И уже немножко неживым!

Прошло несколько дней. Я не видел ни следователя, ни Сильви. Казалось, обо мне забыли. Словно зверь в клетке, я кружил по камере, освещенной неверным и каким-то вязким светом.

Я чувствовал, что каждая минута каждого прожитого дня работает против меня, потихоньку содействуя моей смерти… Весь мир объединился против меня и ткал ткань мне на саван.

Я вообразил, что очень силен… Но, как обычно, оказался всего-навсего жалким субъектом. Всю жизнь я добивался лишь полу-успехов, которые подталкивали меня вперед, не обеспечивая однако достаточно мощными средствами для борьбы.

В университете я сдавал каждый экзамен по два раза… Всюду поспевал в последнюю очередь, как говорится, перед самым закрытием дверей. Долгое время я полагал, будто это в конце концов тоже своего рода удача, но в итоге понял, что ничуть не бывало. Удача выглядит по-другому. Вот Стефану повезло… по крайней мере до того дня, когда он встретил на своем пути меня… Меня — замухрышку, почти неудачника… Слабака, предающегося несбыточным мечтам…

Да, так прошло несколько дней, проведенных в пассивном ожидании. Я жил день за днем, не замечая, как идет время. Я погружался в серую тюремную жизнь с ее своеобразным покоем. Она состояла из множества маленьких ритуалов, деливших дни на части и придававших им, как бы то ни было, смысл и упорядоченность. Утренний туалет. Прогулка во дворе вместе с другими заключенными. Завтрак, обед, ужин. Книги, которые я брал в библиотеке и пытался читать, но без всякого интереса, ибо меня не оставляла одна подспудная мысль: «Берни, ты пропал! Отрубят тебе голову, Берни…»

Все будет происходить долго и вместе с тем быстро; долго — по времени, быстро — если говорить о смене событий. Процесс, приговор… И однажды утром: пробуждение и смерть!

На протяжении своей жизни я не раз был на грани смерти. В том числе в тот самый день, когда случилась авария, после которой у меня возникла мысль убить Андре… Я тогда испугался, очень испугался. Но в то же время почувствовал, что, должно быть, это терпимо! Вероятно, испытав предельный ужас, человек оказывается в состоянии примириться с собственной смертью, принять ее… Жаль! Я хотел бы попытать счастья во второй раз… Никогда мне не жить в горах и не попробовать начать все сначала! Второго шанса людям не дано. Они добиваются успеха или терпят поражение, а утешительного выигрыша не бывает! Никогда!

Как-то днем дверь в камеру открылась.

— Ваш адвокат!

Вошла Сильви. Она больше не хромала: лодыжка наконец зажила. У нее была совершенно новая прическа — очень короткая стрижка, открывающая лицо, — как оказалось, с правильными чертами… Сильви нанесла на него крем-пудру цвета загара, что очень ей шло. Она была почти хорошенькой. Подобное превращение казалось мне просто невероятным. Она выглядела прямо-таки экстравагантно, если сравнить с тем, какой она предстала передо мной в первый день — хилое существо, напоминающее больную ворону.

Сделав над собой усилие, я улыбнулся.

— Добрый день!

— Здравствуйте…

Она держалась прямо, зажав подмышкой старый черный портфель. Этот портфель наверное служил ей, когда она еще училась, и теперь стал своего рода талисманом…

— В последние дни я чувствовал себя заброшенным…

— Я чуть было не бросила вас совсем…

— В самом деле?

Поддерживая портфель левой рукой, она открыла его, достала газету и бросила мне. Разворачивать ее было ни к чему: на первой же странице я увидел напечатанный в три колонки заголовок:

НОВЫЙ ПОВОРОТ В ДЕЛЕ СОММЕ

Гнусная инсценировка убийцы. Убийство из ревности — исключено! Убийца совершил преступление, чтобы избавиться от долга в восемь миллионов!

Буквы плясали у меня перед глазами — черные, жирные, блестящие, подобные тем, что гравируют на надгробных камнях.

Я попытался прочитать статью. Мне хватило первых десяти строчек; в них излагалось все дело так, как оно произошло. В выгребной яме были найдены обрывки расписок… Я был разоблачен!

Я не смог читать дальше. Все туманилось вокруг. Так бывает летом, когда звенящий от зноя воздух словно стелется над самой землей. Я отшвырнул газету.

— Ну что ж, полагаю, меня можно считать покойником, — прошептал я, глядя на моего адвоката.

Сильви кусала нижнюю губу. Похоже, она пребывала в растерянности.

— Почему вы мне ничего не сказали?

— Ох, сейчас не время для обид!

— Я могла бы по крайней мере предвидеть ход расследования.

— И что дальше?

Сильви промолчала. Она казалась воплощением бессилия. Нет, она бы ничего не смогла сделать… Ничего. Ни одному адвокату, даже самому искусному, не удалось бы наверное вытащить меня из этой скверной истории. И она обиделась не потому, что была задета ее профессиональная гордость. Сильви сердилась на меня за то, что напрасно отнеслась ко мне с симпатией. Она сердилась за то, что я обманул друга, которым она незаметно становилась для меня.

— Вы совершили чудовищное преступление, мосье Сомме.

— Кто вы, мэтр, мой адвокат или мой судья?

— Даже адвокат может высказать суждение о своем клиенте.

— Я совершил чудовищное преступление, да! Только не рассчитывайте, что я дам какие-то объяснения, моя крошка! Отныне я буду просто-напросто все отрицать или молчать…

— В самом деле, это единственная правильная линия поведения, которую следует избрать.

Ее высказывание меня поразило. Похоже, мое заявление доставило ей удовольствие.

Я уселся верхом на табуретку. Сильви пахла Парижем. Этот запах утрачен для меня вместе со всем остальным… Никогда уже не будет этого тонкого аромата на лестницах Пасси или на улице де ла Пэ. Никогда не будет Парижа и причудливой прелести его проспектов, тонущих весной в зеленой тени… НИКОГДА!

При мысли об этом я задыхался. Какой же безрассудный поступок я совершил! Это раньше я мог бы начать все сначала, вместе с Андре или без нее! Да, раньше, когда я еще был свободным человеком…

— Безумие! — вздохнул я.

Вскапывая свой сад, я вырыл собственную могилу.

Сильви приблизилась и положила руки мне на плечи. Не знаю почему, но она напоминала мне мою мать. Ее лицо выражало ту же растерянность и сочувствие. В ней было то же скрытое бесстрашие, заставлявшее меня искать защиты у матери, когда буянил, напиваясь, наш сосед.

— Послушайте меня, — пролепетала Сильви со слезами в голосе, ее глаза увлажнились. — Несмотря ни на что, мне кажется, я понимаю… Вы попытались совершить нечто невероятное, чудовищное, стремясь уйти от себя самого, ведь так?

Мне мог бы попасться ловкий, изворотливый адвокат, хитрец, способный вызволить меня из безвыходного положения. Она же в зале суда ничем не сможет мне помочь… Но она меня понимала. В Париже не нашлось бы и сотни человек, способных понять мое поведение, и вот мне попался один из таких.

— Да, Сильви, это так. Как вы узнали?

— Я уже сказала, что угадываю вас. Я тоже ни на секунду не поверила в вашу полу-невиновность… Я знала, что все тут намного сложнее… Я знала, вы пошли до конца, потому что…

Почему? Знал ли я толком сам? Я уже не мог разобраться в истинных мотивах моего поступка. Теперь я не понимал, что же толкнуло меня на подобные действия.

— Я поплачусь за это, — глухо произнес я.

— Наверное! Но одно может послужить вам утешением…

— Что же?

— Память о ваших жертвах. Ведь вы умрете, расплачиваясь за страшный опыт, а их смерть была напрасной. Она даже оказалась бесполезной для вас. Вы принесли их в жертву, и это ничему не послужило.

Довод был веский, но для меня он не имел значения. Я не испытывал ни малейших угрызений совести. Напротив, я чувствовал по отношению к Андре и Стефану что-то вроде ненависти — мне смутно казалось, что они объединились против меня, чтобы меня погубить. Да, как если бы они действительно были любовниками.

Я ненадолго задумался. Объятая гнетущей тишиной тюрьма погрузилась в какую-то подозрительную апатию. Я в самом деле пребывал в преддверии смерти.