Тридцать один день спустя, летом 1981 года, уже ничто не отрывало его от писательства, которому он отныне целиком себя посвятил. Когда он в последний раз вышел за порог рекламного агентства, его прямо-таки опьянило чувство свободы. Он отбросил рекламную шелуху, как ненужную больше кожу, хотя и продолжал втайне гордиться самым известным своим слоганом «Такие неполезные — с ума сойти!», придуманным для производителя пирожных с кремом. Когда в том же году за «Детей полуночи» ему присудили Букеровскую премию, первая поздравительная телеграмма — в те времена одна из разновидностей посланий, которыми люди обменивались между собой, называлась «телеграмма» — была от того последнего, не сразу понявшего его босса. «Примите поздравления, — говорилось в ней. — Здорово, что наградили одного из нас».

На подходе к Стейшнерз-Холл, где должна была состояться Букеровская церемония, им с Клариссой повстречалась неугомонная Кармен Каллил, австралийка ливанского происхождения, основательница феминистского издательства «Вираго». «Салман, лапушка, — воскликнула она, — ты обязательно победишь!» Он сразу решил, что Кармен его сглазила и теперь ему премии уж точно не видать. Шорт-лист в тот год был выдающимся: Дорис Лессинг, Мюриэл Спарк, Иэн Макьюэн… Ему ли с ними тягаться! Кроме того, на премию претендовал Д. М. Томас с романом «Белый отель», признанным многими критиками настоящим шедевром. (Это было еще до обвинений в многочисленных заимствованиях из «Бабьего Яра» Анатолия Кузнецова, повредивших репутации книги в глазах некоторой части публики.) Нет, сказал он Клариссе, ты даже не надейся.

Много лет спустя одна из членов тогдашнего букеровского жюри, блестящий автор и ведущая телепрограмм об искусстве Джоан Бейкуэлл, рассказала ему, как боялась, что председательствовавший в жюри Малкольм Брэдбери станет всеми правдами и неправдами проталкивать «Белый отель». Перед финальным голосованием она частным образом встретилась с двумя другими экспертами, литературным критиком Гермионой Ли и профессором Принстонского университета Сэмом Хайнсом, и все трое пообещали друг другу не уступать давлению и отдать свой голос за «Детей полуночи». В результате Брэдбери и пятый член жюри Брайан Олдисс проголосовали за «Белый отель», а роман «Дети полуночи» победил с минимальным перевесом: три голоса против двух.

Д. М. Томас на церемонии награждения не присутствовал, а его редактор Виктория Петри-Хей очень нервничала оттого, что ей, возможно, придется принимать за него премию, и потому пила один бокал за другим. Когда он после награждения снова столкнулся с ней, она, уже в основательном подпитии, призналась, что только рада, что все обошлось и ее не заставили зачитывать благодарственную речь Томаса. Достав из сумочки конверт с текстом речи, она рассеянно помахивала им в воздухе: «И что мне теперь с этим делать, ума не приложу». — «А вы мне отдайте, — сказал он, в расчете сыграть жестокую шутку. — Чтобы не потерялся». Виктория была так пьяна, что безропотно послушалась. Следующие полчаса он проходил с текстом благодарственной речи Д. М. Томаса в кармане. Но в конце концов в нем заговорила совесть, он разыскал совсем к тому времени расклеившуюся редакторшу и вернул нераспечатанный конверт. «Постарайтесь не потерять», — сказал он ей.

Показывая своему редактору Лиз Колдер красивый, переплетенный в кожу наградной экземпляр «Детей полуночи», он раскрыл его на том месте, где помещался экслибрис с надписью ЛАУРЕАТ. Она, не в силах сдержать радость, плеснула на экслибрис шампанским — так сказать, «окрестила» книжку. Видя, как расплываются от шампанского буквы, он в ужасе закричал: «Что вы наделали!» Через пару дней учредители премии прислали новенький чистый экслибрис, но он уже не хотел расставаться с первым, прошедшим победное крещение. И заменять его на новый не стал.

Так у него начались годы благополучия.

Ему выпало семь благополучных лет — далеко не всем писателям выпадает столько, — и потом в тяжелые времена он вспоминал эти годы с неизменной благодарностью. Через два года после «Детей полуночи» он опубликовал роман «Стыд», вторую часть диптиха, посвященного миру, выходцем из которого он был. Эта вторая книга задумывалась как прямая противоположность первой: действие в ней происходит в основном не в Индии, а в Пакистане, она короче, сюжет закручен крепче, повествование ведется не от первого лица, а от третьего, и в центре его попеременно оказываются разные персонажи, а не один антигерой-рассказчик. В отличие от первой, вторая книга писалась без любви; в его восприятии Пакистан был прежде всего до смешного свирепой страной. Страной, где горстка жуликов правила беспомощным большинством, где продажные политиканы и беспринципные генералы то выступали заодно, а то гнали и казнили друг друга, страной, отдаленно повторяющей Рим эпохи цезарей, в котором буйные тираны спали с родными сестрами, возводили своих коней в сенаторское достоинство и музицировали, глядя на подожженную столицу. Но что бы ни творилось в дворцовых стенах, какое бы кровавое безумие за ними ни происходило, от этого в жизни простых римлян — равно как простых пакистанцев — абсолютно ничего не менялось. Дворец всегда оставался дворцом. Правящая верхушка власть из своих рук не выпускала.

Переехать в Пакистан было со стороны родителей большой ошибкой, нелепым недоразумением, из-за которого он лишился родного дома. И сам Пакистан казался ему историческим недоразумением, недостаточно продуманной страной, основанной на ложной презумпции, будто религия способна связать воедино народы — пенджабцев, синдхов, бенгальцев, белуджей и пуштунов, — которых искони разделяли и география, и история, страной, явившейся на свет птицей-уродом, «разделенной тысячью миль на два крыла, у которой вместо тулова — клин чужой и враждебной земли (злее врага не сыскать!) и нет перемычки меж крыльями, разве только Аллах соединяет их»[36], птицей, потерявшей в скором времени свое восточное крыло[37]. Что есть взмах одного крыла? Пакистан — таков ответ на эту вариацию знаменитого дзенского коана. В «Стыде», его пакистанском романе (за книгой закрепилось слишком уж упрощенное определение: на самом деле и в «Детях полуночи» Пакистана хватало, и Индия в «Стыде» вполне себе фигурировала), юмор был чернее, политиканы — кровавее и потешнее, как если бы, объяснял он сам себе, жестокие перипетии «Двенадцати цезарей» или какой-нибудь шекспировской трагедии взялись представлять фигляры, высокой трагедии недостойные, как если бы «Короля Лира» разыграли цирковые клоуны, скрестив трагедию с балаганом. Роман он написал на удивление быстро: если работа над «Детьми полуночи» заняла у него пять лет, то со «Стыдом» он управился за полтора года. Книгу практически повсеместно встретил радушный прием. В Пакистане она, как и следовало ожидать, была запрещена личным указом диктатора Зия-уль-Хака, который легко узнавался в персонаже по имени Реза Хайдар. Несмотря на запрет, в Пакистан попало немало экземпляров романа, в том числе, как рассказывали ему пакистанские друзья, по каналам дипломатической почты — работники посольств жадно прочитывали книгу и отдавали читать пакистанцам.

Несколько лет спустя он совершенно случайно узнал, что в Иране «Стыд» даже удостоился премии. Роман без ведома автора был опубликован в переводе на фарси, и это санкционированное властями пиратское издание признали затем лучшей переводной книгой года. Мало того что автора никто не удосужился наградить — ему даже не сообщили о присуждении премии. Но интереснее другое: если верить доходившим из Ирана рассказам, когда пятью годами позже увидели свет «Шайтанские аяты», немногочисленные иранские торговцы англоязычной литературой решили, что новая книга писателя, чья предыдущая вещь снискала высочайшее одобрение муллократов, будет неплохо расходиться; поэтому они закупили изрядное количество экземпляров первого, вышедшего в сентябре 1988 года, издания «Шайтанских аятов» и преспокойно, не вызывая ничьего неудовольствия, целых шесть месяцев торговали ими вплоть до провозглашения фетвы в сентябре 1989-го. Он не знал наверняка, правдивы ли эти рассказы, но ему хотелось им верить: они подтверждали, что направленное против книги негодование не возникло в низах, а насаждалось сверху.