Алексѣй Орловъ стоялъ понурившись и не шевелясь и уныло глядѣлъ въ чащу лѣсную.

— Что?.. Не по твоему?.. Эхъ, братъ, право, тѣмъ жизнь и мила, что смерть есть!

— Охъ, Гриша, Гриша…

— Чего?..

— Охъ, Гриша… Что ты мнѣ сказалъ. Вѣдь за это хоть прямо на площади голову снимай.

Григорій Орловъ выпрямился.

— Голову! За что? Любовь никому не обида! A еслибъ и такъ. Пускай!.. Ты, Алеханушка, знать, еще не любливалъ никого, какъ я теперь. Голову, говоришь? Да десять, сто, ихъ сымай, тыщу… Голову! Да и самъ себѣ, коли нужно, оторву свою обѣими руками, да брошу ей въ ноги. На, молъ, чѣмъ богаты, тѣмъ и рады!!

Григорій смолкъ и, сдвинувъ шапку на затылокъ, проводилъ рукой по горячему лбу. Алексѣй тихо поднялъ голову и задумчиво глядѣлъ на круглый мѣсяцъ, сіявшій въ небѣ.

Прошло нѣсколько минутъ молчанія. Григорій Орловъ собрался было снова заговорить, но младшій братъ вдругъ поднялъ на него руку и сталъ прислушиваться. Оба вдругъ притаили дыханіе. Особый шорохъ послышался невдалекѣ отъ нихъ; что то хрустнуло и зашуршало, потомъ все смолкло… потомъ опять хрустнуло что то… Другихъ охотниковъ, кромѣ нихъ, вблизи быть не могло.

Братья поняли, переглянулись и усмѣхнулись. Страсть къ любимой забавѣ сказалась съ разу. И все было забыто! Оба лица за мгновеніе унылыя — просвѣтлѣли.

— Мишенька! почти нѣжно и страстно шепнулъ Григорій Орловъ.

— Твое счастіе. На тебя вышелъ, отозвался братъ, тоже шепотомъ.

Шорохъ близился и наконецъ шагахъ въ двадцати отъ нихъ показалось за прогалиной, на противуположной опушкѣ, что то круглое, темное и странно двигалось оно, будто катилось клубкомъ по снѣгу.

Алексѣй Орловъ быстро досталъ изъ са спины мушкетонъ.

— Палить? шепнулъ онъ вопросительно брату. Я на тебя поднять… а не бить.

— Да, пугни! Нѣтъ, бей по лапамъ. A то на двухъ, пожалуй, не выйдетъ.

Раздался выстрѣлъ. Животное рявкнуло и повернуло было въ чащу, но Алексѣй Орловъ крикнулъ, затопалъ и, доставъ пистолетъ, выпалилъ снова на удачу.

Медвѣдь матерый, темно-рыжій и огромный вернулъ на охотниковъ. Поднявшись въ тѣни, среди голыхъ стволовъ, онъ зашагалъ на заднихъ лапахъ и вышелъ на свѣтъ, отчетливо рисуясь на освѣщенной луною прогалинѣ. Длинная синяя тѣнь легла предъ нимъ на сугробъ и двигалась вмѣстѣ съ нимъ на охотниковъ.

Григорій Орловъ, готовый на бой, будто преобразился, будто выросъ еще на аршинъ. И отъ него не малая тѣнь шевелилась на хрустящемъ снѣгу. Ухвативъ рогатину на перевѣсъ, онъ шагнулъ широко на медвѣдя и крикнулъ весело.

— О-го-го, Миша, здорово. Вишь ты какой почтенный! Стоитъ погрѣться съ тобой.

Медвѣдь, испуганный выстрѣлами и криками двухъ враговъ, злобно сопѣлъ и несъ себя высоко на ногахъ.

Орловъ шагнулъ еще ближе къ самому животному и привычной рукой, размашисто ткнулъ въ него рогатиной, глубоко всадивъ лезвее. Медвѣдь заревѣлъ.

— Разъ! весело крикнулъ сзади Алексѣй и прибавилъ крѣпкую шутку, отъ которой братъ разсмѣялся; но дикій ревъ на весь лѣсъ заглушилъ и слова и смѣхъ.

Медвѣдь ударилъ лапами по рогатинѣ, вонзенной въ его животъ и обхватилъ ее. Оружіе дрогнуло отъ этихъ ударовъ въ рукахъ охотника; онъ быстро вырвалъ лезвее и тутъ же снова вонзилъ. Кровь, дымясь, хлестнула изъ раны на серебристый снѣгъ.

— Два! Мишенька! крикнулъ онъ весело, чуть не на весь лѣсъ.

— Ой! Шибко бьетъ разбойникъ! Придержи, Алеханушка.

Оба брата съ одушевленными лицами уперли толстую и длинную рогатину въ землю и держали. Медвѣдь все ревѣлъ, все болѣе налѣзалъ на лезвее, рвавшее его внутренности, топталъ подъ собою окровавленный снѣгъ и уже хрипливо завывая, слабѣе билъ по рогатинѣ, напрасно стараясь достать удалыхъ враговъ. Паръ легкими клубами валилъ отъ него и дымкой вился на морозѣ, вокругъ мохнатой шкуры…

— Сядь, Миша, сядь! весело крикнулъ Григорій.

— Полно хлопотать-то, садись, родимый, прибавилъ и Алексѣй.

Животное, ослабѣвшее, наконецъ, отъ потери крови осунулось и слегка опустилось, поджимая заднія лапы. Только дикій ревъ оглашалъ лѣсъ.

— Валить? сказалъ Алексѣй, придерживавшій рогатину.

— Чего? Не слыхать. Ишь оретъ…

— Валитъ, говорю. Не встанетъ, небось…

— Рано. Ну, да въ двоемъ-то осилимъ. Не здоровѣе же онъ Шванвича! крикнулъ Григорій.

Оба брата при этомъ имени громко расхохотались. Медвѣдь съ испуга приподнялся снова отъ дружнаго взрыва смѣха, но осунулся опять и совсѣмъ сѣлъ. Братья вырвали изъ снѣга свой конецъ рогатины уперлись въ нее оба и съ усиліемъ повалили животное навзничь. Медвѣдь слабо забарахтался среди окрашеннаго сугроба и затѣмъ, не смотря на вырванную рогатину, не поднялся.

Григорій Орловъ досталъ длинный кинжалъ изъ-за пояса, быстрымъ движеніемъ нагнулся надъ животнымъ и размашисто вонзивъ въ него весь кинжалъ, распоролъ горло. Медвѣдь зашипѣлъ какъ-то и, зарывая горячую морду въ снѣгъ, только судорожно подергалъ задними лапами и распластался во всю свою длину.

— Ладно, Миша. Такъ-то лучше… весело сказалъ Григорій. Погрѣлись однако знатно, обратился онъ къ брату и, снявъ мѣховую шапку, обтеръ себѣ лобъ.

— Да, силенъ былъ покойникъ Михаило Иванычъ.

— Будь одинъ съ нимъ, пришлось бы палить. Сдался бы ты, Мишутка, не инако, какъ на нѣмцевъ ладъ. A то-ли дѣло эдакъ… Побарахтаться, да погрѣться! Ишъ вѣдь здоровенный!.. нагнулся Григорій надъ медвѣдемъ.

— Пожалуй, даже посильнѣе Шванвича, усмѣхнулся Алексѣй. Того мы вдвоемъ легче одолѣваемъ.

Братья разсмѣялись.

— Ну, теперь надо звать Ласунскаго и своихъ Чухонъ.

— Врядъ дозовемся. Коли на зовъ горластаго Мишки не прибѣжали, стало такъ далеко, что и не докличешься.

Алексѣй Орловъ досталъ изъ-за спины охотничій рогъ и сталъ трубить. Потомъ прислушался.

Все было тихо, и не только отвѣтнаго звука другой трубы, ни шелеста, ни шороха не слышно было кругомъ среди морознаго затишья и застоя.

— Вотъ что, братъ, нечего даромъ-то за музыкой время терять, сказалъ онъ. Берись! Впрягемся мы въ Мишку, какъ парой въ дышло, да за задніе лапы и потащимъ въ лошадямъ. Тутъ болѣе версты не будетъ.

И два богатыря, ухвативъ распластавшуюся лохматую махину, легко потащили ее, бодро шагая рядомъ.

Кровавый слѣдъ багровой лентой вился за ними по серебру снѣговъ.

— Эхъ, кабы намъ, братецъ, дѣла наши всѣ также вотъ лихо вершить, какъ на охотѣ!

— Кабы съумѣть управиться также споро, какъ мы вотъ съ Мишками справляемся, договорилъ Григорій Орловъ на ходу…

— Тамъ не сила, а разсудокъ, да смѣкалка дѣло вершаетъ…. A главное и первое всему начало — согласье… отозвался Алексѣй.

— Я все тутъ стоялъ въ лѣсу…. Ждалъ вотъ этого…. A прозѣвалъ бы непремѣнно, потому что все въ головѣ у меня Лейбъ-Компанцы прыгали…. Вотъ кабы эдакъ то!… Въ одну ночь… Безъ шуму, безъ драки… безъ убивства своего брата, офицера какого иль солдата.

— Вишь чего захотѣлъ! Нешто можно? Статочное ли это дѣло? Вѣдь тутъ не тетушка Леопольдовна, да шестимѣсячный младенецъ на престолѣ… Да оба нѣмцы… Да и охраны никакой…

— A нынѣ-то кто-жъ? Все то же…

— То же, да не то. Тѣ-же щи, да съ говядинкой… Голштинское-то войско глядѣть что-ли будетъ?.. Да что Голштинцы!.. Вонъ свои Измайловцы да Семеновцы по ею пору никакимъ голосомъ не откликаются. Э — эхъ. Все это… сновидѣнья одни наши! вздохнулъ Алексѣй Орловъ.

— На мой толкъ, Алеханушка, прежде всего рогатиной намъ хохлацкой заручиться. Тогда все, какъ по маслу пойдетъ.

— Какой рогатиной?!

— Хохлацкой. Въ ней вся сила! смѣялся, шагая, Григорій.

— Что ты приплетаешь? Какая хохлацкая рогатина?

— A гетманъ! Графъ Кирилла Григорьевичъ.

Алексѣй Орловъ усмѣхнулся и тряхнулъ головой.

— Мудрено. Къ Разумовскимъ и воротъ не найдешь; не знаешь съ какой стороны и подъѣхать къ нимъ. Они оба доки — мягко стлать.

— Говорю — пустите меня!

— Пустите? Рано. Что зря въ петлю лѣзть! отвѣчалъ серьезно младшій братъ. Они по первому слову велятъ тебя арестовать и поѣдутъ къ государю… Намъ за тобой вслѣдъ и пересчитаютъ всѣмъ головы. Да и зачѣмъ? Мы еще и не знаемъ сами съ какого конца взяться.