Серб, снова воспылав к авиации, как проклятый трудился над доводкой авиамотора. Их совместное детище готовилось к выходу в свет в виде четырехтактного двухцилиндрового агрегата о тридцати лошадиных силах и почти ста килограммах веса. Наддув системы питания давал прирост аж до пятидесяти лошадей, но устойчивой работы в этом режиме пока не добились и запуск решили не откладывать аэроплана до отладки наддува.

Джевецкий настаивал, что пропеллер должен работать в диапазоне двести-триста оборотов в минуту, тогда как коленвал на полной мощности раскручивал больше тысячи. Моторно-винтовая установка прибавила в весе за счет маховика и редуктора.

В конце сентября, когда летательный аппарат начал принимать форму, впервые за всю авиационную эпопею Самохвалов решился на долгий коммерческий разговор с братом Василием.

— Ты надо мной потешался, а я таки выполнил отцовскую волю — увековечил нашу фамилию. Теперь в любом воздухоплавательном справочнике значится: создатель первого в мире аэроплана — Самохвалов.

— Петя, не строй иллюзий. Зря брата темным считаешь, и я газетки почитываю. В единый голос все твердят, что будущее за аппаратами легче воздуха, как их бишь... — заводчик зашелестел стопкой газет на своем бюро. — Во, дирижаблями. Самохваловых запомнят как анекдот — придумали нелепый прибор, за слом коего сняли последние сапоги с почтенного князя Трубецкого.

Готовый к отповеди, Петр зашел с козырного туза — выложил коммерческие расчеты Лилиенталя полугодовой давности, полагаясь на извечный пиетет русского человека перед европейской мыслию, и не прогадал. Пока Василий проверял германские расчеты, насупив черные брови с ранней проседью, авиатор рассматривал брата, коего видел гораздо реже, чем энтузиастов небесных дел. Самохвалов-старший был полной противоположностью щуплого и низкорослого Петра: крупный, плечистый, с выпуклым пузом любителя выпить и закусить, окладистой бородой и черно-седой гривой, настоящий образец типичного русского купца.

— Занимательно, хоть и рискованно. Я в сей прожект ни гроша б не вложил, но тебя, пострела, насквозь вижу — не остановишься. Скорблю лишь, что деньги твои снова придется из верных дел доставать, — управляющий семейным капиталом Василий всегда радел о братской доле не меньше, чем о своей.

— Прими как данность и лучше советом помоги, как меньше дров наломать.

— Дров будет вагон и тележка — по неведомой тайге пробираешься, — Василий закусил коньяк осетриной и густо зачерпнул черную икру. — Могу лишь то сказать, что едино для продажи лошадей и твоих еропланов. Я так мыслю, что платные полеты на потеху публике сиречь реклама и забава, а не серьезный заработок, что бы твой Отто о них ни писал. Продавать аппараты для охотников сломать голову куда прибыльней. Покамест монополия у тебя, можешь ероплан сам-два, а то и сам-три продавать, кучу тряпок и железок по цене ахалтекинского рысака.

— Мой партнер Можайский всегда мечтал продавать самолеты Военному министерству. Что ты скажешь?

— Что средства, кои армия на покупку лошадей могла тратить, изведет на твои забавы. Ладно, шуткую. Сядь, не мельтеши, глядеть тошно. Когда повзрослеешь? Отец не дождался, царство ему небесное, и я не дождусь. Про Военное министерство так скажу, нескорое оно на новшества. С лошадьми проще: товар понятный, с кем надо приватно уладил — заказ в кармане. Но и там свои хитрости. Армии, скажем, не нужен арабский конь — быстрый аки молния, но нет выносливости в дальних маршах, ухода требует изрядного, болеет от бедной кормежки. Военным кони нужны тяглые и верховые, ко всему терпеливые, в меру быстрые и к подножному корму привычные. Твой ероплан, чтоб перед чистой публикой красоваться — любой годен, абы летал. Военные такой не примут. Скажут — надобно долго над врагом летать, разведку делать или, там, бомбу отвезти.

— Разведку любой сделает, кто над врагом пролететь способен.

— Не кажи гоп, Петя. Я тебе давеча говорил о лошадях, чем слушал? Ежели бы мой завод выводил лошадей, кои мне нравятся, а потом Ванновского убеждал их в кавалерию брать, Самохваловы давно бы на паперть перебрались. И про газеты сказал, читаю. В еростате военном завсегда двое, один прибором правит, другой в биноклю глядит. Сколько еронавтов твой ероплан возьмет? По очам вижу, не думал. Помни, брат, продажа казне не одними подношениями решается. А ежели — война, и от твоих ошибок на еропланах люди гибнуть начнут? Не отмолишь ни в храме, ни в ските! Посему — летай, но Военное министерство до поры не впутывай.

Петр Андреевич чувствовал стыд. Бесконечно далекий от авиации Василий на основании одних только жизненного опыта и здравого смысла указал на проколы, о которых они всей толпой — Можайский, Джевецкий, Жуковский, Костович — и не помышляли.

— Ладно, не кручинься. Что-нибудь да будет. Денег много надобно?

— Нет. С кормильца — князя Трубецкого — еще приход идет, да Костовича думаю в компаньоны брать. У него деньги есть и идей масса. Тебя не зову.

— Уж точно не мое это дело.

— Василий, а в нефтеперегонку не хочешь вложиться? Дело выгодное независимо от «еропланов».

— Не хочу. А чего про нефть пытаешь?

Петр рассказал про топливную проблему

— Доколе тебя всему учить. Вкопай на Волковском поле в землю железнодорожную цистерну. Потом сторгуй бензина на всю ее емкость. Присовокупи, ежели качество надлежащее — возьмешь еще. Увидишь, как нефтяные купцы зашевелятся. Лишку отдай аптекам да лабазам — на цистерне скидку получишь, аптекам дороже продашь.

— Спасибо, брат. Последний вопрос, не сердись, опять про военное ведомство. Коли аппараты продавать начну, секреты за кордон уйдут. От аэроплана для забав до военного — один шаг. Как тут интерес России соблюсти?

Василий приговорил очередную стопку коньяку, крякнул и отрезал:

— Никак. Мотай на ус. Вывели мы породу новую, армии — самый раз. Первых коней три года назад по военному закупу сторговал. Государю так понравились, что жеребца и трех кобыл он кузену германскому презентовал, кичился, стало быть, перед Европой. Третьего дня читаю — уже и Франция мою породу полюбила. Вот как в России наши секреты хранят. Посему твой военный аппарат сразу у германцев окажется. Кто раньше выпуск освоил — отхватил монополию на два, добре если на три года. Не веришь? Купцы, что флоту и артиллерии товар продают, бают — везде так. Тут как пловец на море, уставши руками сучить — утонул или отстал от прытких.

Петр Андреевич вернулся на Васильевский в смешанных чувствах. Приятно, что есть брат, готовый поддержать словом и делом, да и мыслью толковой. Плохо, что впереди бесконечная конкурентная битва. Нет сомнения, что первый в мире аэроплан с двигателем внутреннего сгорания взлетит в России не позже текущей зимы. А потом? На Родине изобретение не оценят, или с опозданием, или медленно да враскачку, пока наглые европейцы не сопрут конструкцию и не обгонят. Можно вырваться вперед на голом энтузиазме там, где пока нет большой конкуренции. Когда иностранцы поймут перспективность аппаратов тяжелее воздуха, Самохвалову и кучке его единомышленников не выдержать гонку со всем миром.

Декабрь 1891 года в окрестностях столицы выдался слякотным. Готовый к испытательным пробежкам «Самолет-3» томился в бревенчатом ангаре, как зверь в клетке. На выпускном коллекторе новенького мотора чернел нагар от пробных и вполне успешных запусков. Но кроме обдувок в аэродинамической трубе, в том числе с запущенным двигателем, ничего нельзя было сделать. Самолет, рванувшийся ввысь и норовивший пробить крышу сарая, бессильно сдался привязным канатам. Ни на лыжах в отсутствие снега, ни на колесном шасси, гарантированно вязнущем в грязи, выкатить машину не было решительно никакой возможности.

Самохвалов как мог, избегал огласки, но слухи о новом аппарате расползались, как бациллы. Кроме двух десятков человек, так или иначе прикосновенных к рождению третьей модели, о новорожденном были наслышаны все аэронавты Воздухоплавательного парка. Понятие «военная тайна» в мирное время не очень-то в России котировалось, да и Петр сотоварищи были людьми штатскими, как и их объект, хоть и на территории военного заведения. Вот и судачили офицеры, полетит — не полетит, а полетит — не разобьется ли. Сторонники аппаратов тяжелее воздуха спорили с поклонниками аэронавтики, кого из них больше — трудно сказать, ибо многие по нескольку раз на дню меняли лагерь. Понятно, что летавшие на аэростатах имели полное основание доверять проверенному способу, тогда как авиация оставалась чем-то гипотетическим.