Альфред только хмыкнул и вышел, не сказав ни слова Лильф, все это время наблюдавший за ними, застыл в нерешительности, но, спустя мгновение, словно поняв для себя что-то важное, подошел к Эйлит и обнял ее за плечи.

— У тебя слишком мягкое сердце, а у Альфреда слишком суровое, но это не мешает мне равно любить вас обоих.

Покраснев, Лильф развернулся и, поблескивая стальным наконечником копья, широкими шагами направился к выходу.

Поерзав на кровати, Эйлит снова повернулась на бок. Она не сомневалась в том, что Фелиция не принимала участия в сомнительных делишках мужа. Но, прожив с ним больше четырех лет, она не могла ни о чем не догадываться. Эйлит проникалась к молодой норманнке все большим сочувствием и уважением. И, несмотря на косые, осуждающие взгляды Голдвина, продолжала регулярно навещать ее в монастыре. Уже перед самым рассветом Эйлит погрузилась в беспокойный сон. Ей приснилось, что над Лондоном, прямо к ее дому, пролетела стая черных воронов. Их было так много, что, когда они сели на крышу, та не выдержала их тяжести и провалилась, раздавив всех обитателей дома. Она проснулась в холодном поту, прислушиваясь к лихорадочным ударам своего сердца. Сквозь щели в ставнях в спальню проникали тонкие лучики света. Со двора доносилось требовательное кукарекание Аларика Эйлит посмотрела на мужа — он продолжал оглушительно храпеть. Осторожно, стараясь не разбудить его, она выскользнула из постели и оделась.

Внизу, в зале, уже суетилась Ульфхильда, сладко зевая, она раздула уголья и поставила на огонь котел с бульоном… В кладовой грохотала посудой Сигрид. Прихватив с собой мелкую деревянную миску с остатками ужина, Эйлит вышла во двор, чтобы накормить кур. В летние месяцы они добывали пропитание сами, но небольшая подкормка обеспечивала регулярную кладку яиц, часть которых Ульфхильда выменивала у ближайших соседей на сыр и масло.

Войдя в курятник, Эйлит разбросала еду, затем пересчитала еще теплые и влажные яйца и восемь из них аккуратно сложила в опустевшую миску. Она как раз обдумывала, стоит ли сварить яйца вкрутую или же лучше пустить их на пышную сдобную булку, когда заметила мужчину, осторожно проскользнувшего в ее двор из соседского сада. Почувствовав чье-то присутствие, он обернулся.

— Оберт? — испуганно воскликнула Эйлит, чуть не выронив яйца.

— Что случилось? Где все? Почему мой дом пуст? — Позабыв об осторожности, Оберт решительно направился к ней. Его загорелое, как у моряка, лицо с белыми лучиками морщин вокруг глаз выражало беспокойство. Он заметно исхудал, а в уголках рта появились глубокие складки, свидетельствующие об усталости. — Где Фелиция?

— Если бы ты забрал ее с собой четыре месяца назад, то тебе не пришлось бы сейчас спрашивать об этом, — раздраженно фыркнула Эйлит. — И у тебя еще хватило наглости — или глупости — вернуться?

— Ради бога, Эйлит, что с ней случилось? Уловив в голосе Оберта нотки отчаяния, Эйлит сжалилась над ним.

— Она в безопасности. Между прочим, благодаря людям, чьим гостеприимством ты так вероломно воспользовался, — с упреком произнесла она. — Не жди радушного приема в моем доме и не смей притворяться, что ничего не понимаешь.

Оберт посмотрел на Эйлит с выражением полнейшего изумления на лице, но спустя несколько секунд пришел в себя.

— Что бы ты ни думала обо мне, я люблю свою жену и никогда не помышлял причинить зло ни тебе, ни твоему мужу.

Эйлит смерила его суровым взглядом. Похоже, норманн говорил искренне. Но она вспомнила, что таким же доверительным и дружелюбным тоном он выпытывал у Голдвина сведения о Годвинсоне, и, решительно тряхнув головой, сказала:

— Я перестала тебе доверять. Фелиция находится в безопасном месте, в монастыре Сент-Этельбурга. Только, если ты там появишься, тебя немедленно арестуют по приказу короля Гарольда. Он уже знает, кто ты на самом деле. — Эйлит поджала губы. — Садись на корабль, Оберт, и отправляйся обратно в Нормандию… И не возвращайся.

— Но мне нужно ее увидеть. Я хочу отвезти ее домой, в Руан.

— Это невозможно. Тебе придется уехать одному. Любое, даже самое короткое путешествие убьет Фелицию. Она ждет ребенка, Оберт, и очень плохо переносит беременность.

Увидев, как в несколько мгновений еще больше осунулось лицо потрясенного до глубины души Оберта, Эйлит помимо воли почувствовала к нему симпатию и с трудом удержалась от того, чтобы пригласить его в дом и накормить. Она вовремя вспомнила о том, что теперь Оберт де Реми был врагом, и о том, как подло обманул он ее и Голдвина доверие, а потому промолчала.

— Что значит «плохо переносит»? — Оберт устало потер лоб.

— На втором месяце она чуть не потеряла ребенка. Кровотечение не прекращалось три дня. Если ты дорожишь жизнью Фелиции, то оставь ее в покое. — Эйлит красноречивым жестом указала на ворота. — А теперь уходи… Если Голдвин выйдет во двор и увидит нас, то, боюсь, он придушит тебя голыми руками. И я не стану его винить.

Прикусив губу, Оберт застыл в нерешительности.

— Эйлит, я…

Ей не хотелось слушать ни извинений, ни оправданий, ни просьб о помощи.

— Оберт, уходи! Немедленно! — выкрикнула Эйлит. — Или я подниму шум.

Понурив голову, Оберт побрел прочь. Прижав миску к груди как щит, Эйлит смотрела ему вслед. Когда Оберт шагнул за ворота, она чуть не окликнула его, но усилием воли стиснула зубы и промолчала.

В сентябрьские сумерки Рольф, стоя на верхних ступеньках лестницы у главной башни Бриз-сюр-Рисла, смотрел на небольшую армию рыцарей, пеших солдат и конюхов, охранявших собранный для Вильгельма Нормандского более чем двухтысячный табун. Последние сполохи солнечного света, угасая, отражались на лоснящихся лошадиных шкурах, окрашивая гнедых в огненно-алый, буланых в золотистый, а вороных в бронзовый цвет. При виде незапряженных и от этого казавшихся еще более статными и могучими коней, которым через несколько недель суждено было нести герцога Вильгельма к победе или к гибели, Рольфа охватил благоговейный трепет.

В настоящее время основной лагерь переместился из Див-сюр-Мера в Сен-Валери-сюр-Сомм, расположенный в непосредственной близости от английского берега. Кроме того, оттуда было гораздо удобнее выходить в открытое море. Большую часть военного снаряжения переправили в Сен-Валери-сюр-Сомм на кораблях, но лошадей, по настоянию Рольфа, решено было гнать туда по суше. Очень скоро их погрузят на суда, стреножат и крепко привяжут к прочным балкам. Именно лошадям предназначалась жизненно важная роль в ходе вторжения, а потому их любой ценой следовало доставить в Англию целыми и невредимыми.

В Диве Рольф посвящал целые дни изнурительным тренировкам по погрузке и выгрузке коней в корабельных условиях, начав со своего смирного мерина и закончив норовистым испанским скакуном герцога. Постепенно он приобрел некоторые навыки, и теперь задача уже не выглядела такой невыполнимой, как казалось вначале. Лошадям, которые артачились, закрывали глаза кусками плотной материи, для усмирения остальных хватало ласки и уговоров. Рольф старался найти особый подход к каждому беспокойному коню. Так, разместив герцогского вороного по соседству с невысокой смирной кобылкой, он сумел добиться от своенравного жеребца повиновения. Разумеется, Рольф не мог возиться таким образом с каждым из двух тысяч коней, но нес личную ответственность за наиболее ценных скакунов из конюшен герцога и своего покровителя Вильгельма Фицосберна.

Солнце закрыла огромная серая туча, но небо было все еще подернуто розоватой дымкой. Река сверкала, как обнаженный клинок меча. Снизу доносилось лошадиное ржание и смех солдат, сидящих у костров. С сумерками в воздухе замельтешила мошкара. Неожиданно Рольфу пришла в голову мысль о том, что, возможно, он видит земли Бриз-сюр-Рисла в последний раз. Не исключено, что через месяц его кости будут покоиться на морском дне или на враждебном английском берегу. От этой мысли ему стало немного грустно, но в то же время она придавала ощущениям некоторую остроту. Жизнь без риска столь же безвкусна, как пресный хлеб, разве не так?