Голос матери заставил ее вздрогнуть так сильно, что она даже испугалась.

— Алло, что случилось? — спросила леди Диана. — У тебя совершенно больной вид... Что такое? Может быть, Коти стал хуже? Ты не ушиблась ли?

Сара сделала над собой величайшее усилие и ответила шепотом:

— Я... я просто почувствовала себя дурно на мгновение...

Леди Диана всматривалась в нее своими проницательными глазами...

— Я позвоню, чтобы тебе принесли вина. Не велеть ли Гак принести тебе нюхательную соль?

— Не надо, благодарю... Но, мама, мне бы хотелось остаться одной...

— Конечно, конечно, моя дорогая. Мне очень жаль, что ты дурно чувствуешь себя. Лучше позову к тебе Гак.

Она вышла из комнаты, оставив после себя легкий аромат белой лилии, ее духов.

Сара осталась стоять у стены, держась рукой за книжную полку. В комнате ничего не изменилось; все вещи были на прежнем месте. Но с тех пор как она вышла из нее, полчаса тому назад, ее жизнь изменилась.

Слова, сказанные Домиником Гизом, снова пришли ей на ум и жгли как огнем. Прилив сильнейшего гнева, заставил ее поднять сжатый кулак и с силой ударить об угол книжной полки. Она почувствовала боль от удара в суставах кисти, и это принесло ей некоторое облегчение.

Как она могла слушать то, что говорил ей этот человек, доведенный до безумия ревностью и ненавистью к ней...

Она вся дрожала, и на щеках ее горели огненные пятна. Она чувствовала какую-то безумную и совершенно несправедливую злобу против Жюльена. Если бы у него не было такой безрассудной привязанности к ней и он не переходил бы границы, то ей не пришлось бы испытать такую гнусность.

Она услыхала чьи-то шаги и внезапно почувствовала, что она никого не хочет видеть, что она возненавидит каждого, кто войдет к ней, даже Гак. Она хочет оставаться одна, совсем одна, пока не овладеет своими чувствами, не успокоится.

Шаги приближались. Она бросилась через будуар в свою спальню и заперла за собою дверь.

Послышался голос Гак:

— Мисс Сара!.. Миледи!..

Сара почувствовала сильнейшее желание крикнуть: «Неужели я никогда не могу быть одна?..» — но прежде чем она успела выговорить слово, раздался очень энергичный стук в дверь. Сара, возмущенная таким вторжением, уселась в кресло и крепко сжала руки, решив не обращать внимания ни на что.

— Миледи!.. Миледи!.. — взывала Гак. — Это господин... Миледи, вы здесь?..

Гак дернула ручку, и Саре вдруг показалось, что в ее зове слышался какой-то страх. Она вскочила и, подбежав к двери, открыла ее. Пальцы ее дрожали от волнения.

Гак схватила ее за руку.

— Произошла перемена... Послано за доктором...

Они вдвоем побежали по коридору, показавшемуся Саре бесконечным под влиянием страха, который овладел ею. И этот страх еще усилился, когда она увидала, что дверь в комнату Коти была, против обыкновения, заперта.

Однако в непосредственной близости больного ничего необычного и дурного не было заметно. Но сиделка сказала ей спокойно, что с ним был удар и продолжительный обморок. Теперь Коти казался спящим, он лежал на боку с закрытыми глазами. Вильям, свернувшись в ногах постели, внимательно следил за ним.

Все окна были широко раскрыты; в углах комнаты цвели два розовых дерева, и их яркие цветы резко выделялись на бледных стенах.

Франсуа вошел неслышными шагами, в сопровождении доктора Лукана, который кивнул головой Саре и нагнулся над Коти. Когда он поднялся, глаза его встретились с глазами Сары, и он снова кивнул головой, как бы в подтверждение своей первой мысли, которая явилась у него, когда он вошел.

— Может быть, несколько часов... Его жизнь уходит из него с каждой минутой...

Странное чувство, точно она двигалась в каком-то кошмаре, охватило Сару. Она видела комнату, ее красивую, уютную обстановку, солнечные блики на стене, кровать с ее экзотическими покрывалами, черную голову Коти, угрюмое лицо Лукана, растерянное выражение Гак и встревоженную сиделку...

Коти умирал, скоро его не станет...

Лукан снова заговорил отрывистым голосом о том, что это лучший исход и что страданий он не испытывает.

Да, но ведь это была смерть!

А снаружи сверкал в лучезарном сиянии летний день и кипела жизнь кругом...

Лукан подошел к Саре.

— Вы не должны так расстраиваться. Ведь этого надо было ожидать. И, как я говорю, это лучший исход, графиня. Вы же всегда знали это. Возьмите же себя в руки... Я приду потом. Мне надо идти к одному опасному больному сейчас...

Он слегка похлопал ее по плечу, подождал с минуту, и так как она не отвечала, то он вышел из комнаты.

Быстро сбегая вниз по лестнице, он меньше думал о Коти, нежели о Саре. Он не ожидал от нее такой слабости. Ведь даже самый гуманный человек не мог бы не признать, что смерть Коти Дезанжа была избавлением для него... и для его жены.

А Сара имела вид женщины, страдающей от этого удара. Лукан пожал плечами. Что за странные существа женщины! Вот эта, например, никогда не любила своего мужа, но ее поведение было безупречно, так же как ее доброта к нему во время первой стадии его ужасной болезни. И вот теперь...

Он мысленно решил, что Сара, вероятно, свалится с ног, когда все кончится, и на время перестал думать о супругах Дезанж.

Сара сидела возле Коти, Франсуа стоял у окна, а Гак и сиделка дожидались в соседней комнате.

Сара держала неподвижную руку Коти в своих руках, потом вдруг встала на колени возле кровати, так что ее лицо пришлось на уровне с его лицом.

Ах, если бы только он мог знать, что она здесь, что он не один! Если б он мог услыхать хоть несколько слов от нее, прежде чем уйдет навсегда!..

Она прислонила свою щеку к его щеке и окружила его голову своей теплой рукой.

— Я здесь, — шептала она, — Коти, я здесь...

Странный рой воспоминаний в беспорядке проносился в ее мозгу, как мучительный сон. Она вспоминала свою свадебную ночь, искреннюю доброту Коти и его неуклюжую веселость, в которой он проявлял свою нежность к ней. Он был всегда таким чистосердечным, таким откровенным и естественным. Он осыпал ее разными уменьшительными именами, принятыми у мужчин такого типа. Но он никогда не называл ее «любимой», и только когда его сразил удар, год тому назад, и он уже с трудом выговаривал слова, он сказал ей:

— Сара... дорогая... ты хорошая.

Это было как раз в то время, когда он плакал и она его утешала.

Она встала и приподняла его к себе, прислонив его голову к своей груди, она качала его как ребенка, произнося разные ласкательные слова и гладя свободной рукой по его жалкому, искаженному лицу.

Он еще дышал. Иногда дыхание с шумом вырывалось у него, но большею частью оно было затрудненным, отрывистым и поверхностным.

Дверь открылась, вошла леди Диана. На ней был темный полотняный дорожный костюм и ее маленькую шляпку окутывала вуаль. Ноздри ее раздувались, когда она смотрела на Сару и Коти. Это был хорошо известный Саре, с самого детства, признак, указывающий у нее на страх или отвращение.

Гак подошла к леди Диане.

— Я не хотела бы беспокоить графиню, — сказала ей леди Диана. — Я уезжаю отсюда. Мистер Кэртон отвезет меня в своем автомобиле. Я буду только мешать здесь, я знаю. Все это слишком грустно и лучше не причинять еще более беспокойства в такое время.

— Да, лучше вам уехать, миледи, — сказала угрюмо Гак.

— Так вы объясните это, Гак?

Ее взгляд, выражавший ужас, был прикован к Коти, а губы шептали: «Как она может...»

Она сделала гримасу, которая должна была выразить печаль, и на цыпочках вышла из комнаты.

— Она ушла, — тихо сказала Гак и подошла к Саре. — Позвольте мне подержать его, мисс Сара, а вы отдохните немного.

— Нет... нет... я не могу, Гак, дорогая моя.

Вильям подполз к подушке и улегся под приподнятой головой Коти, подняв кверху свою пораненную маленькую лапку.

— Он знает, — заметила Сара, и слезы потекли по ее щекам. — Франсуа говорит, что он почти не выходил из комнаты и не ел ничего с прошлого вечера. А утверждают, что у животных нет души! Ну, я бы сказала им другое и пристыдила бы некоторых людей, указав им, например, Вильяма.