Два дня подряд на поиски экипажа Саевича вылетали лучшие разведчики полка, но безрезультатно. На третий день возвратился Иван Русанов – бледный, изможденный, грязный. Он-то и рассказал о происшедшем в воздухе…

Выпрыгнув из горевшего самолета, Русанов раскрыл парашют где-то в 1000 метров от земли. Его обогнал Саевич. Он падал стремительно. В центре купол его парашюта прогорел. Русанов осмотрелся и увидел, что приземляется на небольшое озеро. Потянул стропы, чтобы изменить направление полета. В этот момент потерял из виду Саевича. Да и чем можно было ему помочь?

Русанов приземлился метрах в 20 от озера. На другом его берегу находились огневые позиции полевой артиллерии. Гитлеровцы заметили Русанова, уселись в грузовик. Пока они объехали озеро, Ивану удалось укрыться в густом кустарнике. Фашисты развернулись в цепь, начали прочесывать местность. Русанов достал из кобуры пистолет, положил палец на спусковой крючок, подумал: «Даром меня не возьмете!» Один из фашистов с автоматом на животе прошел буквально в метре от Русанова, но не заметил штурмана. Другой бежал по его следам. Невдалеке он круто свернул вправо и скрылся в кустарнике.

Переговорив, гитлеровцы сели в машину и укатили. Русанов облегченно вздохнул, вынул из кармана аварийную карту, сориентировался. Издали доносилась орудийная перестрелка. Дождался ночи, двинулся в путь. По боевым позициям фашистов продвигаться было трудно. Услышал вдруг:

– Хальт!

Бросился бежать. Пули просвистели мимо. Часа через полтора снова нарвался на часового. Тоже удалось уйти.

Наконец наткнулся на проволочные заграждения. Это был передний край обороны гитлеровцев. Русанов знал, что мины здесь устанавливались обычно на каждом шагу, но делать было нечего. Передвигаясь по-пластунски, прополз под проволокой. Ему повезло – на мину не нарвался. Вышел к реке Царевич, на противоположном берегу которой оборонялись наши войска. Река неширокая, но глубокая. «Как же перебраться?» – подумал Русанов и начал ползать по берегу в поисках чего-нибудь такого, на чем можно было бы преодолеть водную преграду. Наткнулся на бревно, подкатил к воде. Поплыл. Небо осветилось ракетами. Фашисты открыли пулеметный и автоматный огонь. Пули свистели над головой, впивались в бревно, за которым укрылся Русанов. Причалил к нашему берегу, вылез из воды, услышал:

– Стой! Руки вверх!

Перед Русановым, как из-под земли, встали два наших бойца с автоматами наизготовку.

– Ты кто такой? – спросил один из них.

– Советский летчик. Сбили меня.

– Ну, пошли, разберемся.

Его отвели в землянку командира роты, оттуда – в штаб полка. Там обогрели и накормили. Иван уснул как убитый – больше суток не смыкал глаз, да еще столько событий произошло. Вскоре Ивана разбудил дневальный:

– Начальник штаба вызывает.

В блиндаже подполковник расспросил Русанова, откуда он, в какой части служит, кто командир. Затем позвонил в полк, и штурмана отправили в Колпачки.

После рассказа Русанова ни у кого не осталось сомнений, что командир экипажа Тимофей Саевич и стрелок-радист Константин Дьяконов погибли. Их родителям отправили похоронки.

Воздушные разведчики полка пятикратно сфотографировали оборону врага па духовщинском направлении. После дешифровки снимков вскрыли 32 батареи зенитной артиллерии, 131 дзот, 289 площадок для станковых пулеметов, 333 блиндажа, 33 артиллерийские батареи полевой артиллерии, 19 минометных батарей, 12 наблюдательных пунктов. На аэродромах обнаружили 230 самолетов. На станциях Смоленск, Ярцево, Ельня стояли 8228 товарных вагонов. Кроме того, установлено, что по шоссейным дорогам на духовщинском направлении двигались 738 автомашин и 550 повозок.

Эти сведения вместе с данными других видов разведки были нанесены на крупномасштабную карту. У командования фронта сложилась полная и ясная картина о группировке фашистов, их огневой системе, инженерных сооружениях. На основе этих данных командование Калининского фронта разработало план наступления на духовщинском направлении. 14 сентября войска левого крыла взломали оборону противника, разгромили группировку и 19 сентября овладели опорным пунктом и городом Духовщина. Наши войска продолжали наступление на Смоленск. Город освободили от фашистских захватчиков 25 сентября 1943 года. Это была большая победа войск Западного и Калининского фронтов.

В тот же день в землянке командира полка Н. И. Лаухина зазвонил телефон. В трубке раздался голос командира дивизии, освобождавшей Смоленск. Слышимость была неважной, фамилию Лаухин не разобрал. Услышал поначалу вопрос:

– У вас служил летчик Саевич?

– Да, у нас. Но он погиб девятого сентября.

– Рано похоронили. Жив Саевич! Приезжайте в комендатуру Смоленска и заберите. Слишком уж в полк рвется. Боюсь, как бы пешком не рванул!

Командир эскадрильи майор Г. А. Мартьянов тотчас же отправился в Смоленск. Но нелегко было проехать на «виллисе» по дорогам, забитым колоннами автомашин, танков, артиллерии – войска спешили на запад. Лишь к вечеру он добрался до комендатуры. Там действительно встретил Тимофея Саевича, которого в общем-то трудно было узнать: тот едва стоял на ногах, с распухшим от ожогов лицом, покрытым отросшей за две с лишним недели щетиной, с забинтованной головой, в рваном и грязном обмундировании. Георгий Алексеевич подбежал к Тимофею. Крепко обнялись, расцеловались, даже прослезились. На это у каждого были свои причины: Мартьянов – оттого что увидел живым боевого товарища, на которого уже отправили похоронку; Саевич – оттого что закончились мытарства фашистского плена и он снова сможет летать в дымном небе войны.

Пожав руку коменданту, Мартьянов повел ослабевшего Саевича к машине. По дороге в полк Тимофей расспрашивал об однополчанах. Очень обрадовался, узнав, что Иван Русанов вернулся в полк. А Георгий Алексеевич все еще не мог подобрать нужного тона, чтобы сказать об отправленной похоронке. Потом все-таки решился:

– Так уж вышло, Тимофей: огорчили мы твоих родителей. По всем данным получалось, что ты погиб. Вот и сообщили им об этом в деревню Сухополь.

– Инзерский сельсовет Архангельского района? – уточнил Саевич, будто заново узнавая адрес родных. – В общем-то вы были близки к правде. Случилось со мной такое, даже вспомнить страшно…

Саевич выбросился из горящего самолета на высоте 4000 метров. Дернул вытяжное кольцо. Парашют раскрылся, но Тимофей почувствовал, что падение по-прежнему стремительное. Посмотрел вверх и увидел дыру в куполе – парашют прогорел, видимо, еще в самолете. Обогнал Русанова и увидел, как с огромной скоростью надвигалась земля. «Все, конец!» – мелькнула мысль. А умирать так не хотелось. Уже перед самой землей еще раз посмотрел вниз и увидел, что опускается на крону огромного дерева, одиноко стоявшего у дороги. Услышал, как затрещали ветки. Ударился о землю и потерял сознание. Пришел в себя в кузове грузовика, который подпрыгивал на ухабах. Открыл глаза и увидел над собой двух автоматчиков в серо-зеленых шинелях. Один из них буркнул: – Рус капут!

«Плен?» – обожгла мысль, и рука потянулась к кобуре, но она была пустой. От нестерпимой боли снова и снова терял сознание. Смутно помнил, что грузовик остановился у сарая. Фашисты сбросили Саевича на солому. К вечеру в сарай вошел немец, очевидно санитар или фельдшер. Смазал обожженные места па теле Тимофея, перевязал голову, из которой сочилась кровь.

На следующий день Саевича перевезли в лагерь военнопленных, огражденный колючей проволокой. Вдоль нее расхаживали часовые с винтовками и собаками. Начали вызывать на допросы. Тимофей молчал. Его избивали, пытали самыми изощренными способами. Он терял сознание. Его отливали водой, допрашивали снова и снова. Саевич не проронил ни слова.

Тогда Тимофея поместили в барак, в котором на двухъярусных нарах лежали тяжело раненные в боях пленные. Их кормили два раза в день баландой из гнилой картошки и капусты. Еще выдавали испорченные рыбные консервы. От голода и инфекций люди умирали – ежедневно из барака выносили десятки трупов. Саевич решил: «Бежать! Уж лучше пусть убьют, чем умирать здесь!» Об этом он думал днем и ночью, представлял четко, что совершить побег в одиночку невозможно. Начал искать единомышленников среди пленных. Понимал, что и это рискованное дело – гитлеровцы засылали в лагерь провокаторов. Однако нельзя же остерегаться всех! Ведь в лагере – советские люди!