15 марта 1988 года англоязычные права на «Шайтанские аяты» были приобретены издательством «Вайкинг», 26 сентября роман вышел в Лондоне. Между этими датами уложились последние полгода его «заурядной» жизни, по окончании которых пелена привычки и самообмана была грубо сорвана с его глаз, но увидел он не сюрреалистическую красоту мира, а его гнусную чудовищность. В последующие годы пришлось потратить немало сил на то, чтобы вновь, подобно Красавице, открыть для себя в Чудовище красоту.

Переехав к нему на Сент-Питерс-стрит, Мэриан принялась подыскивать врача, который принимал бы неподалеку. Он предложил ей своего проверенного терапевта. «Нет, — сказала она. — Мне нужна женщина-врач». Он объяснил, что его терапевт как раз и есть женщина. «Все равно не подходит, — настаивала Мэриан. — Я должна найти врача, который понимал бы в лечении, которое я прошла». Она, по ее словам, вылечилась в Канаде от рака прямой кишки с помощью какого-то невероятно передового метода — вполне законного, но в Соединенных Штатах пока не одобренного. «Поэтому я лучше наведу справки среди тех, кто знает о раке не понаслышке». Через пару дней она таки нашла столь необходимого ей врача.

Весной 1988 года они с Мэриан обдумывали планы на будущее. В какой-то момент они решили было купить дом в Нью-Йорке, оставив за собой в Лондоне только небольшую квартиру, но Зафар был еще маленьким, ему тогда не исполнилось и девяти, и он не захотел уезжать так далеко от сына. Они вдвоем посмотрели дома на Кемплей-роуд в Хэмпстеде и на Уиллоу-роуд у сáмого парка Хэмпстед-Хит, а с продавцом дома на Уиллоу-роуд даже сговорились о цене. Но потом он отказался от сделки, объяснив, что не хочет отрываться от работы ради переезда. На самом деле все было хуже: он не хотел покупать дом с Мэриан, так как подозревал, что брак их продлится недолго.

Той же весной она принялась жаловаться, что снова заболела. В продолжение скандала по поводу его негаснущей «одержимости» Робин — одержимость эта была не его, а ее, — она заявила, что все внутри у нее как-то потемнело и постоянно ноет кровь, поэтому ей срочно необходимо посетить врача. У нее, подозревала Мэриан, начинался рак шейки матки. Ему виделась горькая ирония в том, что это происходит как раз тогда, когда они оба закончили каждый свою книгу и обоих ждет впереди много интересного, что угроза страшной потери сводит на нет их радость. «Ты вечно говоришь о том, как много потерял, — сказала она. — Но ведь очевидно же, что приобрел ты гораздо больше».

Когда ей было отказано в гранте Фонда Гуггенхайма, Мэриан совсем пала духом. Она побывала у врача, и тот сообщил ей нечто неопределенное, но малоутешительное. Но затем, через пару недель, подозрения на рак рассеялись так же внезапно, как до того материализовались. Небо у нее над головой прояснилось. Она была здорова и снова могла думать о будущем.

Откуда у него взялось такое чувство, будто со всей этой историей что-то не так? Точного ответа он не знал. Возможно, к тому времени они уже почти перестали друг другу доверять. Она так и не смогла простить клочка бумаги, обнаруженного у него в кармане. А его решение не покупать дом на Уиллоу-роуд нанесло очередной удар по ее вере в долговечность их брака. У него, впрочем, тоже крутились в голове непростые вопросы.

Отец Клариссы свел счеты с жизнью, выпрыгнув из окна. Мать Робин Дэвидсон повесилась. А теперь он узнал, что и отец Мэриан покончил жизнь самоубийством. То есть все женщины, занимавшие важное место в его жизни, были дочерьми самоубийц. Что бы это могло значить? Он не мог или не хотел найти ответа. Когда по прошествии недолгого времени он познакомился с Элизабет Уэст, которая стала затем его третьей женой и матерью его второго сына, он просто не мог не спросить ее о родителях. С огромным облегчением он узнал, что самоубийц у нее в семье не было. Но зато у нее очень рано умерла мать, и отец — он был намного старше матери — не мог как следует о ней позаботиться, поэтому воспитывалась Элизабет у родственников. И у нее, выходит, зияла прореха в том месте, где должен был бы стоять родитель.

Ему не давал покоя вечный вопрос Что дальше? — и он всеми силами искал способ запустить работу воображения. Прочитав «Доверенное лицо» Грэма Грина, он поразился, какими элементарными средствами Грин добивается нужного эффекта. Человек не похож на собственную фотографию в паспорте — одного этого хватает, чтобы под пером Грина, словно по волшебству, возник непредсказуемый и даже зловещий мир. Он перечитал «Крошку Доррит» и, как всегда, с наслаждением отметил умение Диккенса одухотворить неодушевленное: город Марсель смотрит у него на небо, на прохожих, на всех и каждого, смотрит таким безжалостным взглядом, что от него хочется спрятаться за закрытыми ставнями. Он в надцатый раз перечитал «Герцога», и на сей раз его покоробило пронизывающее роман отношение к женщине. Откуда у Беллоу столько героев, вообразивших, будто жестокость — самый верный путь покорить женщину? От Мозеса Герцога до Кеннета Трахтенберга из романа «Больше умирают от разбитого сердца» — все они пребывают в одинаковом заблуждении. Мистер Б., у вас видна нижняя юбка, записал он для себя. Ему понравились «Ключи» Дзюнъитиро Танидзаки, роман о тайных дневниках и сексуальных радостях в древней Японии. Мэриан назвала эту книгу порочной. А он увидел в ней сочинение о том, как эротическое желание подчиняет себе человека. В человеческой душе много темных уголков, и книги иногда проливают в них свет. Но что в его, атеиста, устах означает слово «душа»? Всего лишь поэтическую абстракцию? Или же некую нематериальную сущность, столь же неотъемлемую составляющую нашего «я», как плоть, кровь и скелет, ту сущность, которую Артур Кёстлер называл «духом в машине», предполагая существование в человеке смертной, а не бессмертной, души; духа, заключенного в теле и умирающего вместе со смертью тела. Духа, каковой мы и имеем в виду, говоря das Ich, «я».

Дочитав роман Уильяма Кеннеди «Самая крупная игра Билли Фелана», он с восхищением записал, что «уход от общепринятой нормы — не поступок, но момент осознания, из которого уже следуют поступки». От «Краткой истории времени» Стивена Хокинга у него разболелась голова, и хотя он понял лишь малую толику написанного, ему хватило знаний, чтобы не согласиться с этим великим человеком, утверждающим, будто человечество приближается к точке, когда будет познано все, в принципе доступное познанию. Всеобъемлющее знание: только ученому могло хватить безумия или величия, чтобы вообразить, будто оно достижимо.

Зия-уль-Хак погиб в авиакатастрофе: невелика потеря.

У него постепенно оформлялся замысел книги — поначалу он представлял ее себе пьесой, возможно этаким обновленным «Отелло», но через несколько лет она увидела свет в совершенно ином обличье. Но уже с самого начала ему хотелось назвать ее «Прощальный вздох Мавра». Тем временем как-то ему явилась во сне одна индийская знакомая: она прочитала «Шайтанские аяты» и пришла предупредить, что ему за эту книгу «предъявят счет». Лондонские эпизоды романа не произвели на нее особого впечатления, а рассказ о переходе Аравийского моря всего лишь показал ей, «как ты любишь кино». Сон этот пробудил в нем опасения, как бы читатели не восприняли близко к сердцу только те фрагменты романа, которые сочтут относящимися — не важно, со знаком «плюс» или «минус» — лично к ним, а остальное не прочли бы наискосок.

Как всегда в период после окончания книги и до ее выхода из печати, его охватили сомнения. Временами она казалась ему вещью неуклюжей, или, используя выражение Генри Джеймса, «бессвязным и напыщенным чудовищем»[56]. В другие моменты он убеждался, что все у него получилось и из-под пера его вышло прекрасное произведение. Особенное беспокойство внушали ему аргентинская предыстория Розы Диамант и описание дьявольской метаморфозы Саладина Чамчи сначала в полицейском фургоне, а затем в больнице. Много сомнений возникало в связи с проработанностью главной сюжетной линии и сцен преображения персонажей. Но потом вдруг сомнения исчезли. Роман был написан, и он гордился своей работой.