И он слегка замедлил шаг, подбадривая себя рассуждением:

"Что же? Не я. Она сюда повернула… Я в своём угле гуляю. И что ж за беда… Да и Тит говорит…" И через мгновение молодой человек и красивая пономариха встретились на узенькой дорожке. Сашок счёл нужным немного посторониться.

Молодая женщина смущённо прошла мимо, но так при этом глянула на князя, что его, как он почувствовал, "и ошибло, и ожгло!"

Снова разошлись они в разные углы садика, но, следуя каждый своей дорожкой, должны были неминуемо сойтись снова, на том же месте.

"Заговорить? — спрашивал себя Сашок вслух, но шёпотом. — Тут обиды нет. Мы на одном дворе живём. Соседи… А какие глазки? Вот глазки!" И он шёл, робко косясь, даже издали, на красивую молодую женщину, мелькавшую за зеленью.

И он твёрдо решил заговорить! Непременно!.. Но снова встретились офицер и пономариха и снова разошлись, не проронив ни слова и даже с равнодушным видом.

Прошла неделя… Сашок по-прежнему ежедневно ездил на краткое дежурство к генералу князю Трубецкому… Дядька снова два раза отпросился со двора и пропал надолго. И Сашок был этому рад, ибо и пономариха появилась оба раза в садике. И он, конечно, вышел гулять… И конечно, они встречались. И конечно, не заговорили. Красавица держала себя ещё более робко и этим наводила страх ещё пущий на "княжну Александру Никитишну".

Однажды, когда Кузьмич ушёл из дому в третий раз, у подъезда квартиры офицера вдруг остановилась тележка, запряжённая одной лошадью. Насколько кляча была заморена, настолько же был неказист на вид и кучер в рваном кафтане и с каким-то шлыком на голове вместо шапки. Вся сбруя была тоже перевязана кой-где верёвочками.

В тележке сидел какой-то господин, далеко не щёгольски, хотя чисто одетый, и спрашивал:

— Здесь ли живёт измайловский офицер, князь Козельский?

Сашок высунулся в окно, ещё полуодетый, в одной сорочке, и крикнул:

— Вам меня нужно?

— Не могу знать, — отозвался приезжий резко.

— Как-с? Вы сейчас вот спрашивали… Стало быть, полагаю, вам меня нужно?

— Не знаю, говорю, сударь, — снова так же резко отозвался приезжий.

— Как не знаете? Вы же спрашиваете?

— Я спрашивал, здесь ли живёт князь Козельский Александр Никитич…

— Ну да.

— Что да?

Сашок удивился вопросу и не знал, что отвечать, а незнакомец продолжал насмешливо и даже дерзко усмехаться, глядя на него.

— Я князь Козельский, — произнёс он наконец.

— Так бы и говорили. А вы говорите: меня ли нужно? А на лбу у вас совсем ничего не прописано, и узнать по этому, вас ли мне нужно, нельзя.

Приезжий вылез из тележки медленно, а затем обратился к кучеру и выговорил сурово:

— Игнат, держи ухо востро. Вожжи понатяни да оглядывайся. Избави Бог, конь испугается чего, шарахнется, бить начнёт… Тогда прощай. И от тележки, и от тебя самого ничего не останется. Хоть ты и первый кучер в столице, а всё-таки с блажными конями опасение всякое нужно…

И незнакомец пошёл на крыльцо.

Сашок глядел, однако, не на него, а на лошадь и отчасти даже рот разинул от удивления.

"Каким образом, — думалось ему, — такая заморённая кляча, которая, расставив ноги, опустив голову и повесив уши, еле держится на ногах, может бить и разбить…"

Офицер быстро надел камзол и сюртук, и когда незнакомец вошёл к нему из прихожей, он уже был готов.

— Честь имею представиться, — заявил нежданный гость. — Сенатский секретарь чином и ходатай по всяким судейским делам, Вавилон Ассирьевич Покуда. Заметьте сударь. Покуда, а не паскуда.

— Пожалуйте. Прошу садиться, — несколько удивляясь, сказал Сашок.

Гость был уже не только пожилой человек, но старик, хотя бодрый, державшийся прямо, даже несколько военно или гордо. Лицо с морщинами было удивительно белое, свежее, даже с лёгкими пятнышками румянца, зубы, ровные, белые, без единого изъяна, блестели, когда он ухмылялся тонкими губами. Карие глаза были какие-то особенные, маленькие, но вострые, будто и лукавые, и особо проницательные. Во всяком случае, гость произвёл на Сашка впечатление человека себе на уме, с которым надо быть осторожным на словах.

— Что вам угодно, чем я одолжен вашим посещеньем? — заговорил Сашок.

— Я слов не люблю. Люблю дело, — ответил гость. — И буду я не красноречив, а краткоречив. Во-первых, прошу вас вспомнить и затвердить, как я прозываюсь.

— Как-с? Ну, это я, виноват…

— Моё имя, отчество и фамилию помните?

— Виноват-с… — несколько смутился Сашок. — Действительно… Мудрёна она малость… И я забыл уже… Фамилию помню. Покуда!

— Покуда. Верно-с.

— Никогда, признаюсь, таковой не случалось слышать.

— В Малороссии не бывали?

— Как-с?

— Странно это, сударь мой. Всё-то вам повторяй по два раза. Как-с да как-с. Да вот так-с. Бывали вы в Малой России, или Малороссии, или в Хохландии, где хохлы живут?

— Нет, не бывал.

— Ну вот, оттого, вишь, моя фамилия, древняя и дворянская, или казаческая запорожская, вам и кажется странной. Покуда — стариннейший род. А что кажется вам удивительной — верю. У нас в Хохландии есть древний род казаческий, и фамилия его: Убий-Собака. Заметьте: собака, а не собаку. Это — разница. А отчего вам не кажется чудна фамилия Козельский? И Козёл, и Козла… Ну-с, а имя и отчество своё я вам повторяю: Вавилон Ассирьевич. Ничего сие наименование вам не напоминает?

— Как-с?

— Ну вот опять: как-с. Если вы эдак всегда сказываете, то вас могут прозвать: князь Какс Никитич Козельский… Но будет переливать нам из пустого в порожнее, или воду толочь. Сказывайте. Есть у вас дядюшка родной?

— Есть.

— Он же и ваш крёстный отец?

— Да-с.

— И он же очень богатый человек. И он же вас знать не желает. Верно ли?

— Действительно, — начал бьло Сашок, но гость перебил его и удивил.

— И дабы вы не могли наследовать после него, как требует закон и справедливость, он сделает завещание в пользу какой-то девки-полутурчанки. А так как вотчины родовые, да кроме того, турки обоего пола не могут владеть ни родовыми поместьями, ни тем паче крепостными людьми, то дядюшка ваш всё должен продать, денежки наличные скопить и из рук в руки девке-полутурчанке отдать… Известно ли вам это обстоятельство?

— По правде сказать, я этого всегда ожидал, — ответил Сашок.

— И вам на это наплевать?

— Как-с?

— Ну вот опять: как-с! Я вас спрашивал. Вас, князя Какса Никитича… Виноват… Князя Александра Никитича Козельского, неужели вам всё, всё равно? Что нет ничего!.. Плевать! Вы палец о палец ударить не можете, чтобы спасти родовые вотчины от дурашной продажи, не потерять огромное наследство.

— Да что же я могу!

— Всё можете! Всё!

— Извините. Ничего не могу-с. Я дядюшку почти никогда в жизни не видал, то есть видел ещё в ребяческие года и не помню.

— Зачем же вы не едете сами к нему теперь на поклон, по вашей племяннической должности? Чего же вы хотите, чтобы он сам к вам явился с поклоном? А он теперь здесь, в Москве. Ради коронования.

— Я бы поехал, — ответил Сашок, подумав, — но он, я знаю, меня очень нехорошо примет. А то и вовсе не захочет видеть… Обидит. А то прогонит, на глаза не пустивши. А я, в качестве офицера, такового с собой обхождения допустить не могу. Нет уж, Бог с ним!

— Ну, если дело обстоит эдак, сударь князь, — заявил гость, — то, правда, делать нечего… Тогда надо инако вам взяться. И вот я — Ассирий Вавилоныч Покуда, — хочу для…

— Вы сказывались Вавилоном Ассирьевичем, если я не ослышался? — удивился князь.

— Нет. Вы ослышались. А вот теперь слушайте в оба, — весело смеясь, но резко произнося слова, ответил гость. — Я хочу в качестве ходатая по делам тяжебным, ябедным и иным предложить вам мои услуги. Желаете?

— Право, не знаю. Что же вы сделаете?

— Я-то?.. Да я всё сделаю. Я все законы, какие есть в империи и какие были, всё знаю, как вы знаете аз, буки, веди… Мы начнём судиться с князем Александром Алексеевичем и заставим его вам, как племяннику, уделить хоть половину всех его родовых поместий. Ведь он, Козельский, что холостой, бездетный… Вы последний отпрыск, или единственный потомок той же княжеской линии. Стало, по закону всё должно быть ваше.