Представители другого лагеря полагали, что господин Бриали в постели несколько слабоват, и Аглая в душе мечтает, чтобы ею овладели в точности так, как она описывает это в своих книгах.

К этому лагерю принадлежал издатель‑вегетарианец. Он аргументировал свою позицию тем, что, согласно психоанализу, содержание романов можно интерпретировать, как эдипову фантазию, а сама по себе творческая активность является формой выражения невротических мечтаний.

Разрешить наш банный спор я, к сожалению, не могла. Спрашивать Аглаю напрямую о том, гложет ли ее тайная мечта подвергнуться насилию, было как‑то неприлично, да и вряд ли она ответила бы мне правду.

Эротические Аглаины экзерсисы настолько потрясли моих друзей, что они даже начали пенять, что в моих детективах, написанных от первого лица, нет сногсшибательных сексуальных сцен, но я твердо заявила, что подвергаться изнасилованию из принципа не буду даже в собственных книгах. Впрочем, для этого у меня были вполне веские причины.

* * *

Каждому человеку "везет" по‑своему. Один выигрывает в лотерею, другой регулярно спотыкается на ровном месте, третий почти без усилий делает головокружительную карьеру.

Мое, несколько сомнительное "везение" заключалось в том, что, начиная с семилетнего возраста, меня с навязчивой регулярностью пытались изнасиловать. Специфика же сего необъяснимого феномена заключалась в том, что каждый раз я тем или иным способом ухитрялась выпутаться из ситуации без особого физического и психического ущерба. Не исключено, что именно по этой причине я, несмотря на врожденное миролюбие, с юных лет испытывала горячий интерес к рукопашному бою и всевозможным видам вооружений.

Мужчины набрасывались на меня в самых разных, иногда весьма неожиданных местах. Личности агрессоров также варьировались от примитивных пьяниц и пресловутых представителей кавказской национальности до самого настоящего сумасшедшего маньяка.

В отличие от большинства дам, побывавших в подобных переделках, моя симпатия к сильному полу в целом никоим образом не поколебалась, зато я пришла к печальному заключению, что российские насильники действуют совершенно неграмотно и прямо‑таки до безобразия непрофессионально.

Некоторое время я даже баловалась мыслью написать "Пособие для начинающего насильника", но по ряду соображений отказалась от этой идеи.

Тем не менее, из чистого любопытства, однажды я спросила у моего третьего (тогда еще не бывшего) мужа, – специалиста по боевым искусствам, – как правильно насиловать женщину. Результат меня восхитил и ошеломил.

За долю секунды с помощью болевого захвата он уложил меня на спину и зафиксировал таким образом, что от боли я даже пикнуть не могла, не то, что пошевелиться, а о том, чтобы оказать хоть малейшее сопротивление, вообще речи не шло. Вот это, я понимаю, профессионализм!

Разумеется, все мои истории с изнасилованием не шли ни в какое сравнение с изощренными фантазиями Глушко‑Бриали. Мною не пытался овладеть безумный гермафродит с железным крюком вместо левой кисти, меня не опаивал наркотиками нигерийский гангстер с ритуальными насечками на щеках, не привязывал вожжами к туше мертвой коровы двухметровый казак‑некрофил. Чего не было, того не было – врать не буду. Тем не менее, кое‑чем и я могла похвастаться.

Седьмая по счету попытка изнасилования (вероятно, в связи с тем, что семерка – счастливое число) оказалась настолько неординарной, что я до сих пор вспоминаю эту историю с неизменным удовольствием.

Дело было осенью, не то, чтобы поздней, но и не ранней. Погода, по российскому обыкновению, выдалась на удивление мерзкой. Дождь, правда, временно стих и лишь слегка моросил, но небо было затянуто отвратительно серыми тучами. Отсутствие солнца действовало на меня угнетающе, и я, понурившись, брела через безлюдный мрачный лес по тропинке, превратившейся после дождя в полосу липкой грязи, противно чавкающую под ногами.

В конце пути меня ожидала награда в виде бассейна. Вода в нем была теплой и голубой, а свет множества ярких ламп, при наличии некоторого воображения, можно было принять за сияние тропического солнца. Сорок пять минут блаженства, а затем снова долгий и унылый путь по жидкой грязи через черный холодный лес.

Дабы не провоцировать своим видом потенциального насильника, я, по совету третьего мужа, перед выходом в лес принимала соответствующие меры предосторожности, то есть одевалась столь кошмарным образом, чтобы даже зэку, изголодавшемуся по женскому полу за время длительной отсидки, не пришло бы в голову наброситься на меня.

Видом своим я напоминала бомжиху, ночевавшую на помойке, как минимум, последние два месяца. На мне была старая грязная куртка с капюшоном, затянутым так, что из него торчал один нос, рваный и потерный брезентовый рюкзак с банными принадлежностями, залатанные армейские штаны и резиновые сапоги, цвет которых было невозможно различить из‑за налипшей на них грязи.

Итак, я в самом что ни на есть непрезентабельном виде брела через грязный осенний лес. Устав созерцать хлюпающую под ногами глину, я подняла понуренную голову и буквально остолбенела при виде возникшего прямо передо мной прекрасного видения.

По хлипким деревянным мосткам, переброшенным через ручей, шел синеглазый юноша лет семнадцати сказочно‑библейской красоты. Он напоминал златокудрого херувима с картин старых немецких мастеров.

В отличие от меня, херувим был безукоризненно одет, а стрелка на его брюках, казалась, только что вышла из‑под утюга. Но больше всего меня потрясла даже не ангельская красота юноши и не безупречность его костюма, а его ботинки. Они были невероятно, почти сверхъестественно чисты, так, словно грязь к ним вообще не прилипала.

С научной точки зрения это было вполне объяснимо: в отличие от меня, он только недавно свернул в лес с асфальтовой дороги и просто не успел как следует извозиться, но в первый момент я как‑то не задумалась о научных объяснениях.

Я пялилась на это чудо, как апостолы на шагающего по воде Христа, остро ощущая разделяющую нас пропасть: я, грязная, как бомжиха, пусть даже и в целях конспирации, и он – юный, божественно красивый, безупречно одетый, до невероятия чистый.

О том, что у ангелов есть голос, я узнала, когда видение заговорило.

Впрочем, заданный им вопрос был весьма тривиален: блондина интересовало, который сейчас час.

Часов у меня с собой не было (откуда возьмутся часы у бредущей по лесу бомжихи?), так что я покаянно развела руками и ответила, что точно не знаю, но теоретически сейчас должно быть около четырех.

Тут златокудрый херувим шагнул ко мне и, заключив в объятия, принялся страстно целовать в губы.

Сказать, что я опешила – значило ничего не сказать. Некоторое время я тупо торчала столбом, раздираемая самыми противоречивыми чувствами. Целовался ангел здорово, так что, в целом, это было даже приятно. С другой стороны, непонятно, чем он решит заняться после поцелуев. Судя по всему, дело идет к изнасилованию, а раз насилуют – надо сопротивляться.

Спешить было некуда, и я погрузилась в размышления о том, как наилучшим образом организовать сопротивление. Мои руки были прижаты к бокам, и вырываться было бы неразумно: атака в этом случае не оказалась бы неожиданной.

Разбивать блондину лбом переносицу как‑то не хотелось – лоб потом будет болеть, да и целовались мы так хорошо, что было обидно прерывать процесс. В итоге я решила для начала двинуть его коленом в пах.

В другой ситуации этот испытанный прием, несомненно, сработал бы, но тут я не учла двух решающих факторов: во‑первых, мы были так тесно прижаты друг к другу, что у меня не было пространства для замаха, а во‑вторых, мне никак не удавалось рассердиться. Удовольствия от избиения ближнего я никогда не испытывала, и надлежащий "боевой дух" пробуждался во мне лишь когда я здорово злилась, что случалось крайне редко.