Он спохватился вдруг:

— А ты что, уже в Москве? Как показ-то прошел?

— Он не прошел. Он состоялся! — поправила она притворно обиженным тоном.

— Ну, здорово! — обрадовался Кирилл и тут же опечалился: — А я, блин, зашиваюсь, смогу выбраться только через неделю, не раньше. Ты никуда не уедешь?

На том конце провода хихикнули.

— Еще как уеду!

— Олька! Ну, ты чего? — немедленно взвился Кирилл, судорожно прикидывая, не сможет ли он на неделе освободиться. Получалось, что никак не сможет. Если только передать бразды правления Машеньке. Остальные все равно ни черта делать не умеют. Или прикидываются, что не умеют.

Он разозлился и потянулся за сигаретой.

— Алле, братец Иванушка, ты еще тут? Или там? Где ты?

— Я по уши в дерьме, — огрызнулся он, мусоля в зубах фильтр.

Ольга поняла, что он переживает. Причем сильно. Они и так уже не виделись месяца три. И оба скучают.

— Ну, могу я отдохнуть, в конце концов? — капризно промурлыкала она, решив еще немного потянуть время.

Она любила крайности во всем. Чтобы сначала все плохо, а потом разом — большой шмоток счастья.

— На Багамы собралась что ли? — усмехнулся Кирилл. — Со своим этим… Витей?

— Ага. С Димой.

— Был же Витя, — недоуменно протянул он.

— А теперь Дима, — упрямо сказала она, — и на Багамы мы не собираемся, мы в Ирландию хотим…

— Ну, и скатертью дорожка.

Ольга послушала, как брат глубоко и часто затягивается.

— Эй, так ты меня встретишь, я не поняла?

Он поперхнулся и долго кашлял, прежде чем уточнить:

— В Ирландии?!

— Дурак! Туда мы зимой поедем, в январе. А хочешь, поехали вместе!

— С Витей? Тьфу, с Димой?

— Ну и что? Отдохнешь, развеешься. К тому же, никакого Димы к тому времени может уже и не быть, — последнюю фразу она добавила будто в скобках. — Ты когда последний раз отдыхал-то, Кир?

— В прошлом годе, и, надеюсь, это был не последний раз, — ворчливо произнес он, посопел и осторожно спросил: — Так где я тебя встречать-то должен?

— В Пензе.

— Балда! — рассердился Кирилл. — Не могла сразу сказать, что приедешь? Довела, понимаешь, до инфаркта!

Ольга довольно захихикала. Потому что услышала кроме сердитости счастливое похрюкивание в его голосе. И правда, балда она. Сказала бы сразу, и похрюкали бы вместе. Нет, все ее вечно тянет спектакли устраивать, иначе — неинтересно.

— Так встретишь? Двадцатого, двенадцатый вагон.

— И грохну прямо на вокзале! На том и порешили.

Кирилл несколько минут посидел в задумчивости, глядя на телефон. И тот, будто вняв безмолвному призыву, затрезвонил снова.

— Забыла прощения попросить за свои дурацкие шуточки? — ехидно справился он, быстро подхватив трубку.

— Милый, кто это с тобой там шутит? — поинтересовался в ответ елейный голосок.

Он не смог скрыть разочарования.

— Лика? — уныло протянул в трубку.

— А ты кого бы хотел услышать?

— Я с сестрой только что разговаривал.

— С Ольгой? Как она?

Ну, конечно, голос потеплел и прямо-таки накалился от искреннего интереса к делам его сестрицы. С которой Анжелика сроду была незнакома.

Кирилл достал еще сигарету.

— Солнышко, а у тебя на завтра какие планы? — не дождавшись ответа, спросила Лика.

— Наполеоновские, — буркнул он себе под нос.

— Что? — не поняла она. — Ты не сильно занят? Там у вас в центре магазинчик новый открылся, я хочу, чтобы ты меня сопровождал.

Почетный эскорт, вот какую ему прочили роль.

— Что еще за магазинчик? — неизвестно зачем полюбопытствовал Кирилл, прикуривая новую сигарету от старой, наполовину истлевшей.

— Салон женской одежды. Говорят, там пальтишечки — высший класс! Сходим?

Он обреченно согласился, чувствуя, что Лика все равно не отцепится. Было совершенно непонятно, какой кайф в том, чтобы в магазин женской одежды тебя сопровождал мужчина. Ну непонятно, и все. Что там мужчине делать, а? Или нет, что там с мужчиной делать, а?

Эх, как бы успокоиться?!

Можно, конечно, плюнуть и послать ее в… салон одну. Но он чувствовал вину за сегодняшнее утро, когда бросил Лику дома дожидаться такси. Она-то не разделила его внезапно вспыхнувшей вновь страсти к мотоциклам. И не обязана была разделять. Впрочем, и он не обязан был оставаться с ней.

Никто никому ничего не обязан.

Никаких обещаний, никакой ответственности. С тех пор как ему исполнилось двадцать и стало ясно, что подобные вещи сильно стесняют свободу. Нужно все время быть начеку, с широкой улыбкой, с букетами, с глазами, полными страсти и огня, с «я тебя люблю, и буду любить всю жизнь!» наизготовку. А если хочется просто помолчать — ты толстокожий мужлан, эгоист, недоумок и пень березовый! Поесть спокойно?! А кто будет восхищаться новой прической? Устал?! Как ты можешь, в «Октябре» премьера «Титаника»!

И тысячи вариаций на тему…

Безобидные женские штучки перестали его раздражать годам к двадцати пяти. Он не научился обходить их вниманием, но и злиться перестал. Почти.

Он знал, что за все надо платить. Сегодня не получилось поужинать вместе, завтра — обед у родителей (ох, а вот этот салат Танечка-Сонечка-Наденька-Катенька делала сама!). В театр опоздал — поехали в казино. Разговоры о детях не умолкают — купим собачку.

Циником он себя не считал и мужланом тоже, просто раз и навсегда решил, что его не касаются чужие дела. Со своими он справлялся сам, один, и искренне полагал, что это — здорово. Это и есть — свобода! Поэтому на свободу других не покушался. Никогда. Чтобы помочь кому-то — по-настоящему помочь, а не дать денег, к примеру, на норковое манто, потому что старое уже поистерлось, — нужно ведь разобраться, понять, посочувствовать, в конце концов! А это не в его правилах. Увязнешь, и пиши пропало. Лучше как-нибудь сторонкой, по касательной, чтоб не задеть ненароком, и того… не провалиться по уши в чужую жизнь.

Ему своя нравилась. Он был сам себя хозяин, а уж если кому-то вздумалось покупать в его обществе пальтишко на осень, так это — пожалуйста. Право, какой пустяк.

Он раздраженно погасил окурок и снова взялся за печать.

Очень хотелось оказаться где-нибудь за тридевять земель, где нет унылой осени и Лешкиных клиентов, из-за которых он вынужден торчать на работе сутками. В буквальном смысле. Ночевать не пришел, утром не появлялся, мобильник отключил вовсе. Дела.

А она сиди и думай, как он там.

Алена старалась не слишком надоедать ему, но от беспокойства не знала, куда себя деть. Вчера весь вечер просидела в кресле с крючком, но не смогла сосредоточиться даже на любимом деле. Ташка поглядывала искоса, а потом ехидно поинтересовалась: «Что это у тебя, мамочка, клубок совсем не уменьшается?!» То и не уменьшается, что руки будто бы чужие. А какая бы могла получиться шаль! Алена только недавно тщательно продумала узор, подобрала пряжу, предвкушая, как тихими осенними вечерами станет колдовать над новым своим произведением. Это дамы из лицея так их называли — произведениями, каждый раз потрясенно охая над Алениными шарфиками. Заказывали себе «такую же прелесть», но она отнекивалась, ссылаясь на занятость. И еще немного стеснялась. Так что вязала Алена исключительно для себя, Ташки и подруги Юльки. Последняя тоже всегда восторгалась, закатывала глаза, причмокивала губами и ругала Алену, что та сидит в школе — пусть хоть сто раз престижной! — а не мчится со всех ног к Юдашкину или Зайцеву демонстрировать свой талант.

— Какой еще талант? — смеялась Алена.

— Ба-льшой! — Подруга выскакивала из-за стола, обертывалась шалью и принималась дефилировать по кухне. — Вот связала б ты им платье или костюмчик какой! У тебя же фантазии немерено и руки золотые! Золотые руки-то, балда!

Алена уже хохотала, чуть не падая со стула. Тонкая, маленького росточка, с короткой мальчишеской стрижкой, Юлька была похожа на беспризорника, который стащил у бабуси платок, чтобы согреться. И изображает теперь томную походку манекенщицы.