— Покажи-ка твой галстук, — быстро отреагировала она.

— А пока я спускался вниз, ты уже приготовила ленч. Теперь ты понимаешь, что в целом свете не сыскать такой, как ты!

Она улыбнулась и ничего не ответила. Действительно, почему ей так не нравилось, когда он говорил, что никто не похож на нее? Это заставляло ее чувствовать себя одинокой. Ей хотелось быть похожей на всех. Но Марк говорил страстно, счастливо и ел с аппетитом.

— Прямо за десять минут до полудня они позвонили и сказали, что уже не хотят дом Грейнджера, — рассказывал он. — Я уж было собрался позвонить тебе, но потом подумал: «Я лучше примчусь к ней как можно быстрее».

— Почему они не захотели дом Грейнджера? — с любопытством спросила она. — Это прекрасный старинный дом.

— Слишком далеко для слуг, — ответил он.

— Наверное, им подойдет дом Марси.

— Он продается? — спросил Марк.

— Кажется, я слышала, что они собирались жить за границей после смерти мистера Марси, — сказала Сюзан. — Не помню, где я слышала об этом, но…

— У тебя шикарная память, — сказал он. — И почему я сам не слышал об этом?

Он встал и быстро пошел к телефону. Она ждала.

— Босс сказал: «Отличная мысль», — проговорил Марк, снова усаживаясь. — Я сказал ему: «Эта мысль принадлежит моей жене».

— О, Марк, — с упреком воскликнула она, — это только что пришло мне в голову. Не надо бы тебе говорить ему об этом.

— Все в порядке, — коротко сказал он. — Но мне это все-таки в голову не пришло.

Она посмотрела на него: ее сердце сжалось от страха.

— Я сделала что-то не так? — спросила она. — Марк, ты сердишься на меня?

Он резко поднялся, подошел к ней и нежно поцеловал ее.

— Почему ты сидишь так далеко от меня? — спросил он, вплотную подвигая ее стул к себе. — Давай сядем бок о бок и будем сидеть так всегда.

Где-то она прочитала, что любовь — это сила, продлевающая существование. Люди, которым неизвестно это, не пишут поэм или музыки и не понимают, какие великие задачи стояли бы перед ними, если бы они были влюблены. Но с ней было не так. Она завертывалась в любовь Марка, как в плотную, теплую мантию, и не делала ничего великого даже в мечтах. Она ни разу не заходила в мансарду и даже не думала о своих занятиях скульптурой. Ее руки удовлетворялись работой по дому, которая с каждым днем нравилась ей все больше и больше. Когда она доводила дом до блеска, добавив в его чистоте всю красоту, какую только могла придумать и вообразить, превратив их дом в совершенство, только тогда она позволяла себе отправиться на кухню и склониться над кулинарной книгой. Когда все было закончено, она ожидала возвращения Марка, радуясь своему существованию. Она выстраивала его любовь вокруг себя, как стены своего маленького дома на окраине леса.

Она всегда чувствовала близость этого леса. Это был обманчивый лес. Казалось, он находится прямо на краю улицы, словно некий островок густо растущих деревьев, но он растягивался на многие мили, неожиданно дремучий и дикий. Он рос на слишком твердой и каменистой почве, чтобы можно было соблазниться расчищать ее под ферму. Там протекал ручей, он бежал в темноте на дне глубокой расщелины во влажной черной скале, а потом снова начинался лес.

Марк ненавидел этот лес. В прошлое воскресенье после полудня она повела его туда, и он тащился рядом и упрямо молчал.

— Не правда ли, красиво? — спросила она, поднимая лицо к темным кронам.

— Он действует на меня странно, — отозвался он. — Как случилось так, что я не замечал его, когда просил твоей руки? В тот день я не видел ничего, кроме тебя.

Чувство одиночества наполняло их, несмотря на то, что они шли рука об руку. Они дошли до ручья, посмотрели вниз на стремительный поток, бегущий среди темных камней.

— Наверное, ему понадобилось миллион лет, чтобы прорезать такую рану в этой крепкой скале, — проговорил задумчиво Марк, и сразу же они ощутили эти миллион лет одиночества. Они стояли, пристально глядя вниз, и внезапно расщелину прорезал грохот. Немного поодаль, там, где ручей изгибался, в поток упал подмытый кусок грунта. Он повлек за собой камни, землю, небольшие деревца, и после этого падения вода равномерно разделилась надвое и стала огибать эту глыбу с обеих сторон, а она лежала неподвижно, словно находилась там многие годы.

— Пошли домой, — сказал Марк. — Мы слишком далеко ушли. Я слышал много разных историй об этом месте.

— И тем не менее мне не страшно, — парировала она. — Почему бы не побродить при солнечном свете?

Но они все-таки повернули к дому. Когда они выходили из сумрака деревьев, солнце по-прежнему высоко стояло над домами. Они увидели людей, возвращающихся с гольфа, пикников. Недалеко от них шли домой Люсиль и Хэл, между ними с упрямым личиком вышагивал маленький Томми. Люсиль помахала им рукой, а Хэл крикнул:

— Не забывайте про близких, чтобы пришли сегодня в клуб!

Марк помахал своей шляпой, Сюзан — рукой, и они пошли дальше.

— В кои-то веки нам надо заглянуть в клуб, — сказал Марк. — Не хотим же мы, чтобы друзья подумали, что мы загордились.

— О, они так не подумают, — горячо возразила она. — Они же знают нас.

Она забыла про них. Войдя на кухню, начала, напевая, готовить ужин.

— Очень просто, — сказал Марк несколькими минутами позже, — заставить близких подумать, что мы возгордились, Сю, особенно с твоим характером.

Она остановилась, разрезая апельсин в фруктовый салат. Она подумала о том, как изысканно был порезан апельсин — на сегменты в виде крошечных капель, окруженных цветками. Она стояла, не думая ни о чем, кроме апельсина, и смотрела на Марка.

— Ты что имеешь в виду? — наконец спросила она удивленно.

Ее лицо зарделось, и она почувствовала, что немного разозлилась на него.

— Ничего, если не считать того, как ты делаешь все: ты всегда впереди, ты такая, каких люди не понимают.

Она продолжала резать апельсин. Марк причинил ей боль, но она не скажет ему об том.

— О, меня все знают в этом маленьком городе, — спокойно сказала она. — Они знают меня всю жизнь, как знают Люсиль, девочек и всех мальчиков. — Внезапно она ощутила себя очень далеко от Марка. Однажды, когда она была совсем маленькой, она услышала, как один учитель говорит другому: «Сю — странный ребенок, не правда ли? Она не похожа на остальных детей».

Она включила свет, и Марк увидел ее лицо.

— По-моему, я не понимаю о чем ты говоришь, — тихо произнес он. — Ты… Я хочу, чтобы ты была сама собой.

— Я и не могу быть кем-то еще, — сказала она. — Ладно, Марк, давай, садись.

И когда они сели за стол, он сказал:

— Это самый лучший салат из всех, что я пробовал когда-либо в жизни, Сю. Ты удивительно готовишь.

Множество слов вертелось на кончике ее языка, она едва не позволила им слететь, как с острого кончика змеиного языка. «Там, в салате, горький апельсин. Осторожнее, Марк!» Если бы она сказала это, он бы посмотрел на нее невинно и удивленно. Она сдержалась. Это слишком просто — причинить боль другому. Она за много лет научилась сдерживать резкие удары своих слов, когда ей самой было больно. Она училась этому, будучи еще совсем ребенком, вынуждая свою мать смотреть испуганно, когда она высказывала все, что внезапно приходило ей в голову. Впервые она увидела страх в глазах матери, когда она вышла из своей комнаты и закричала. «Я никогда, никогда-никогда не буду заставлять кого-либо бояться, когда мне больно!» — страстно сказала она себе и запомнила это навсегда.

— Тогда положим тебе еще, дорогой, — сказала она Марку и наполнила его протянутую тарелку.

Однако они больше не ходили в лес. Марк не хотел, а без него она не пошла бы. Однако вдруг, просто так, без всякой причины она вспомнила кое-что. Наверху в мансарде стояла незаконченная голова. Несмотря на то, что Сюзан иногда заходила в мансарду, чтобы вымыть пол и вытереть пыль, она не делала там больше ничего. Теперь, когда Марк причинил ей боль, она поднялась наверх на следующий день и стояла там, задумчиво рассматривая пустое помещение. Она не сделала ничего, чтобы обставить его. Она даже еще не сняла материю с незавершенной головы.