Все ушло в небытие, унесено временем. Словно ничего и не было: ни последних криков расстреливаемых в глухих подвалах, ни «лаборатории смерти»… Но ведь оно стоит, это здание, на том же самом месте…

Документы специального хранения из архивов бывшего Комитета государственной безопасности и Главной военной прокуратуры по экспериментам с отравляющими веществами и ядами на людях показались уникальными не только потому, что приоткрывали совершенно доселе неизвестные страницы наглухо закрытой от постороннего взгляда деятельности специальных оперативных служб ВЧК-ОГПУ-НКВД-МВД-КГБ, особенно подразделений, работавших на обеспечение интересов внешней безопасности, то есть действовавших за рубежом. Среди них оказались письма, заявления, личные заметки, обращения в высшие инстанции сотрудников лаборатории и причастных к ее исследованиям лиц с такими подробностями, которые невозможно написать под давлением или психологическим нажимом под диктовку. Это жуткие свидетельства поистине маниакальной убежденности их авторов — творцов и участников античеловеческих, по сути, «акций» — в необходимости творимых ими преступлений. Они считали, что каждый их шаг оправдан «интересами государства, народа и партии». Подобный феномен до сих пор по-настоящему не разгадан. Сами собой напрашиваются резонные вопросы: может, «изобретателей» способов человеческой смерти ставили в безвыходное положение? Может, их осыпали милостями, благами, привилегиями, которые заставляли забыть про медицинские клятвы, про совесть, людское сострадание, мораль? Или, наконец, насильственно отгородили от реальной жизни железными шорами классовой борьбы?

Наверное, можно было при поиске ответов на подобные вопросы использовать свои, уже нового, современного мышления, клише взглядов на КГБ лишь как на порождение сталинщины, как систему безжалостного подавления человека, своего рода тотальную инквизицию, диктат идеи над разумом и т. д. Это действительно так, и от подобных выводов никуда не уйти. Но архивные документы представили и несколько иную информацию к размышлению. Они высветили образы действующих лиц в зависимости не только от отведенных им «системой» мест и ролей в общем действе расправы с инакомыслием, но и от характера, личных достоинств, человеческих слабостей и прочих недостатков.

Самое первое и самое потрясающее впечатление от знакомства с делами сотрудников лаборатории, с протоколами допросов других свидетелей и обвиняемых — перед нами не бессознательные роботы, не тупые убийцы, не бездушные рычаги, винтики и валики некоего механического транспортера смерти. Это были живые, мыслящие и чувствующие люди, часто вполне образованные или, как их теперь называют, вполне интеллигентные личности, далеко не одиозные, каждый со своими достоинствами и слабостями.

Конечно, не всякий читатель примет безоговорочно на веру то, что написано в протоколах допросов, памятуя о методах и приемах выколачивания «нужных» показаний, фальсификации процессуальных документов. Оттого автор не настаивает на безоговорочной правоте каждого написанного в книге слова, а лишь стремится обосновать свое видение событий, опираясь на материалы уголовного дела.

Автору пришлось изучить в архивах немало уголовных, реабилитационных дел. Даже сегодня далеко не каждое из них признано несостоятельным. Многие обвиняемые и осужденные тех лет так и не получили оправдания, не получили реабилитации. Иначе говоря, остались виновными в совершении преступлений. Конечно, право признать человека преступником предоставлено в наши дни только суду. Это закреплено и в нашей Конституции и в уголовно-процессуальном законодательстве. Правда, исключения все же существуют. Например, в случае смерти лица, совершившего преступление. Но в прежние времена правом признавать человека преступником и назначать ему уголовное наказание наделялось и «особое совещание». Заметим, тоже законодательно. И опять же далеко не все репрессированные «особыми совещаниями» получили реабилитацию. Можно, конечно, оспаривать законность и справедливость ряда пунктов обвинительного заключения по делу начальника спецлаборатории Могилевского. Однако решение «особого совещания» при МГБ СССР от 14 февраля 1953 года до сих пор не отменено. Больше того, специальным Указом Президиума Верховного Совета СССР — высшего органа власти страны — от 1 июня 1956 года (уровень-то какой!) отказ в применении к Могилевскому амнистии мотивировался тем, что «после осуждения Могилевского было установлено производство им опытов по испытанию смертоносных ядов на живых людях». Здесь-то уж расследование вели не ежовцы и не бериевцы. Да и время было совсем другое, и отношение к бывшим «врагам народа» изменилось — началась массовая реабилитация жертв политических репрессий. А вот реабилитировать Могилевского все же не сочли возможным. Хотя и не все были согласны с такой позицией. Среди них академик Академии медицинских наук СССР Н. Н. Блохин, который по этому поводу писал: «В мае 1964 г. мне, как президенту АМН СССР, пришло письмо от Г. М. Могилевского, в котором он отмечал, что принципы предложенных им в 40-х годах методик терапии ипритных поражений могут быть применены и для терапии злокачественных новообразований. Автор письма просил запросить его докторскую диссертацию, изъятую при аресте в 1951 г. Мне удалось выполнить просьбу моего корреспондента, и я предложил ему приехать в Москву. Встретившись, мы обсудили план исследований и договорились о следующей встрече весной 1965 г. Она, однако, не состоялась — Г. М. Могилевский скончался в декабре 1964 г. Отмеченная Г. М. Могилевским аналогия в характере действия на организм ипритного поражения и злокачественных новообразований имеет и другую сторону: молекулы — аналоги иприта — легли в основу целой группы препаратов противоопухолевого действия. Остается сожалеть, что диссертация Г. М. Могилевского из-за ее секретности оставалась неизвестной для специалистов и идеи, высказанные им, не получили должного развития в свое время».

Собственное расследование провел, судя по выступлению на страницах печати, и «Мемориал». Члены совета его научно-информационного центра Никита Петров и Татьяна Касаткина пишут: «Судьба доктора медицинских наук, профессора Г. М. Могилевского поистине уникальна. Вовсе не тем, что этот проработавший в системе госбезопасности более 10 лет полковник медицинской службы сам стал жертвой бериевщины — таких примеров немало. Удивительно то, что участь, постигшая Могилевского, никак не вписывается в историю преследования сотрудников „органов“: ведь все они были осуждены после смерти Сталина, как правило, по вариациям статьи 58 УК РСФСР — измена родине, вредительство, шпионаж. Могилевский был арестован в декабре 1951 г. и незадолго до смерти Сталина приговорен Особым совещанием МГБ СССР к 10 годам по статьям 193–17-а, 179 Уголовного кодекса (злоупотребление служебным положением, незаконное хранение ядовитых веществ). Срок заключения отбыл полностью, вышел на свободу в декабре 1961 г. Казалось бы, все позади. Он приезжает в Москву, без помех восстанавливает прописку по прежнему месту жительства, поднимает вопрос о реабилитации, для чего начинает собирать необходимые документы, — и тут, уже спустя несколько месяцев после возвращения из тюрьмы, происходит странное: без каких-либо объяснений, дав несколько дней на сборы, его высылают из Москвы. До самой своей смерти в декабре 1964 г. он работал руководителем биохимической лаборатории научно-исследовательского института в Махачкале. Факты позволяют утверждать, что Г. М. Могилевский стал одной из жертв развязанной Сталиным и министром ГБ СССР Игнатьевым очередной чистки. Тогда, во второй половине 1951 г., в МГБ вскрывались всевозможные „заговоры“ якобы с участием международных спецслужб и „мирового сионизма“. Первоначально, как рассказывал Могилевский, его обвинили в шпионаже в пользу Японии. Следствие по его делу было передано Рюмину и его подручным, славившимся своей жестокостью (о чем известно хотя бы по „делу врачей“). Тем не менее обвинение в шпионаже лопнуло. По-видимому, в силу полной абсурдности. Несмотря на это, Могилевский освобожден не был: такое было не в правилах „органов“, и он был осужден по другим статьям».