Уотт размышлял, проходили ли через ту фазу, которую тогда проходил Эрскин, Арсен, Уолтер, Винсент и остальные, и пройдет ли он, Уотт, через нее тоже, когда придет его время. Уотту трудновато было вообразить Арсена, когда-либо ведущего себя подобным образом, да и себя тоже. Однако существовало множество вещей, вообразить которые Уотту было трудновато.

Порой ночью мистер Нотт нажимал кнопку звонка, который раздавался в комнате Эрскина, и тогда Эрскин поднимался и спускался вниз. Это Уотт знал, поскольку слышал из своей постели, находившейся неподалеку, как звонок издавал «динь!», а Эрскин поднимался и спускался вниз. Он слышал звонок, поскольку не спал, или находился в полусне, или спал совсем некрепко. Ведь редко бывает такое, чтобы звонок, раздавшийся неподалеку, не был услышан находящимся в полусне, спящим совсем некрепко. Или же он слышал не звонок, а подъем и спуск вниз Эрскина, что означало то же самое. Разве стал бы Эрскин подниматься и спускаться вниз, если бы звонок не раздавался? Нет. Он мог подниматься без всякого звонка,

чтобы сходить по-маленькому или по-большому в свой громадный ночной горшок. Но подниматься и спускаться вниз без звонка — нет. Порой же, когда Уотт спал крепко, или был погружен в размышления, или еще чем-то был занят, звонок, конечно, разрывался, Эрскин сколько угодно раз поднимался и спускался вниз, а Уотт и ухом не вел. Но это ничего не значило. Поскольку Уотт слышал звонок, подъем и спуск вниз Эрскина достаточно часто, чтобы знать, что порой ночью мистер Нотт нажимал кнопку звонка, а Эрскин, повинуясь, несомненно, приказу, поднимался и спускался вниз. Разве были в доме указательные и большие пальцы, не принадлежавшие мистеру Нотту, Эрскину и Уотту, которые могли нажать кнопку звонка? Поскольку чем, как не указательным или большим пальцем, можно нажать кнопку звонка? Носом? Пальцем ноги? Пяткой? Торчащим зубом? Коленкой? Локтем? Или еще какой-нибудь выступающей костлявой или мясистой частью тела? Несомненно. Но чьей, как не принадлежащей мистеру Нотту? Уотт никакой своей частью не нажимал кнопку звонка, в этом он был уверен, поскольку в его комнате не было звонка, на кнопку которого он мог нажать. А если бы он поднялся, спустился туда, где находился звонок — а где находился звонок он не знал, — и нажал бы там его кнопку, разве смог бы он вернуться в свою комнату, в свою постель и порой даже погрузиться в неглубокий сон, чтобы успеть услышать, оттуда, где он лежал, из своей постели, его звон? В действительности Уотт никогда не видел и не слышал звонка ни в одной из частей дома мистера Нотта в обстоятельствах иных, нежели эти, столь его озадачившие. На первом этаже не было никакого звонка, за это он ручался, либо же тот был столь укромно размещен, что ни на стенах, ни на дверных косяках не было никаких следов. В коридоре, разумеется, имелся телефон. Но то, что раздавалось в комнате Эрскина ночью, было не телефоном, в этом Уотт был уверен, а звонком, обычным звонком, обычным маленьким, наверняка белым электрическим звонком из тех, что при нажатии кнопки издают «динь!», а при отпускании кнопки умолкают. Эрскин тоже, если это он нажимал кнопку звонка, должен был нажимать ее в своей комнате, лежа в постели, что было ясно по звукам, которые издавал Эрскин, выбираясь из постели сразу же после звонка. Но было ли похоже на то, что в комнате Эрскина был звонок, кнопку которого он нажимал лежа в постели, тогда как в комнате Уотта не было никакого звонка? И даже если в комнате Эрскина был звонок, кнопку которого он нажимал не вставая с постели, какой интерес был Эрскину нажимать ее, если он знал, что по звонку ему придется покинуть теплую постель и спуститься вниз, будучи одетым неподобающим образом? Если Эрскин хотел покидать свою уютную постель и полуголым спускаться вниз, то разве нельзя было делать это не нажимая перед тем кнопку звонка? Не выжил ли Эрскин из ума? Не пребывал ли и сам он, Уотт, в легком, возможно, помешательстве? А сам мистер Нотт, был ли он тверд рассудком? Не слетели ли они все трое, возможно, с катушек?

Вопрос по поводу того, кто нажимал кнопку звонка, раздававшегося ночью в комнате Эрскина, некоторое время сильно беспокоил Уотта и мешал ему спать по ночам, заставляя пребывать qui vive. Если бы Эрскин храпел и звонок совпадал бы с храпом, то тайна, казалось Уотту, рассеялась бы как туман под лучами солнца. Но Эрскин не храпел. И все же, если на него посмотреть или послушать, как он напевает свою песню, можно было подумать, что он храпит, да еще как. И все же он не храпел. Так что звонок всегда раздавался в тишине. Однако после дальнейших размышлений Уотт решил, что если бы звонок совпадал с храпом, то тайна не рассеялась бы, а осталась какой была. Разве не мог Эрскин симулировать храп, когда протягивал руку и нажимал кнопку звонка, или долгий ряд всхрапываний, кульминировавший всхрапом, который он симулировал при нажатии кнопки звонка, чтобы ввести Уотта в заблуждение и заставить его думать, будто кнопку звонка нажимал не он, Эрскин, а мистер Нотт, находившийся в другой части дома? Так что то, что Эрскин не храпел, а звонок всегда раздавался в тишине, заставило Уотта думать, что кнопку звонка нажимал не Эрскин, как он считал поначалу, нет, а мистер Нотт. Поскольку если бы кнопку звонка нажимал Эрскин, не желая при этом, чтобы об этом кто-нибудь знал, он бы храпел или еще как-то изгалялся, нажимая кнопку звонка, чтобы заставить Уотта думать, что кнопку звонка нажимал не он, Эрскин, а мистер Нотт. Однако затем Уотту пришло в голову, что Эрскин может нажимать кнопку звонка ничуть не беспокоясь, известно это кому-нибудь или нет, и что нажимал ее он, и что в таком случае он не потрудился бы храпеть или еще как-то изгаляться, нажимая кнопку звонка, но позволял бы звонку раздаваться в тишине, чтобы Уотт думал все, что ему заблагорассудится.

В конце концов Уотт решил, что, если он хочет обрести в этой связи душевное спокойствие, ему необходимо обследовать комнату Эрскина. Тогда он отложил бы и забыл это дело, как откладывают и забывают апельсиновую или банановую кожуру.

Уотт мог бы спросить Эрскина, он мог бы сказать: Скажи-ка, Эрскин, а в твоей комнате есть звонок или нет? Но это заставило бы Эрскина насторожиться, а такого Уотт не хотел. Или Эрскин ответил бы: Да! когда правдивый ответ был: Нет! или: Нет! когда правдивый ответ был: Да! или ответил бы правдиво: Да! или: Нет! а Уотт бы ему не поверил. А тогда Уотту было бы ничуть не лучше, даже хуже, поскольку он заставил бы Эрскина насторожиться.

Но комната Эрскина всегда была заперта, а ключ всегда находился в кармане Эрскина. Или, скорее, комната Эрскина никогда не оставалась незапертой, а ключ никогда не оставался вне пределов кармана Эрскина дольше двух-трех секунд максимум, что было тем самым временем, которое требовалось Эрскину, чтобы извлечь ключ из кармана, отпереть дверь снаружи, проскользнуть в комнату, снова запереть дверь изнутри и опустить ключ обратно в карман, или чтобы извлечь ключ из кармана, отпереть дверь изнутри, выскользнуть из комнаты, снова запереть дверь снаружи и опустить ключ обратно в карман. Поскольку если бы комната Эрскина всегда была заперта, а ключ бы всегда находился в кармане Эрскина, самому Эрскину, несмотря на все его проворство, было бы затруднительно проскальзывать в комнату и выскальзывать из нее так, как он это делал, разве только он проскальзывал бы и выскальзывал через окошко или трубу. Но проскальзывать и выскальзывать через окошко, не свернув себе шею, он вряд ли смог бы, равно как и через трубу, не задохшись насмерть. То же касалось и Уотта.

Замок был из тех, что Уотт подобрать не мог. Уотт подбирал простые замки, но он не подбирал сложные замки.

Ключ был из тех, что Уотт подделать не мог. Уотт подделывал простые ключи, в мастерской, в тисках, орудуя напильником и припоем, убавляя там, прибавляя сям и получая совсем другой простой ключ, пока две схожести не становились совершенно одинаковыми. Но Уотт не подделывал сложные ключи.

Еще одна причина, по которой Уотт не мог подделать ключ Эрскина, заключалась в том, что он не мог заполучить его хотя бы на минутку.