— Оптимизма, — удивленно и одновременно недоверчиво переспросил Потапов.

— Да-да. Оптимизма от известия, что вас не будут расстреливать.

В этот момент Григорий Моисеевич перевел взгляд на Блохина и, поймав его спокойный, будничный взгляд, тотчас полностью овладел собой. Почин непременно должен пройти спокойно, деловито, без истерик и мук. Работать с первым «пациентом» надо так, чтобы тот так ничего и не понял, не заподозрил. Ну а комендант и начальник отдела Филимонов после этого эксперимента должны убедиться, что новый начальник лаборатории волевой человек и умеет в любой обстановке владеть собой, претворять в жизнь поставленную товарищем наркомом задачу. Да и подчиненные поймут, кто есть кто.

Снова возникла непродолжительная пауза. Вслед за ней Могилевский решительно встал и твердой походкой подошел к своей жертве:

— Итак, товарищ Потапов, скажите, как вы себя чувствуете после того, как я вам объявил хорошую новость.

— Пока еще плохо. Голова кружится. Разве может иначе чувствовать себя человек перед близкой смертью? Скажите, товарищ доктор, только честно: меня все-таки расстреляют?

— Успокойтесь, говорю же, вас расстреливать никто не будет, — заверил арестанта Могилевский. — Если направили сюда, значит, принято решение применить к вам другую меру воздействия. Расстрел отменили, понимаете?

— Спасибо, доктор! — задрожав всем телом, просиял наконец Потапов. — Большое вам спасибо! Вы даже не представляете, как меня обрадовали. Будто снова родился на свет. Я и сам знал, что в конце концов со мной разберутся правильно и поймут, что не виноват! Я знал и до последней минуты надеялся. Знал! — Потапов обратился к сидящим за столом людям: — Я ведь писал, объяснял. Выходит, товарищ Сталин прочитал мои объяснения и все понял. Теперь, если даже сошлют в лагеря на десять лет без права переписки, я все выдержу, всем докажу, что по-прежнему могу приносить пользу своей великой Родине. Понимаете, это великое счастье! Я благодарен вам всем, товарищи врачи!

Потапов хотел было подняться и продолжать речь, чтобы до конца выговориться, но Могилевский удержал его на кушетке.

— Я все выдержу, лишь бы жить. Я простой инженер с текстильной фабрики, внес двадцать пять рационализаторских предложений. Ну какой из меня вредитель? Разве я похож на врага народа?

Потапов счастливо улыбался окружавшим его незнакомым людям. Он был совершенно потрясён, ошалело вращал головой и глядел по сторонам широко раскрытыми глазами, из которых покатились слезы радости. Заключенный размазывал их по лицу грязными кулаками, одновременно и веря и не веря объявленной неожиданной перемене в его судьбе. Переход от синдрома депрессии к надежде происходил на глазах «исследователей». Все пошло по заранее разработанному сценарию. Развеселившийся бедняга даже не заметил, как Могилевский подал знак Хилову, чтобы тот начинал подготовку к следующему этапу эксперимента.

Ассистент достал из стеклянного шкафа пустой стакан, нераспечатанную бутылку с водочной этикеткой, поставил на стол. Весело улыбнулся, подыгрывая «пациенту», и сказал:

— Это для усиления оптимизма. Такое событие происходит единственный раз в жизни, и его нельзя не отметить.

Запечатанная на заводской манер бутылка нужна была, по замыслу организаторов эксперимента, для большей достоверности. А так все, кроме одного Потапова, знали, что в водку подмешан цианистый калий — один из сильнейших нервно-паралитических ядов мгновенного действия. Разведенная в бутылке доза, по согласованному с начальством плану ассистента, почти вдвое превышала смертельную. Хилов поставил перед Потаповым стакан, щедро наполнил его почти до краев.

— Минуточку, — остановил он руку заключенного, послушно потянувшегося к стопке. — Вот, и закусишь сразу, — ухмыльнулся ассистент. Он положил на хлеб маленький ломтик колбасы.

— Даже не знаю, что сказать, — не переставал удивляться основной виновник происходящего. — Вообще-то я водку почти не пью…

— Сегодня разрешено. Да и другого ничего нет, — снова вступил в свою роль Могилевский, обращаясь к заключенному. — Будьте настоящим мужчиной. А что, — Могилевский весело повернулся к присмиревшим свидетелям разыгрываемого действа, — давайте-ка, товарищи, составим компанию нашему первому пациенту. Разделим его радость. Что ни говори, а ведь мы не погрешили душой, объявив человеку, что спасли его от расстрела!

Вслед за этим на столе появилась вторая нераспечатанная бутылка водки, а к ней все те же стограммовые граненые стаканчики, тарелки с оранжевыми мандаринами и колбасой. Блохин с подозрением глядел на новую бутылку: от отравленной она ничем не отличалась. Начальник лаборатории самолично разлил содержимое по стопкам.

— Эх, была не была, — махнул рукой арестант и, взяв в руки стакан, медленно, чтобы не расплескать, понес его в лицу.

— За пациента номер один! — не оставляя ни секунды Потапову на колебания, громко воскликнул начальник лаборатории, обращаясь к присутствующим. Он поднял свой стакан, подавая пример остальным членам комиссии. Те одобрительно закивали, некоторые даже последовали его примеру и взяли свои стопки в руки, но пить пока не решались, смотрели на Могилевского.

— Давай, давай, парень. Смелее и с Богом, — поторапливал Потапова ассистент.

— Поверьте, я не вредитель, не враг…

— Да мы уже про тебя все Знаем. Понимаешь, все! — теряя терпение, заверил зэка Хилов.

Сотрудники лаборатории и гости заулыбались, подбадривая первенца. Могилевский понимал, что именно сейчас все ждут его решительности, взмахнул стопкой, первым ее опрокинул, после чего, уже не боясь, остальные тоже дружно выпили, потянулись за закуской. Напряженность сразу спала. Кто-то ободрал мандарин и положил его перед заключенным, на которого снова обратились все взоры. Но тот все еще не верил в чудо. В его глазах светились одновременно и неподдельная радость избавления от страшного слова «расстрел», и неверие в происходящее. Потапов восторженно смотрел на своих избавителей и каждого готов был обнять и расцеловать.

— Ну в чем дело? Решайтесь же! — Могилевский по-дружески похлопал заключенного по плечу. — Как видите, мы уже управились. Давайте смелее. Все ждут только вас…

— Я сейчас. Просто никогда раньше сразу так много водки не пил. Все больше приходилось вино… Боюсь, что после тюремной пайки быстро опьянею…

— Не бойтесь. Вас сразу же отведут в палату, и там вы отдохнете. Будете лежать сколько угодно. Вволю отоспитесь. Самое страшное для вас уже позади, — напутствовал Потапова Могилевский.

— Да-да, конечно…

Потапов глубоко вздохнул, как это бывает перед решительным — броском, поднялся с кушетки и вытянулся во весь рост по стойке «смирно». Затем поднес стакан к губам и неровными глотками выпил его содержимое до дна. Выдохнул, морщась всем лицом, вытер рукавом расплывшийся в широкой улыбке рот. Водка отдавала приятным привкусом миндаля, ядрышками от абрикосовых косточек. Стоявший за спиной «пациента» Могилевский поднял вверх руку, чтобы все видели находившийся при нем секундомер, и демонстративно нажал на кнопку.

В следующее мгновение комната в глазах арестанта вдруг перекосилась, а затем стремительно закружилась вокруг стола вместе с уставившимися на него людьми в белых халатах.

— Говорил, что опьянею с непривычки… — прохрипел он, уже не понимая, что с ним происходит. Живот пронзила резкая, невыносимая боль. Он попытался издать крик о помощи, но из перекошенного рта вырвался только сдавленный выдох. Ноги подогнулись, стали ватными. Потапов неловко повалился на пол, ударившись затылком об угол кушетки, и затих. Смерть наступила почти мгновенно. Первый эксперимент завершился.

Несколько секунд все ошеломленно молчали, глядя на неподвижно лежавшего на полу человека, широко раскинувшего руки и ноги.

— Ну слабак, — почесав живот, разочарованно произнес Хилов. — Я-то думал, что он хоть немного еще побудет в сознании, поговорил бы с ним немного перед смертью…

— Вот и все. Рубикон перейден. Обряд жертвоприношения свершился, — как-то отрешенно выдавил из себя Муромцев. Ни на кого не глядя, он молча пошел из комнаты.