Бледные впалые щеки Эшли покрылись красными пятнами, его руки задрожали.

Он окинул взором высокую фигуру брата и спокойно выдержал взгляд его ясных блестящих глаз. У него внезапно пересохло во рту.

Все надежды его жизни, все упования его сосредоточились в Роднее — надежды, которые со временем превратились в мучительные стремления, вскормленные его беспомощностью. Он страстно желал перед смертью успеть заложить фундамент для осуществления своих планов — женить Роднея, и вдруг…

Родней разрушил все, разбил вдребезги все его надежды, все мечты…

Сдавленным голосом Эшли произнес:

— Я принимаю твой вызов. А теперь послушай, что я скажу: в тот день, когда ты женишься на этой девушке, ты покинешь мой дом, и я прекращу выплачивать тебе твое содержание.

Родней горько усмехнулся.

— Отлично, — сказал он, и, круто повернувшись, вышел из комнаты.

Вернувшись к себе, он постарался подвести итог всем событиям. Эшли выплачивал ему пять тысяч фунтов в год, и этого ему едва хватало. Пока он был в хороших отношениях с Эшли, это, конечно, не имело значения, но теперь, после разрыва с ним, этот факт становился чрезвычайно важным.

Долги и — никакой работы. Неуменье и неприспособленность ни к чему, кроме военного дела.

Внезапно в его мозгу, где царил хаос беспорядочных, печальных мыслей, промелькнуло воспоминание о голосе Сильвии; он почувствовал на своих губах прикосновение ее свежих губ, услыхал ее шепот: «Я люблю вас, люблю!»

Он присел на край кровати и лениво потянулся. Кто-нибудь поможет ему найти работу… ну, а если они даже будут бедны, то может ли это иметь значение для кого-нибудь из них? Уж не для Сильвии, во всяком случае…

Авось что-нибудь подвернется… У него есть много друзей, которые, конечно, помогут ему устроиться. Он сможет получить должность управляющего имением или службу в каком-нибудь учреждении.

Все это — дело будущего, а в настоящий момент он себя чувствовал полным энергии и готовым к борьбе, и… ему захотелось есть.

Он решил спуститься вниз, чтобы чем-нибудь подкрепиться. Выйдя на площадку лестницы, Родней вспомнил, что, возвращаясь, оставил решетку лифта открытой и не спустил вниз кабинку. Он решил воспользоваться лифтом, чтобы не поднимать шума.

На лестнице было совершенно темно, плотно прикрытые двери не пропускали света. Родней отодвинул решетку и вошел, как он думал, в клетку лифта. На мгновение его охватило томительное, до тошноты противное сознание неизвестности, и он полетел вниз, ударяясь головой о железные перекладины.

Эшли, услыхав шум, испугался и окликнул Роднея, затем нажал кнопку звонка.

В комнату вбежал Григс, на ходу застегивая ливрею.

— Что случилось? — взволнованно спросил Эшли.

Он не успел кончить, когда в комнату ворвался смертельно бледный сторож.

— Это синьор Родди, — задыхаясь от ужаса, пролепетал он. — Лифт… сорвался… вода…

— Мое кресло, Григс! Скорее, скорее! — крикнул Эшли.

Он в мучительной тревоге следил, как Роднея внесли наверх, и молча сидел у постели брата в ожидании доктора.

Доктор пришел через несколько минут; это был молодой и способный, но очень нервный человек.

— Я ничего определенного не могу сказать, — заявил он Эшли. — Здесь необходима серьезная операция. Кассо из Парижа — вот к кому нужно обратиться.

— Вызовите немедленно карету скорой помощи, — отрывисто приказал Эшли. — Вы поедете с нами в Париж. Специальный экспресс довезет нас туда за пятнадцать часов.

Солнце разбрасывало по волнам золотые блики, когда экспресс отошел от станции и полным ходом направился к Парижу, где Роднея ждал предупрежденный телеграммой знаменитый Кассо.

Монти вошел в гостиную Додо.

— Я уладил все, — сказал он, опуская руку в жилетный карман. — Вам не помешает, если я закурю? Я всегда себя чувствую значительно лучше с сигаретой в зубах. Да, так я устроил все ваши дела. Вот здесь все квитанции и расписки, но вы можете не читать их — вас никто не будет больше беспокоить. А теперь давайте поговорим о ваших планах на будущее. Есть у вас что-нибудь в виду?

Додо рассеянно глядела в окно.

— Нет, — проронила она безразличным тоном.

Монти вздохнул. Если бы она истерически рыдала, он мог бы успокоить ее страдания. Но это невероятное равнодушие ко всему, это страшное спокойствие сбивало его с толку и обескураживало.

— Послушайте, Додо, — сказал он. — Как вы насчет возвращения в Англию? Я мог бы проводить туда вас и Бит, я еду во вторник.

— Хорошо, если хотите, — так же равнодушно ответила Додо.

Монти снова вздохнул.

— Значит, решено, мы едем во вторник.

Он подошел к окну.

— Бит ушла куда-нибудь? — спросил он.

— Не знаю.

— Не будете же вы всегда так сторониться ее? — заметил Монти. — Девочка виновата в смерти Маркуса не больше, чем грум или я. Вы должны быть снисходительны к ней.

— Снисходительна… — с невыразимой горечью в голосе повторила Додо. — А жизнь была ко мне снисходительна, когда забрала Маркуса? Можно ли назвать снисходительным со стороны судьбы то, что у меня отняли всю радость, разбили всю жизнь — в течение одной минуты, и без всякой причины. Я не обвиняю Сильвию, она просто не существует для меня. Я не хочу ее видеть, потому что она слишком напоминает мне Маркуса.

— Все это так, Додо, но вам ведь придется жить с ней и быть постоянно вместе, когда мы вернемся в Англию, — резко заявил Монти.

Он глубоко затянулся сигарой; больше всего на свете Монти хотел, чтобы ему предоставили право увезти Бит с собой; но, черт возьми, должна же женщина иметь хоть какие-нибудь материнские чувства. А девочка выглядит такой несчастной.

— Бит совершенно убита всем происшедшим, — добавил он, не обращая внимания на тон Додо. Она презрительно усмехнулась и насмешливо сказала:

— Бит! Ей всего восемнадцать лет, и у нее еще вся жизнь впереди. Со смертью Маркуса она лишилась друга, которого очень любила, я же лишилась всего — света, радости и покоя; каждый час моего существования полон мрака и отчаяния. Знаете, Монти, — с жаром продолжала она, — нет ни одной минуты, когда бы я не думала о Маркусе, не вспоминала бы всех мелочей, связанных с ним. Я так ясно помню, как он приглаживал щеткой волосы; я слышала звук его голоса, когда он входил ко мне; смех, доносящийся из соседней комнаты; я чувствую прикосновение его руки к моей; запах сандалового мыла, которое он так любил. Открыв ящик его туалетного стола, я нахожу его носовой платок или коробку его любимых папирос — и каждая из этих незначительных вещей, как острый нож, вонзается в мое сердце и ранит, и терзает его без конца.

— Я понимаю, как все это тяжело для вас, — с трудом произнес Монти; эта страстная печаль обезоруживала и, в то же время, странным образом обижала его. Он заплатил все долги Маркуса, устроил все дела Додо, а она даже не нашла нужным поблагодарить его за это, несмотря на то, что он выложил все из своего собственного кармана. Монти не жалел денег, хотя отлично знал, что нет никакой надежды получить их обратно; но это его мало беспокоило — он просто констатировал факт. При мысли о Бит это чувство обиды обострилось. Девочка выглядела совсем больной и разбитой.

Монти пошел ее искать. Бит лежала в гостиной на диване, уставившись невидящим взором в пространство.

— Поедем немного покататься, мой «Роллс» здесь, — предложил Монти. — Для вас это будет очень полезно, деточка, вам необходимо подышать свежим воздухом.

— Спасибо, мне не хочется! — ответила Сильвия.

Монти, охваченный беспокойством, стал нервно ходить из угла в угол. Будет огромным облегчением для них всех, когда они, наконец, уедут отсюда.

— Мы во вторник выезжаем в Англию, — сообщил он девушке. — Ваша мать согласилась на это.

— В самом деле? — рассеянно спросила Сильвия.

Монти подошел к дивану и тяжело опустился на него, аккуратно подтянув свои отлично сшитые фланелевые брюки.