— Есть, — ответил Борис, издевательски улыбаясь глазами. — Можно идти?

— Идите, — сказал Афанасьев и с тоской подумал: «Неужели он прав?»

В штабе флота о Полковском тоже сложилось нехорошее мнение. «Аджарии» стали поручать рейсы в менее опасные районы, где реже были возможны встречи с врагом.

Полковский сначала недоумевал, потом пришел к Блинову и спросил:

— Почему я плаваю у берега?

Блинов намекнул, что транспортное судно существует для того, чтобы доставлять грузы, а не для боя с военными кораблями противника.

Полковский опустил голову, и по его лицу нельзя было догадаться, какие чувства волнуют его; оно, как обычно, оставалось равнодушным, бледным и спокойным. Посидев немного в кабинете Блинова, он встал и, не сказав ни слова, ушел.

Через несколько дней его сняли с судна и, под предлогом ожидания получения орденов за потопление подводной лодки и уничтоженный самолет, перевели в резерв. На его место назначили капитана-наставника, известного черноморцам своей осторожностью. Моряки втихомолку называли его перестраховщиком. Неожиданно судно отправили в срочный и ответственный рейс.

Полковский молча перенес и этот удар. За час до отхода «Аджарии» он уложил в маленький чемодан несколько пар белья и верхних рубашек — весь свой гардероб. Потом обошел каюту, потрогал барометр, закрыл иллюминатор, шкаф, положил ключ на стол и, взяв плащ, навязанный ему Верой, с которым теперь он никогда не расставался, еще раз окинул взглядом каюту и поднял чемоданчик.

Кто-то тихо постучал.

Дверь медленно открылась и, на пороге показался Афанасьев с фуражкой в руке, прижатой к груди.

— Войдите, — кивнул Полковский.

Штурман был расстроен.

— Вы уже? — сказал он дрогнувшим голосом.

Полковский положил плащ на стол и опустил чемодан.

— Да, пора.

У штурмана сжалось сердце. Он вдруг почувствовал, как дорог стал ему этот молчаливый и одинокий человек. Он печально смотрел на волосы, лоб, спокойное, никогда не улыбающееся лицо Полковского; и у него появилось такое чувство, будто он целый день плакал, а теперь вдруг слез не стало.

— Я бы хотел с вами, — прерывисто вздохнув, сказал Афанасьев.

Полковский покачал головой.

— Куда? Я ведь не плавать, — и, сделав паузу, закончил: — Ордена получать.

Оттого что Полковский произнес эту фразу ровно и без улыбки, штурману стало грустно; и он подумал, что с Полковским он готов идти на что угодно, и вовсе неправда, что капитан ищет гибели: просто многие не понимают его холодных расчетов.

— Спасибо вам, капитан.

— За что?

— Вы… вы… — начал штурман и смутился, но сейчас же энергично выпрямился и твердо закончил: — Вы научили меня ненавидеть врага!

Полковский отвернулся, помолчал, потом взял плащ, чемодан и тихо сказал:

— Прощайте.

Впервые со дня смерти жены и детей в нем зашевелилось какое-то теплое чувство.

Когда Афанасьев зашел к себе в каюту и застал в ней Бориса, набивающего трубку, он почувствовал раздражение против того, что приятель без разрешения лезет в его банку с табаком.

— Ну? — весело окликнул его Борис. — Ушел смертник?

Афанасьев промолчал и, чтобы скрыть нарастающее раздражение, стал рыться в шкафу.

Разжигая трубку, Борис развязно сказал:

— Теперь-то, наконец, он повесится и никого не потащит за собой.

— Подлец! — не выдержав, крикнул Афанасьев, покраснел от гнева и стиснул кулаки. — Жалкий трус! Больше не считай меня другом!

— А что я сказал?

— Уходи! Вон отсюда!

И Афанасьев вытолкал приятеля за дверь, потом упал на диван и зарылся лицом в подушку.

На берегу Полковский дождался, пока «Аджария» снялась со швартовых и медленно пошла, огибая мол. Вот она уже растворилась в сероватой дымке пасмурного дня. Полковский побрел в город снимать номер в гостинице.

Спустя два дня пришла весть о гибели «Аджарии» у берегов Одессы.

Полковский снял прежний восемнадцатый номер и поселился в нем, терпеливо ожидая нового назначения. Он не проявлял ни малейшего интереса к предстоящему событию — вручению орденов.

Днем Андрей пытался читать, но не мог сосредоточиться и откладывал книгу. Тогда он часами ходил по комнате или сидел в засаленном кресле. Ночью долго не мог заснуть и лежал с открытыми глазами. Как только он закрывал их, появлялись Вера, дети, Володя, даже Барс. После гибели «Аджарии» он часто во сне видел Афанасьева, иногда Птаху. Мертвые его охотно навещали. Часа два в день он проводил в пароходстве, потом шел в порт и сидел у моря, кутаясь от ветра в плащ.

Через два дня после гибели «Аджарии» из штаба прислали машину и предложили немедленно приехать. Полковский воспрянул, за десять минут собрал свои вещи, рассчитывая прямо из штаба перебраться на новое судно.

В штабе Полковского провели в приемную командующего, где уже ожидало несколько знакомых капитанов, штурманов торговых судов и военных моряков. И тут он узнал, что его вовсе никуда не назначают.

Через десять минут открылась дверь кабинета Тихонова, приглашенные вошли и выстроились напротив письменного стола, покрытого красным сукном. На столе были разложены красные коробки.

Полковский догадался, что это ордена; ему сделалось скучно и потянуло к морю.

Вице-адмирал обвел всех взглядом, встал и начал говорить о доблести моряков в борьбе с фашистами. Полковский сначала слушал внимательно, потом потерял нить, вспомнил «Аджарию», вообразил себя на мостике и уже ничего не слышал.

Вдруг кто-то легонько толкнул его локтем. Он оглянулся. Блинов, стоявший рядом, показал ему глазами на командующего.

Полковский подошел к столу, адъютант подал командующему две коробки и тот вручил их Полковскому, улыбаясь и говоря:

— Желаю дальнейших успехов.

Андрей принял коробки и пожал протянутую руку. Он чувствовал, что надо улыбнуться, что-то сказать, но не мог разжать рта, не мог ничего придумать и, выдавив «спасибо», отошел в сторону.

После вручения орденов должен был состояться банкет, и награжденных просили не расходиться. В столовой штаба поставили столы в два ряда вдоль всего зала, накрыли их и хорошо сервировали. Откуда-то пригласили официанток, и теперь они пробегали мимо в белых наколках и со страшно озабоченными лицами.

Награжденные разбрелись по коридору. Кое-кто уже нацепил ордена.

Полковский положил коробки в карман и прислонился к стене в темном углу, раздумывая, что делать. На банкет он не хотел идти, но и в гостиницу возвращаться было тягостно. Оставалось одно: посидеть у моря. Полковский вышел из своего угла и почувствовал, как кто-то сзади тронул его за руку. Он оглянулся.

— Вы разве не остаетесь? — спросил Блинов, весело улыбаясь.

— Нет.

— Жаль, А почему бы вам не остаться?

Полковский пожал плечами и заторопился к выходу. Блинов проводил его до вестибюля и, прощаясь, неожиданно пригласил вечером к себе на квартиру.

— Нет, спасибо, — отказался Полковский.

— Надо же обмыть ордена, — настаивал Блинов. — Кроме того, вы обещали.

Полковский вспомнил, что вечером все же придется пойти в гостиницу, и подумал: почему бы не побывать у Блинова?

— А, собственно, что у вас сегодня?

— Ничего особенного. Будет сестра, несколько знакомых врачей, ну, моряки в общем. Не больше двадцати человек.

Поднявшись по лестнице и уже нажав кнопку звонка, Полковский вдруг подумал, что он сделал ошибку, придя сюда. Но отступать было поздно: дверь открылась и домработница пропустила его в полутемную прихожую.

Тотчас же открылась другая дверь, в прихожую ворвался яркий свет.

— Кто там, Соня? — услышал Полковский голос Блинова, потом в полосе света показалась его высокая фигура.

— А, это вы! — обрадовался Блинов, увидел Полковского, и, обняв, его, повел в комнату.

В большой комнате за длинным столом, покрытым белой скатертью, сидело человек восемнадцать или двадцать.