось сделать.

Он с минуту молчал.

— Если бы это была не ты, — сказал он, — я бы подумал, что ты сумасшедшая. Но ты непохожа ни на кого. — Через мгновение он добавил: — Ты всегда будешь делать то, что хочешь. А мне бы очень хотелось хоть наполовину быть таким, как ты, и я уверен, что смог бы.

Она увидела еле заметную тень тучки, закрывшей луну.

— Я хочу только тебя, — быстро прошептала она. В темноте она провела по его голове рукой, медленно погладила волосы, уши, горло, его подбородок и снова забылась… Завтра утром она встанет рано и начнет лепить голову Марка…

— Дорогая! — прошептал он и приблизил губы к ее руке.

— Дорогой! — откликнулась она и коснулась пальцами его губ. Она их так хорошо чувствовала, словно ее пальцы были пальцами слепца. Так она запомнила на завтра изгибы его губ. Подумав об этом, она нетерпеливо села.

— Что случилось? — удивленно спросил Марк. Даже не обратив внимания на его удивление, она встала на ноги.

— Не знаю… ничего! — нерешительно проговорила она и отстранилась от Марка.

— Ты — странная девушка! — воскликнул он. — Как только я пытаюсь тебя приласкать, ты тут же куда-то уходишь!

Теперь она осознала, что он сказал ей. Ей стало стыдно и даже немного страшно.

— О, я люблю тебя, я люблю тебя! — шептала она, придавая себе уверенности посредством собственного голоса.

Но он был повергнут в уныние. Руки, сжимавшие ее в объятиях, стали нерешительными.

— Иногда мне кажется, что я тебя совсем не знаю, — сказал он.

— О нет, Марк! — запротестовала она. Что за грустные мысли в такую великолепную ночь? Люби меня вечно! — прошептала она и с силой наклонила его голову вниз, так, чтобы его губы слились с ее губами.

— Конечно, я буду любить тебя, — горячо пообещал он.

— Люби меня, люби! — настаивала она. — Я принадлежу тебе — только тебе! — Она прижалась к нему. Сюзан хотелось сидеть так все время. Ничего ей так сильно не хотелось, как этого. — Давай быстрее поженимся! — шептала она. — Не в июне, а в следующем месяце.

Он крепко обнял ее и в замешательстве от ее переменчивости, растерянно ответил:

— А почему бы и нет? Я попрошу твоей руки завтра же.

Они прильнули друг к другу, одни в этой ночи; под ними была такая теплая земля, над головами — темная крона старого дуба. Он первый встал на ноги.

— Я лучше пойду, — пробормотал он. — Уже поздно.

— Да, — нерешительно проговорила она, лежа глядя на него.

— Вставай, Сюзан, — прошептал он. Она встала и откинула назад голову. Ей хотелось быть уверенной в том, что Марк полностью принадлежит ей. И сейчас она обрела эту уверенность.

Они пошли к калитке. Высоко в небе светила луна, и ее свет был так ярок, когда они целовались, что их могли увидеть из соседних домов, расположенных вдоль по улице, из окон и с кресел-качалок у соседних крылец. Он прислонился к калитке и улыбнулся ей.

— Завтра! — произнес он.

— Завтра! — эхом откликнулась она.

Она стояла, наблюдая за тем, как он уходит, как его фигура становится все меньше и меньше. Сердце ее переполнялось счастьем. Больше всего на свете она хотела быть с ним.

…Пока Сюзан наблюдала за ним, она чувствовала, как желание творить все сильнее охватывает ее. Она ждала до тех пор, пока он не скрылся за поворотом дороги, помахав ей на последок рукой. Подобно стреле она влетела в дом и поднялась по лестнице к себе в комнату. Было не очень поздно, почти полночь. Она тихо закрыла дверь и немедленно подошла к мягкой глине, лежащей в алькове. Она включила подвесную лампу и надела свой рабочий халат. Она дрожала от счастья. Теперь она могла заняться своим любимым делом. Она взяла в руки круглый комок глины, прибавила еще немного. Этого должно было хватить. Она начала придавать глине форму так, как представляла ее себе. Вначале грубо, в общих чертах. Она работала несколько часов, с придыханием напевая: «Ах, это будет — слава мне! Слава мне!» Однако она не знала того, о чем пела. Она была совершенно счастлива — одна в этом доме, одна в этом мире. Она делала все правильно. Вот, это уже напоминает Марка. Она уселась прямо на деревянный чурбан, который использовала как стул, затем снова встала.

Теперь, вот в таком виде, она может позволить работе подождать до утра, когда ее пальцы снова станут такими живыми. Она касалась глины пальцами, придавая форму его губам, словно целуя его.

Вот какими они были. О, до чего приятно что-то делать правильно! Она отошла назад и чуть притушила свет. Рот Марка — она сделала ему рот! Сюзан вздохнула, как вздыхала всегда после завершения работы. Марк прервал миг их совместного блаженства, но она пришла прямо от него к этому глубочайшему и одинокому свершению. Теперь она может спать. Она свободна. Сюзан прошла в ванную и принимала душ уже наполовину сонная. Через десять минут она заснула в мечтах и в полнейшем покое.