Однажды, переходя двор канцелярии, он увидел офицера с двумя солдатами, которые направлялись к нему навстречу. Он сразу заметил, что солдаты идут около офицера не в качестве подчиненных ему, а скорее в виде конвоя. Вглядевшись в лицо офицера, он ахнул, оторопел, как-то странно засеменил на месте и наконец бросился в сторону.

Он сразу узнал в офицере того самого Коптева, из-под конвоя которого бежал.

Появление офицера после долгого исчезновения было загадочным. Стало быть, он не был разжалован и сослан, и, стало быть, дело о бежавшем из-под его охраны снова начнется теперь.

Вернувшись домой, Львов был настолько взволнован, что даже не мог обедать, и в сумерки отправился к Бурцеву, чтобы объявить ему о новости и просить совета.

— Нехорошо! — сказал старик Алексей Михайлович. — Прежде всего вам надо быть осторожным и избегать встречаться с ним. Это — понятное дело. Но кроме того, ожидайте чего-нибудь. Мы думали, что он канул совсем! Бог весть куда! В ссылку! А вдруг он опять здесь! Это очень нехорошо!

И было решено, что Львов скажется больным и останется некоторое время дома, не являясь в канцелярию, где вдруг случайно может появиться Коптев и признать его.

На другой день, рано поднявшись и собираясь написать Лаксу, прося его доложить Шварцу, что он нездоров и на службе быть не может, Львов увидел солдата, который явился к нему на квартиру. Он передал приказ Шварца немедленно явиться, не мешкая ни минуты.

Львов не знал, что делать. Поразмыслив, он решил, что в такое раннее время вряд ли может случиться такая незадача, чтобы снова попасться на глаза приводимого к допросу Коптева. Он приободрился, оделся и менее чем через час стоял уже перед начальником.

Шварц был сумрачен, будто не в духе.

— А, Генрих… — выговорил он все-таки ласково. — Два дела… Одно пустое, другое важное. Скажу в двух словах. Мне не время. Вот, видите, тетрадища… Герцог поручил мне такую работу, что голова трещит… Ну-с… коротко… Первое давно хотел спросить, да все забывал. Случалось ли когда вам быть в Смольном дворе?..

Львов опешил и смутился. Шварц заметил это сразу и улыбнулся.

— Испугались. Ничего. Отвечайте правду.

— Был-с… Но неужели вы можете подумать, что…

— Заподозрить вас в приверженстве цесаревне, якобы имеющей право на российский престол? Нет, господин Зиммер, я не ребенок. Но скажите: зачем вы попали к цесаревне Елизавете Петровне?

— Просто из любопытства… Каюсь. Хотелось повидать ее вблизи.

— Были ей представлены?

— Да-с

— Понравилась она вам?

— Да-с.

— А польза нам от этого вашего посещения будет ли? Полагаю, никакой.

— Никакой, ваше превосходительство. Что же там на Смольном?.. Вечера, жмурки, танцы и всякое ребячество. Цесаревна совсем младенец…

— Это личное мнение самого герцога, милый Генрих, а вы в этом убедились сами. Ну, что же? И это хорошо, как сведение. Спасибо и за это… Теперь другое дело. Важное! Сюда к нам не то прибыл, не то доставлен офицер Коптев… Иначе говоря, ему было строго указано, вследствие доноса, неожиданно явиться из командировки и дать какое-то объяснение… Скажите, дело о Львовых ведь у вас?.. Вы за него взялись?

И Шварц, напрасно ожидая ответа, поднял глаза. Зиммер несколько изменился в лице.

— Что с вами? — удивился Шварц.

— Угорел сегодня… — отозвался глухо молодой человек и прибавил: — Дело Львовых у меня, но я еще…

— Ну, вот… Так займитесь этим теперь… Вызовите Коптева, допросите… Тут какая-то новая путаница… Что, не помню… Он ездил искать бежавшего Львова… а тут какой-то донос какого-то солдата, что он якобы перестал искать… Не знаю, не помню. Какая-то путаница! Допросите этого Коптева и распутайте, насколько возможно. Но не забудьте, что он еще не разжалован. Пытать его вы не можете, и, стало быть, допрос будет мудрен, если он действительно виноват. Одним словом, я вам его поручаю, так как все дело о Львовых в вашем ведении. Ну вот…

Шварц кивнул головой, а Львов вышел из его комнаты и, двигаясь, почти пошатывался, как если бы действительно голова кружилась от угара.

— Коптев? — шептал он сам себе. — Мне допрашивать? Что же это? Конец! Погибель! А отец еще в заключении. Нет! Вздор. Я пропаду, но не прежде, а после его освобождения…

Разумеется, приключившееся было подобно разразившейся грозе и удару грома…

Молодой человек решился действовать неотложно… Он отлично сознавал, что пришел всему конец… Он может и, конечно, будет дерзко бороться с обстоятельствами. Он ближе стоит к Шварцу, чем этот Коптев… Но ведь кого Шварц сочтет дерзким лгуном и нахальным выдумщиком, еще неизвестно. В правде есть что-то… какая-то неведомая сила, власть…

От безысходности положения и из-за невозможности придумать что-либо разумное для своего спасения Львов стал придумывать вздорные планы. Ему показалось возможным попросить тайно от Шварца кого-либо из чиновников взяться за дело Львовых, допрашивать Коптева и стараться, если можно, в глазах его сойти за Зиммера. Офицеру не придет на ум узнавать, кто его допрашивает, как фамилия чиновника.

Однако, придумав несколько подобных вздорных способов спасения, Львов возвращался к мысли и решению упорно опровергать «нахальную выдумку» офицера, если он начнет вдруг утверждать, что пред ним не Зиммер, а сам Львов.

«Но прежде всего — отец!» — решил он.

И на другой же день он побывал у слесаря, которому заказал ключ, и получил последний.

«Когда подумаешь, что все зависит от пустяка, от прорезов в этом ключе… — уныло думалось ему. — Если мастеровой ошибся, то все пропало…»

Затем Львов собрался просить Лакса доложить начальнику, что он считает нужным побывать в Шлиссельбурге по одному важному сыскному делу дворянина Козлова и отлучится на два дня. Но тотчас же он решил, что от волнения и смущения теряет голову, сообразительность и начинает действовать, как глупец. Надо тайно побывать в Шлиссельбурге. Надо, чтобы одновременно с побегом старика Львова не знали в канцелярии, что он был в крепости. И, не сказавшись, рано утром следующего дня Львов выехал верхом из Петербурга по хорошо знакомой ему дороге.

Разумеется, комендант радушно встретил приятеля Зиммера. И целый день весело пробеседовали они о всяких пустяках, о столице, об увеселениях ее и зрелищах. В камеры он не пошел.

Старик Игнат тоже обрадовался приезду ласкового барина, любителя их кваса, но напрасно прождал его к себе в каземат.

Пробыв сутки — день и ночь, — Львов не переставая обдумывал, как именно произвести дерзкий замысел, чтобы все удалось. Откладывать было невозможно, так как и за стенами крепости было уже кой-что подготовлено. Плохо проспав ночь, он наутро поднялся со зрело обдуманным планом, примененным к обстоятельствам. Он начал одеваться. Если бы кто увидел его одевание, то ахнул бы или принял его за сумасшедшего…

Прежде всего Львов приказал оседлать лошадь, а сам отправился проститься с комендантом… Затем он пошел в камеры заключенных.

— Дай-кась ключ, — сказал он Игнату, — надо мне повидать буяна Козлова.

Игнат передал ему связку ключей.

Львов быстро двинулся по всему длинному коридору, но прошел камеру Козлова и скоро был у двери камеры, где был отец. Он достал из кармана другой, свой ключ, и сердце его невольно трепетно забилось…

Что, если ключ не подойдет?.. Что, если слесарь ошибся?..

Но замок заскрипел, и дверь растворилась. Он быстро вошел, снова запер за собой дверь и, обернувшись, увидел, что заключенный отец спит на своей кровати. Он бросился к нему, схватил его за руки и почти вскрикнул:

— Скорей!.. Скорей!.. Батюшка!

Павел Константинович проснулся, открыл глаза, ахнул и, как молодой, быстро сел на кровати, а затем тотчас же поднялся на ноги. Он обнял сына, как бывало всегда, и стал горячо целовать его.

— Не время!.. Не время!.. Скорей!.. — повторял тот.

И с этими словами он начал быстро раздеваться и бросать на пол кафтан, камзол и все остальное свое платье. Под ними оказалось другое, поношенное и испачканное платье — русская рубаха, зипун и шаровары. Он быстро снял все это и, пока начал снова одеваться, продолжал повторять: