— Вы... вам понравилась музыка?

— Да. — Ответ прозвучал не слишком уверенно. — Но мне жаль, что программа была несколько монотонной, ей не хватало разнообразия. Кто подбирал произведения?

Последовала пауза, затем Линн тихо сказала:

— Я.

Он схватился за голову:

— О, кажется, я сморозил глупость!

На этот раз его обаятельная улыбка не возымела никакого действия, и Линн довольно холодно осведомилась:

— Что вы подразумеваете под разнообразием? Я же говорила, что спустя некоторое время мы устроим вечер легкой музыки. Мне жаль, что вам было скучно.

— Линн... — Он накрыл ее руку своей ладонью. — Буду с вами откровенен. Во-первых, я не скучал, а во-вторых... Вероятно, вы возненавидите меня за это признание, но придется рискнуть. Дело в том, что я хорошо разбираюсь в музыке.

Линн хотела отдернуть руку, но он крепко сжал ее пальцы.

— Я не признался в этом раньше, потому что ваше высокомерие уязвило меня. Никогда не относитесь надменно к музыке — к любой музыке, потому что, какой бы она ни была, это гармония звуков, которая требует уважения. Извините за назидательный тон, но это очень важно.

Наконец ей удалось высвободить руку.

— Простите. Полагаю, вы правы. — В ее голосе звучала обида, и Крис это почувствовал. Рассерженная критикой, Линн бросила вызов: — Хорошо, как бы вы улучшили сегодняшнюю программу?

— Очень просто. Я включил бы более современный материал — произведения композиторов двадцатого века, например Шостаковича, Берга и Бартока.

Линн на миг потеряла дар речи.

— Но я ненавижу такую музыку! — взвилась она. — Это же просто шум. Вся современная музыка — сплошная какофония!

Крис нахмурился:

— Уверен, вы говорите это только для того, чтобы позлить меня. Вы просто не можете так думать, Линн.

— Я отвечаю за каждое свое слово. — Ее голос дрогнул. — В современной музыке нет ничего оригинального. Классики уже все сказали и при этом облекли свои идеи в более совершенную форму.

— Но это возмутительное утверждение!

— Это факт! — выкрикнула Линн. Ее лицо пылало. — Я никогда не слушаю современной музыки, мои уши этого не выдерживают.

— Вам не кажется, что ваши слова — всего лишь плод предубеждения и ограниченности? Как вы можете так говорить, Линн? Ведь именно вы еще совсем недавно так страстно желали разрушить другое людское предубеждение — против ваших современных идей и прогрессивных методик преподавания!

— Это разные вещи!

— По сути — одно и то же, вы просто не хотите это признать. Если вы так упорно отказываетесь уважать то, чего не понимаете, как вы можете ожидать, что другие прислушаются к вашим призывам отбросить в сторону свои предубеждения и открыть сознание для ваших новых идей, которые они тоже не понимают?

Линн начала терять терпение.

— Вы обвиняете меня в предубеждении и ограниченности, тогда как именно ваше узколобое мышление помешало мне использовать в работе новые методы! Вы, без сомнения, будете рады услышать, что вам почти удалось уничтожить мою веру в себя, — ее голос предательски задрожал, — и мою способность учить детей.

— О, если вы будете постоянно возвращаться к этой проклятой теме...

Она вскочила, окончательно потеряв самообладание.

— Значит, вот как вы оцениваете мои усилия внести струю свежего воздуха в обучение? Как пустую и скучную тему для разговора? Вы так стары и беспомощны, что, как и другие, тоже боитесь вызова?

Крис побледнел от ярости, и Линн невольно попятилась, заметив, что он сделал легкое, но порывистое движение в ее сторону. К счастью, он мгновенно опомнился и взял себя в руки. Когда он заговорил, его голос звучал ровно и сдержанно.

— Нет, я не боюсь вызова. — Его глаза сузились. — Но не могли бы вы мне объяснить, как ваша внезапная вспышка жалости к себе связана с темой нашего разговора — современной музыкой? По-моему, никак. Но она свидетельствует о том, что оскорбления и обвинения, которые вы бросаете в мой адрес, так долго тлели у вас в голове, что малейшее замечание готово раздуть огонь до масштабов ревущего пламени, уничтожающего на своем пути все доводы здравого смысла. Вы демонстрируете свое враждебное отношение ко мне при каждом удобном случае. Всякий раз, когда я пытаюсь сломать выросшие между нами барьеры, я бьюсь головой о стену толщиной в сотню футов. — Помолчав, он тихо добавил: — Я знаю, что в душе вы ненавидите меня. Слышал, как вы однажды говорили об этом.

Линн вздрогнула, устыдившись этого воспоминания.

— Что ж, можете думать обо мне что угодно, — продолжал Крис, — но, прежде чем я уйду, вам придется выслушать меня до конца.

Линн опустилась на диван. По ее щекам струились слезы беспомощности и отчаяния.

— В тот день в кабинете директора школы я всего лишь заставил вас взглянуть правде в лицо. Я объяснил вам очевидные вещи: ваш крестовый поход в гордом одиночестве не имеет смысла. Но почему-то вы упорно отказываетесь это признать. Вы предпочитаете переложить собственную вину на меня — отчасти для того, чтобы успокоить свою совесть, отчасти для того, чтобы дать выход возмущению власть имущими. Но имейте в виду: я больше не намерен служить вам мальчиком для битья. В будущем вам придется направить свою ненависть против истинных виновников, то есть против невежества и предрассудков.

Его гнев внезапно утих, и он окинул девушку ледяным взглядом, в котором не было ни капли сочувствия.

— Скажу еще одно. Поскольку наши встречи постоянно заканчиваются ссорами, я пришел к выводу, что мы с вами абсолютно несовместимы. Думаю, в будущем нам следует общаться как можно реже. Прощайте, Линн. Спасибо за кофе.

Она поднялась, чтобы проводить его до дверей, но он резко отмахнулся:

— Я сам найду дорогу.

Что ж, она хотела причинить ему боль и добилась в этом успеха. Только вот оружие, которым она воспользовалась, оказалось о двух концах и обратилось против нее самой.

Линн слышала его шаги на лестнице, рев двигателя автомобиля и потрескивание гравия под колесами. Не в силах сдержать слезы, она бросилась на диван и зарылась лицом в подушку.

Глава 4

Шли дни, и Линн с тревогой и тоской осознала, что не может существовать без человека, который, казалось, навсегда исчез из ее жизни. Девушка запаниковала и попыталась разубедить себя в этом. Она неоднократно напоминала себе о зле, которое он причинил ее уверенности и способности учить, растравляла рану, нанесенную ее самолюбию, и постепенно ненависть запылала в ней с новой силой.

Начальник английской кафедры мистер Блэкем наконец выздоровел, и у Линн появилось намного больше свободного времени, чтобы заниматься с учениками перед школьным фестивалем музыки и драмы, который был уже не за горами. Она с огромным удовольствием взялась за дело, и все оставшиеся без ответа вопросы и нерешенные личные проблемы постепенно отодвинулись на задний план.

Теперь в школе кипела работа. Каждый день из кабинета музыки через закрытую дверь доносились самые необычные звуки: можно было услышать одинокую скрипку, соло на барабанах и даже целый оркестр. А время от времени прекрасная игра на фортепиано заставляла многих проходивших по коридору останавливаться и слушать затаив дыхание.

Дни Линн были насыщены интересной работой, а большинство вечеров она по-прежнему проводила за игрой в теннис — приближалось первенство, в котором Кен твердо решил победить.

Однажды вечером, когда они, как обычно, сидели в кафе и пили холодный лимонад после нескольких удачных сетов, Линн сказала Кену, что Тони Арнолд, журналист, недавно вступивший в музыкальное общество, позвонил ей в школу и пригласил на прогулку.

— Мы встречаемся завтра вечером, Кен. Не возражаешь?

— Возражаю? Послушай, любимая, даже если мне это не нравится, я не могу тебе запретить. Ты отказала мне в этом праве и даже не позволила купить кольцо. Линн... — Он взял ее за руку. — Сколько еще мне ждать ответа? Тебе известны мои чувства, любимая. Мне незачем снова говорить о них.