— Знаешь, Михаил Михайлыч, — перебил Балашов, — после лекций и академий столько воды утекло! Ты с тех пор прошел дальневосточную, самурайскую школу. А самураев учили все те же гудерианы. Ты с июня по сей день еще одну великую школу прошел! Ведь фашистские «мастера» не стоят на месте. За эти годы они Европу в карман положили. Теперь наши лекции — детские разговоры.

— Ну нет, не совсем! — возразил Рокотов. — Немец консервативен… Ты говоришь, что «детские разговоры», а все-таки именно ты изо всех нас предугадал наступление. Не кто-нибудь — ты! Я вспоминал тебя все это лето… Потому, когда мне сказали, что предлагают тебя в начальники штаба, я ответил, что рад и что лучшего не хочу…

— Я знаю. Спасибо тебе… Я ждал и боялся, что меня направят куда-нибудь завучем в училище… Твое доверие мне прибавило сил. Постараюсь его оправдать, постараюсь!

Рокотов и Балашов — оба встали. Бурнин был взволнован. Суховатый командарм вдруг раскрылся как человек к товарищ. Бурнину неловко было сидеть, когда два генерала стояли, почти упершись головами в бревенчатый накат, но он почувствовал, что лучше, тактичнее будет не замечать, не слышать их разговора, погрузиться в свою работу, не существовать для них. И он остался сидеть, изучая карту и все материалы о событиях, дополнивших обстановку, пока он был в своей краткосрочной «могиле».

— Ну что ты! Никакой моей перед тобою заслуги! Тебе же ведь генерала сразу присвоили! — сказал Рокотов и на мгновение задумался, замолчал. — Да, непонятного так много случилось, Петр Николаич… Так это всех нас тогда в академии придавило, такой гнет навалило на наши сердца! — добавил он глухо и сдержанно. — Я понимаю, что об этом не говорят, и молчу… Очень рад, что в отношении тебя все оказалось чьей-то ошибкой. Жаль, что так долго она выяснялась. Если бы выяснилось все раньше, то, может быть, и воевать нам кое-где было бы легче. А сейчас я рад, что смог все мое искреннее уважение и доверие доказать тебе, как коммунист и солдат. Уверен, что ты выйдешь с честью из испытания боем. Ермишин — чистейший артиллерист и, конечно, в поддержке нуждается. С этим расчетом тебя и оставили тут, как я полагаю. Вот потому Ивакин в общем по-своему прав. И я, несмотря на мою приверженность к дисциплине, поспорил бы с фронтом, если бы тут не ты… Ивакин тебя тоже ценит. С Острогоровым что-то у вас… но я думаю, что в трудный момент он поймет… А я на тебя полагаюсь.

Вошел адъютант Рокотова. Доложил, что к КП подошла машина с бойцами охраны для сопровождения командарма в штаб фронта.

Балашов и Рокотов обнялись на прощание.

— До свидания, товарищ майор! — громко произнес Рокотов, обратясь к Бурнину, подчеркнув, что он не забыл о его присутствии и все, что тут было сказано, мог повторить при ком угодно так же твердо и убежденно.

— Счастливой дороги, всего хорошего, товарищ генерал-лейтенант! — вскочив с места, от души ответил Бурнин, взволнованный только что происшедшей сценой.

В этот миг раздался телефонный вызов. Рокотов и Балашов задержались.

— «Волга», слушаю, — отозвался связист. — Левый сосед вызывает, — доложил он.

Бурнин взял трубку.

— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! «Волга», двенадцатый у телефона… Слушаюсь… Здесь! — Бурнин обратился к вопросительно смотревшим присутствующим. — Генерал Ильин зовет вас, товарищ командующий, — пояснил он.

Рокотов с едва заметной грустной усмешкой возвратился к телефону.

— Здравствуйте, Константин Федотович!.. Был налет, был… Нет, все живы, — ответил он. — А вот справа от нас получилось хуже: Малышев ранен… Да, ждем атак… Стрелковый полк? Не могу. Даже батальоном выручить не могу… Нет, вы послушайте, у меня никого больше нет. Я — командарм без армии: отозвали. Машина готова, сейчас уезжаю… Вместо меня Ермишин, а третий по-прежнему Балашов Петр Николаевич, передаю ему трубку.

Передавая в левую руку начальника штаба трубку, Рокотов еще раз молча пожал его правую и пошел к выходу.

Бурнин вышел его проводить. У входа уже ожидал полковник из штаба, которого Рокотов увозил с собою, тут же были личный адъютант Рокотова и старший лейтенант, командир охраны.

— Желаю победы, — сказал Бурнину Рокотов, поднимаясь в машину.

— И вам побед! — отозвался Бурнин, но слова его уже заглушило скрежетание стартера.

Непрерывно постукивал телеграф. Непрерывно работали провода. От точности связи зависело взаимодействие громадной машины, рычаги, трансмиссии и колеса которой раскинулись на многих десятках квадратных километров. Конец ночи ушел на рапорты о прибытии транспортов боепитания, об окончании минных и окопных работ. Из передового КП сообщили о прибытии туда командования.

Начинался рассвет. И вдруг вдалеке разом грохнуло, будто громом, ударило множество орудий. Началась боевая гроза и покатилась тяжелым, рыкающим гулом…

— Артподготовка, — отметил Бурнин.

— Запишите: пять часов пятнадцать минут, — сказал Балашов.

Тотчас же начались донесения о начале вражеской артподготовки. Бурнин отмечал по порядку. Так, как нарочно, справа налево, и сообщали одно и то же: «Днепр» — Мушегянц, дивизия, расположенная как раз дальше всех от Днепра, «Десна» — Лопатин, «Дунай» — Дубрава, «Дон» — Старюк; потом сообщил крайний левофланговый наштадив, с «Урала» — из дивизии Волынского, потом его правый сосед, «Иртыш» — почему-то носивший еще старое звание комбриг Щукин, наконец, «Припять» — Дуров… Сообщения были однообразны. Пока еще ничего нельзя было сказать, фриц продолжал «темнить»: артподготовка шла на всем фронте, и где пойдут в серьезное наступление, предсказать еще было нельзя.

— Полученные вчера стрелковые батальоны пополнения перебросить в район запасного KП, пока нет авиации, — по телефону приказал Балашову Ермишин. — Отсюда удобнее сманеврировать.

Но тут же поступило первое донесение о танковой атаке на направлении правофланговой дивизии Мушегянца. Для начала стык армий прощупывали всего двадцать танков на том самом участке «борисовских партизан», как его называли теперь в штабе армии.

— Мушегянц стоит без вторых эшелонов. Я бы ему на усиление все три батальона из резерва отдал, — отметив эту атаку, обратился начальник штаба к Ермишину.

Но тот повторил приказ перебросить и сосредоточить резерв в районе передового КП — на направлении «Дунай», а Мушегянца обещал прикрыть заградительным огнем артиллерии.

Танковые атаки разведочного порядка и атаки немецкой пехоты прошли на направлениях «Урала», «Припяти», «Иртыша», то есть на левом фланге и в центре армии. Пока все было отбито. Сгорело несколько вражеских танков, во многих местах были отброшены атакующие автоматчики.

Резерв — два дивизиона «PC», — который только что прибыл в распоряжение армии, новый командующий потребовал сосредоточить в лесу вблизи того же села Поножовщина, позади передового КП.

Отдав этот приказ, Бурнин слушал опять сообщения с КП Мушегянца. Говорил Ивакин.

— Я на «Днепре». Большой расход гранат и бутылок. Атакуют и пехота и танки. Что же вы им гранаты такие прислали?! Посылайте противотанковых, не жалея… Командиры и бойцы молодцом, а людей у них мало. Вчера батальон им дали, а что им один батальон! Немец чует, где слабо! Мушегянц уж охрану штаба выслал на свой правый фланг во второй эшелон, писарей, музыкантов, нестроевщину сбивает в роты…

Балашов настойчиво повторил Ермишину, что необходимо дать пехотное пополнение Мушегянцу, подкрепил мнением Ивакина.

Но командарм разрешил отдать Мушегянцу только один батальон.

— Остальным поставлена будет другая задача, — сказал он.

Однако в этот момент от Мушегянца пришло сообщение о массированном налете авиации на окопы переднего края.

— Теперь повсюду пойдет авиация. Ясная видимость! — предсказал Бурнин.

А Мушегянц уже сообщал далее, что вслед за налетом началась атака на правом фланге сразу полсотнею танков с пехотой.

И несмотря на заградительный огонь артиллерии, несмотря на готовность к отражению атаки собственными силами Мушегянца, пять вражеских танков через «Днепр» на участке «борисовских» проскочили в тылы, прошли без пехоты.