В наступившем глубоком молчании Сента слышала учащенное биение своего сердца.

Спокойным голосом Чарльз, наконец, спросил:

— Вы давно об этом думаете?

— Нет, недавно.

Он был уже иным, и голос его был не тот, и этот другой резко и больно отозвался в душе Сенты. Чарльз уйдет, и вместе с ним уйдет многое, что делало жизнь такой приятной и легкой, многое, напоминавшее ей то, что она некогда так любила.

Облокотившись на авто, Чарльз нежно обнял Сенту. Она почувствовала его дыхание и трепет, охвативший его.

— Разве время, нами пережитое, скверно? — шепнул он. — Сента, скажите, почему нам не жить так, как мы хотим? Я вас люблю, вы любите меня… Если бы вы не задумывались, вы больше любили бы меня. Что плохого в любви, если она никому не причиняет боли. Ни вы, ни я — мы не хотим связывать друг друга. Конечно, вы правы: мы должны предоставить все естественному ходу событий, но ведь это не повод к тому, чтобы…

— Нет, нет, перестаньте! — воскликнула Сента. — Разве вы не понимаете. Для меня не имеет значения возможность причинить боль кому бы то ни было, даже заставить страдать самое себя. Но, Чарльз, если бы мы потеряли головы от любви, если бы мы могли откровенно сознаться, что для нас ничто больше не существует в нашей действительности, тогда я вам не задумываясь сказала бы «да». Но мы оба не таковы, мы не умираем с голоду, мы не жаждем напиться, мы только лакомки, которых соблазняет новое блюдо. Если бы я принадлежала вам, то это лишило бы меня последней защиты перед возможностью быть охваченной призраками молодости, может быть, отблесками воспоминаний…

Чарльз задумчиво ответил:

— Я вас понимаю. Во многом из того, что вы сказали, вы правы…

Минуту помолчав, они сели в авто. Чарльз повернул рычаг машины.

Сента схватила его за рукав и неуверенным голосом сказала:

— Может быть, если бы мы даже поженились, финал был бы один и тот же; и этот конец был бы ужасен.

Улыбка, появившаяся на лице Чарльза, была незаметна в темноте. Он тихо ответил:

— Может быть, вы правы.

Когда они стали прощаться и он почувствовал, что это были последние поцелуи, последние прикосновения, ему захотелось крикнуть:

«Мы оба безумны, мы позволили каким-то глупым нервам быть сильнее нас. Бросим все это, станьте моей женой и мы будем счастливы!»

Но вместо этого он только сказал:

— Итак, прощайте, дорогая.

Сента крепко держала его за руку — еще минута, и он уйдет, в последний раз она услышит шум отъезжающего авто. На завтра не будет планов приятного времяпрепровождения, не будет страстного любовника, предлагающего веселье и радость души и дающего ей такое трепетное, неизъяснимо сладостное волнение.

Склонившись к ее руке, он поцеловал ее и скрылся.

Когда Чарльз уехал, Сента одна вернулась на такси в Кемпден-Хилль. Она всю ночь думала о только что сказанных словах…

Она вспомнила свою жизнь с Джорджи и маленькую квартирку, которую страсть ее подруги к переменам превращала чуть ли не каждую неделю в совершенно иную. Не проходило дня, чтобы одна из комнат не перекрашивалась; постоянно можно было наткнуться на банку с красками.

Джорджи жаловалась:

— Мне кажется, что только огромный зал какого-нибудь клуба мог бы удовлетворить мои художественные наклонности.

И все же Джорджи возлагала большие надежды на ту квартирку, которую она наняла с Сильвестром.

Довольно откровенно она объяснила свое отношение к Сильвестру.

— Не беспокойся, Сента, Сильвестр будет молодцом. Он страшно влюблен в меня и так молод, что никогда не будет знать, насколько я старше его. Я не могу продолжать жить дома, Сильвестр тоже любит свободу, приключения, перемены. Он — милый, но слабовольный мальчик. Мне кажется, что я сумею повлиять на него, и что он может создать что-либо хорошее. Сильвестр должен перестать вечно волноваться из-за неудовлетворенных аппетитов. О, я уверена, что наш брак будет прекрасен. Я постараюсь дать ему всю ту необходимую поддержку, без которой он не может ничего добиться.

В тот же вечер Клое расспрашивала дома Сенту о Сильвестре и Джорджи.

— Скажи, дарлинг, разве Сильвестр может оплатить и содержать ту дорогую квартиру, которую он нанял?

— Нет, — ответила Сента, — родные Джорджи дают ей 25 фунтов в месяц. Сильвестр будет иметь своих 20 и, кроме того, доход с трехсот, которые он имеет в год. Но в начале они будут жить с продажи своих свадебных подарков, проводить как можно больше времени у своих друзей. В общем, я уверена, что они будут очень счастливы.

Клое возразила:

— Но ведь это звучит легкомысленно.

— Нет, мама, это не так, — довольно нетерпеливо ответила Сента, — большинство молодых пар в таких же условиях, и никого это не трогает.

В конце недели Сильвестр и Джорджи записались в соответствующем бюро, напомнившем Клое ту больницу, где она только что была по делу.

Позже, в ресторане на Берклей-сквер, был завтрак. Сильвестр и Джорджи должны были остаться на ночь в городе и на следующий день уехать в Париж. Джорджи откровенно заявила: «Хочу выспаться».

Было уже поздно, около двух часов, когда они выпроводили последних гостей и остались наедине.

Сильвестр освободил ее от облака шифона и шелка, которое называется теперь платьем. Она упала в его объятия, тесно к нему прижавшись.

«Какие силы неба и ада заставили меня совершить этот ужасный поступок, связать себя на всю жизнь с этим мальчиком?» — пронеслось в ее голове.

В ее груди билось его сердце, его дыхание было учащенным, жадные и нежные губы ласкали ее волосы и шею…

Усилием воли она заставила себя поднять к нему свое лицо и с чарующей улыбкой сказала:

— Поцелуй меня, дарлинг, наконец-то мы одни.

В середине июля стало совершенно очевидным, что журнал Мики не оправдает расходов. Меняли стиль, меняли обложку, но ничто не помогало. Журнал умирал.

Однажды в конце июля, набравшись храбрости, Мики вошел в кабинет Хольдона. Как всегда безупречно одетый, несмотря на жару, Хольдон встретил его со своей обычной вежливой манерой.

Мики сказал ему:

— Я сдаюсь.

Протянув ему портсигар, Хольдон спросил:

— Не хотите ли закурить и пойти со мной позавтракать к Гарику?

— Благодарю вас, — ответил Мики.

Вернувшись к себе в кабинет, он прислушивался к шуму, долетавшему со двора, и жалел, что не родился в какой-нибудь провинциальной глуши. У него не было ни малейшего представления о том, что делать дальше.

Одно только было ему ясно, что он не может продолжать брать деньги у Чарльза для дела, совершенно не оправдывающего затраченных на него усилий, времени и капитала.

Составив прекрасное меню завтрака, Хольдон за рыбой спросил:

— Ну, в чем же дело?

Мики рассказал ему обо всем подробно.

— Хорошо, что же вы предполагаете делать дальше?

— Не знаю, знаю только, что хочу работать.

С жалостью и восхищением человека, у которого есть десятитысячный годовой доход и полное знание своего дела, Хольдон смотрел на человека, у которого всего этого не было.

— Мне 28 лет, у меня есть пятьсот фунтов сбережений, считая и мое жалованье, вот и все, — сказал Мики.

Откинувшись на стуле, улыбаясь, он выглядел значительно моложе своих лет. Рассеянным тоном он прибавил:

— Я, кажется, смогу пока прожить на это.

Хольдону стало ясно, что Мики не хочет никаких предложений по поводу работы, чувствуя себя виновником неурядиц в делах. Это было вполне естественно.

— Я отдал в печать книгу Сенты, очень хороший роман. Во всяком случае вы совершенно правильно указали ей ее настоящее призвание. Если для вас журнал оказался гибельным, то для нее он был началом карьеры.

— Вы хотите этим сказать, что Сента написала роман, который будет иметь успех?

— Она написала хорошую вещь, мы сумеем на ней заработать.

— Знает ли она об этом?