— Видите ли, мэтр…

— Да?

— Вам не хватает свежего воздуха!

Она нахмурилась.

— Вас связывает старенькая мама? Надо срочно перерезать путы… Для начала пойти к хорошему парикмахеру — у вас прическа как у служаночки, отправившейся на гулянку!

Еще и это сорвалось у меня с языка. Я пожалел о своих словах, увидев в ее глазах слезы.

— Извините, но это правда.

— Я… Не так давно со мной произошел несчастный случай, нога еще не совсем зажила и…

— Ах, значит, вы хромаете не от рожденья?

— Нет, я упала у нас в доме на лестнице.

И оттого, что она упала в своем доме на лестнице, она сожгла себе волосы в какой-то захудалой парикмахерской своего квартала! Как адвокату ей недоставало логики… Мне явно стоило опасаться за свою защиту.

— Вы насмехаетесь надо мной, — вздохнула она. — Я знаю, я смешна. Знаете, если вы хотите взять… другого адвоката, это еще возможно. По закону вы имеете право.

Она хотела принять гордый вид, но вместо того, чтобы сказать «другого адвоката», она чуть было не сказала «настоящего»! Я чувствовал это. И она знала, что я каким-то таинственным образом интуитивно читаю в ее сердце, понимаю ее тоску… Она не умела держаться с достоинством, равно как и не умела быть адвокатом!

— Я не желаю другого адвоката, кроме вас, мадмуазель… Я уверен, что вы сумеете добиться моего оправдания!

Она смущенно улыбнулась. Потом ее лицо омрачилось.

— Не слишком-то тешьте себя иллюзиями. Все-таки вы убили двух человек, мосье Сомме. Вы единственный, кто забывает об этом!

Вот так-то!

Довольная, она вышла из камеры, не добавив ни слова. Только что она заткнула мне рот, а это являлось для нее своего рода важной победой.

Мы встретились снова во второй половине дня в кабинете следователя Лешуара. На этот раз на нем была рубашка с нормальными рукавами. Однако ее нежно-сиреневый цвет, учитывая серьезную должность Лешуара, казался неуместным. Он постарался исправить впечатление белым целлулоидным воротничком и черным галстуком.

Все это не мешало ему походить в этот день на рисунок Пейне, на слегка наводящего тоску Пейне.

Секретарь по-прежнему напоминал толстую сытую жабу, и по-прежнему перед ним лежала стопка белой бумаги. В этот раз он взглянул на меня с интересом — один только взгляд из-под тяжелых век, лениво скользнувший по мне. Затем он взял ручку и заточил кончик пера о неровный край чернильницы.

— Добрый день, мэтр Фуко; добрый день, Сомме!

Я выбрал стул, Сильви Фуко села в жалкое кресло под «ампир», из которого торчал конский волос. Воцарилось тягостное молчание. Перед следователем лежало несколько листочков разного формата, и он занимался тем, что накладывал их один на другой, начиная с большего, так, чтоб совпал один из уголков. Господи, до чего эта операция меня раздражала! Мне хотелось кричать! Я нервничал! Я злился на всех этих людей за то, что они нарушили мой покой. Почему они не оставят меня в тишине моей камеры? Мне нравился ее тусклый, какой-то потусторонний свет. При этом свете так хорошо мечталось. Он не отпугивал мои мечты. Мне нравился вделанный в стену деревянный стол, жесткая кровать, на которой я отдыхал куда лучше, чем на нашем «прежнем» ложе. Я спал на ней один! Вот почему это была настоящая постель!

Разумеется, мэтр Сильви Фуко после всего, что я наговорил ей сегодня утром, сочла нужным изменить прическу. Она сделала сбоку пробор. Пробор, который решительно ничего к лучшему не изменил.

— Сомме, сегодня я хотел бы, чтобы вы рассказали мне о своей поездке в Анже…

— Я уже рассказывал о ней, господин следователь.

— В таком случае повторите свой рассказ!

Он чуточку повысил тон, желая поставить вещи на свои места и показать мне, что допрос ведет он… Он, и никто другой!

— С чего начинать?

— Что вы имеете в виду, Сомме?

— Вы хотите, чтобы я начал с самого начала, то есть, с того момента, когда я принял участие в сдаче подряда с торгов, или же, чтобы я рассказал вам о самой поездке, то есть, о поездке, которую я предпринял в то утро, когда… когда случилась трагедия?

— Да, расскажите мне только о своей поездке, которую вам пришлось сократить.

— Не сократить, господин следователь, а прервать!

— Если хотите.

— Не если я хочу — просто мне показалось, вы придаете значение нюансам.

Никогда еще мой бедный адвокат не чувствовала себя такой несчастной. Она ерзала в кресле и в конце концов уронила свой портфель. Я нагнулся, чтобы его поднять.

— Прошу вас! — быстро прошептала она, когда мое ухо оказалось на уровне ее губ.

Мой резкий тон привел ее в ужас.

Выпрямляясь, я встретился глазами со следователем. Лешуар хранил невозмутимость, но его неподвижный взгляд не предвещал ничего хорошего. Этого человека не впечатляли ни упрямцы, ни краснобаи.

— Итак?

— Ну вот, значит, я вышел из дома около семи утра…

— Ваша жена спала?

— Я разбудил ее, чтобы попрощаться…

— Дальше?

— Взял чемодан и отправился в гараж… за машиной. И тронулся в путь.

— И вы не останавливались по дороге?

Что-то чертовски похожее на сигнал тревоги сработало у меня в мозгу. ОПАСНОСТЬ! Я вспомнил о телефонном звонке Стефану… Не на него ли намекает следователь?

Однако меня бы это удивило. Откуда ему знать?

— Я остановился, когда случилась авария, господин следователь.

— А до этого? Не останавливались?

Точно. Он знал. Напрасно он старался придать своей физиономии служаки безразличное выражение — я читал его мысли. Он знал!

— Ах да! Я позвонил Стефану, верно!

Он был по-прежнему невозмутим. Зато мой адвокат вздрогнула от неожиданности и посмотрела на меня с упреком.

— Совершенно вылетело из головы, — сказал я мрачно, как человек, не рассчитывающий, что ему поверят.

— Однако, однако! — проворчал следователь. — Если бы еще речь шла о каком-нибудь другом звонке, но о звонке вашей жертве, Сомме! Вашей жертве!

— С тех пор столько всего произошло, господин следователь.

— Зачем вы звонили вашему… э-э… другу?

Необходимо было найти правдоподобное объяснение, найти срочно.

— Так… по пустяку…

— Тем не менее вы потребовали от слуги Стефана, чтобы тот его разбудил!

Он знал все! Мерзавец Ли! Я воспринимал его как бессловесную статую, а он был обычный холуй, готовый, как все другие, рассказать что угодно, лишь бы выглядеть поинтересней и поразить воображение какой-нибудь кухарки.

— Ну так вот, несколько дней назад я между прочим упомянул Стефану, что собираюсь по делам в Анже. Стефан был большим гурманом…

Я говорил едко, даже чуть злобно, именно так, как следовало в данной ситуации.

— … жуиром, так сказать, в полном смысле этого слова. Он попросил меня привезти ему оттуда паштет.

Я с недоверием прислушивался к собственным словам. То, что я говорил, звучало явно плохо, и я это чувствовал. История с паштетом выглядела смешно, к тому же я вообще не знал, делают ли в Анже паштет.

— И дальше? — поторопил меня следователь.

Его лицо было непроницаемым как у театральных критиков на неудавшейся премьере. Тщетно искать на их лицах выражение неудовольствия — они словно каменные. Но это не означает, что впоследствии реакция будет менее бурной. Когда Лешуар расстанется со своим чопорным и сосредоточенным видом, его гнев будет неукротим.

— А я забыл название паштета!

Слово казалось мне все более смешным.

— Я… я позвонил Стефану, чтобы он мне его напомнил.

— И что же это за название?

— Я… ну вот, я снова забыл. Однако, очень простое название…

Я сделал вид, будто пытаюсь вспомнить, и воспользовался паузой, чтобы прикинуть, как же обстоят мои дела. Сильви Фуко казалась подавленной. Следователь больше на меня не смотрел, он принялся чинить карандаш.

Деревянные лепесточки с красной каемкой сыпались на документы. Грифель стал острым как иголка. Наконец Лешуар стряхнул мусор с документов в корзину для бумаг.